способствовало ли возрождение наук и искусств очищению нравов

Вкус к приятным искусствам, к безделушкам и к роскоши приводит к низости души, чем больше потребностей, тем больше цепей. Дикари в Америке ходят голые, потому их никогда не могли покорить. Какое иго можно наложить на того, кто ни в чем не нуждается?

Естественность в отношениях лучше. Мы же пользуемся обычаями, никогда влечениями собственного сердца. Мы не смеем казаться такими, какие мы есть на самом деле. Нет искренней дружбы, нет истинного уважения, нет прочного доверия. Подозрение, предательство, ненависть скрываются под этим обманчивым лоском, под этой просветленной учтивостью.

Науки и искусства совершенствуются, а люди становятся все хуже. Это явление мы замечаем везде и во все времена.

Рим основан пастухом, прославили его земледельцы. Рим пал накануне того дня, когда одному из его граждан дали почетное звание тонкого ценителя изящного вкуса.

Что сказать об этой метрополии Восточной империи, которая самым своим положением, казалось, была предназначена быть столицей мира, об этом убежище наук и искусств, изгнанных из остальной Европы, под влиянием, может быть, скорее мудрого благоразумия, чем варварства. Все, что представляет самый постыдный разврат, самые мрачные предательства, убийства и отравления – вот чистый источник, из которого произошел свет, которым хвалится наш век.

В Азии – Китай, где книжничество окружено почетом и ведет к высшим государственным должностям. Если бы ученость так облагораживала людей и научала их проливать кровь за свою родину, если бы она пробуждала мужество, народы Китая должны бы быть мудрыми, свободными и непобедимыми. Но что же мы видим? У них царствуют все пороки, им известны все преступления: и ученые мандарины не спасли Китая от грубого татарского ига, не спасли, несмотря на громадную массу китайского народа и мнимую мудрость их законов. К чему все эти почести да книжные знания? Жалкий народ! Там рабство и злость

Спарта! Спарта! Ты будешь вечным укором для ученых и болтунов, ты изгоняла из своих стен искусства и артистов, науки и ученых! Время показало свое. Афины – это страна ораторов и философов. Там строили красивые здания и также красиво говорили. В Спарте не было такого блеска. Они оставили в наследство нам не пышные памятники, а славу своих дел.

Сократ – мудрейший из люде хвалит незнание. Этот справедливый человек презирал бы наше бесплодное знание, он не стал бы заваливать нас кучею книг, а как и прежде оставил бы в наследство своим ученикам только прамять о своей добродетели. Вот как надо учить людей.

Сократ начал в Афинах, старый Катон продолжил в Риме громить этих искусственных и изнеженных греков, убивавших нравственную доблесть и расслаблявших мужество своих граждан.

Но все-таки науки, искусства и диалектика взяли верх. Рим наполнился философами и ораторами, стали пренебрегать военной дисциплиной, презирать земледелие, разбились на секты и забыли о родной стороне. До того времени римляне старались быть доблестны и хороши на деле; все пропало, когда они стали рассуждать о добродетели.

Роскошь, распущенность и рабство всегда карали нас за наши горделивые усилия выйти из счастливого неведения, в которое поставила нас вечная мудрость. Народы, знайте раз навсегда, что природа хотела вас уберечь от науки, как мать вырывает из рук ребенка опасное оружие; знайте, что тайны, скрытые в недрах природы, способны причинить вам ряд мук, как толь они будут обнаружены, и надо благодарить природу за то, что она так затрудняет нам доступ к этой заразе.

Суеверие породило астрономию; честолюбие, ненависть, лесть и ложь – красноречие; скупость – геометрию; пустое любопытство – физику; все они и сама мораль – плод человеческой горделивости. Итак, науки и искусства порождены нашими пороками.

Роскошь – враг добродетели. Когда удобства жизни увеличиваются, а роскошь распространяется, истинное мужество ослабевает, доблесть исчезает, и это опять дело всех наук и искусств, которыми занимаются в тени кабинета. Князья и дворяне находят больше удовольствия в том, чтобы становиться остроумными и учеными, чем в том, чтобы становиться сильными и воинственными.

Римляне признали, что военная доблесть угасала у них по мере того, как они начали понимать толк в картинах, гравюрах хрустальных вазах и разрабатывать изящные искусства. Древние греческие республики запретили своим гражданам все эти ремесленные занятия, которые ослабляют бодрость души. И в самом деле, как будут встречать голод, жажду, опасность, смерть люди, которых подавляет маленький недостаток в чем бы то ни было и отталкивает от дела малейший труд? Откуда у них явится мужество для тяжелых работ, когда они совсем не привыкли к этому?

Занятия книжничеством ослабляют военные качества, но они еще более ослабляют нравственные качества. Спартанцам вместо школьных учителей давали только учителей отваги, благоразумья и справедливости.

Праздность опасна для детей. Пусть они учат то, что им нужно будет знать, когда они станут взрослыми, а не то, что они все равно позабудут. Ученье наше возвышает таланты и унижает добродетели. Человека не спрашивают честен ли он, а хотят узнать, есть ли у него таланты. Награды сыпятся за остроумие, а добродетелям не воздают честь. Предпочтение приятных талантов полезным привело к тому, что у нас есть ученые, художники, поэты, музыканты, но у нас нет теперь граждан, производящих что-то полезное. А если и есть в покинутых наших деревнях, они погибают в бедности и все презирают их. В таком положении находятся те, которые дают молоко и хлеб нашим детям.

По тому, как усердно пытаются всех заманить в ученые, можно подумать, что у нас слишком много земледельцев и опасаются – не хватит философов.

Что содержится в творениях самых знаменитых философов? Каковы уроки этих друзей мудрости?

Если их послушать, то подумаешь, что это толпа шарлатанов, из которых каждый кричит: иди ко мне, – остальные обманщики, только я скажу чистую правду. Один говорит, что нет тел и что все только представление, другой, что существует одна материя, и нет другого Бога, кроме вселенной. Этот объявляет, что нет ни пороков, ни добродетелей, и что нравственное добро и зло только химера; тот, что люди и волки могут вполне спокойно заедать друг друга, – совесть не должна мучить их. О, великие философы! Почему вы не бережете эти полезные уроки для ваших друзей и детей? «Боже Всемогущий, в твоей власти все души, освободи нас от наук и роковых искусств наших отцов, и верни нам незнание, невинность и бедность – единственные блага, дающие нам счастье и представляющие для Тебя ценность!»

Говорят, что Калиф Омар, когда его спросили, что нужно сделать с Александрийской библиотекой, ответил так: «Если в книгах этой библиотеки содержится что-то противоположное Корану, они дурны, их надо сжечь, а если в них только то, что в Коране, все-таки сожгите их – они лишние».

Следовало бы, чтобы всякий, кто не может подвинуться в области наук, потерял сразу охоту в самом начале и занялся каким-нибудь делом полезным для общества. Позволить предаваться изучению наук только тем. Кто почувствует в себе силу идти в одиночестве по следам учителей и шагнуть дальше их.

Пока власть будет с одной стороны, просвещение и мудрость с другой стороны, ученым будет редко приходить в голову великие мысли, государи еще реже будут делать великие дела, и народ будет везде по-прежнему жалким, испорченным и несчастным.

Мы же обыкновенные люди, которым небо не уделило таких больших талантов и которых оно не предназначает к такой славе, останемся в нашей темноте. Предоставим другим заботу об обучении народов их обязанностям и ограничимся хорошим исполнением своих собственных.

Работа эта имела небывалый успех. В своей статье Руссо пытался развить истину, что только то положение общества нормально, при котором любовь к добродетели не отодвигается на второй план любовью к знаниям, а деятельная любознательность ума не заглушается и не ослабляется спокойными и тяжелыми на подъем идеалами жизни, состоящей из одних нежных привязанностей. В пылу полемики Руссо мог утверждать, что, будь он вождем какого-нибудь африканского племени, он поставил бы на границе своих владений виселицу и безжалостно вешал на ней как всякого европейца, вздумавшего проникнуть на его территорию, так и всякого местного уроженца, вздумавшего уйти оттуда.

Основная мысль Руссо выражена в аллегорической виньетке, с которой вышла в свет его диссертация: Прометей приносит людям светоч знаний и предупреждает сатира, что он горит; сатир, который впервые видит огонь и хочет схватить его, есть символ обыкновенных людей, прельстившихся блеском литературы и пожелавших изучить ее.

Есть еще и такое толкование речи Руссо: «дикарь добродетельнее цивилизованного человека, и что порок получил свое происхождение в обществе».

В речи Руссо есть две стороны: одна декламаторская, напоказ, а другая – разумная. Он больше любит произвести сильное впечатление, чем сказать точную правду. Он все доводит до крайности. Восхваляет первобытные времена невинности и равенства, смело и во всеуслышание говорит, что науки вредны, что литература и искусства испортили людей, что состояние размышления противно природе, и счастье – в глупости. Это примеры декламаторской стороны, Но у Руссо есть в то же время рассуждения здравые. В своих письмах он поправляет, смягчает то, что преувеличивал в «Речи…». Он признает, что люди не могут идти назад. Покоряться социальному строю и различными способами приближаться к естественному состоянию – вот настоящая мысль Руссо. Он нападает на искусственность, на утонченную вежливость, на жеманство, на напыщенные комплименты, на коварную неискреннюю ласковость, на атеизм.

Он защищает и хочет восстановить человеческое достоинство, данное природой и унижаемое его современниками, прелесть простой жизни без честолюбия и роскоши. Он вступается за простоту, которую они называют грубостью; за откровенность, которую они называют невежливостью.

В предисловии к «Нарциссу» Руссо смягчает свою мысль: «Не должно, – пишет он, – сжигать библиотек и университетов, и без них люди остались бы порочными и сделались еще более невежественными. Наука же необходима, чтобы смягчить жестокость людей, которых она испортила; она сдерживает пороки, не давая им переходить в преступления; она разрушает добродетель, но она оставляет в людях желание ее, что тоже прекрасно».

Речь Руссо о неравенстве тоже имела огромные последствия. Это была революционная речь. В ней звучит злоба и угроза человека из простого народа. Это крик гнева, призыв к мести. Руссо проклинает собственность: «Плоды принадлежат всем, а земля – никому». Так Руссо открыл путь к коммунизму. Его «Речь…», сильная и мрачная, бросила в мир ненависть к собственности и продолжает и теперь разжигать негодование против неравенства богатств.

Сколько раз во имя его принципов поднимались между людьми распри, которые, по его собственным словам, не могут кончится иначе, чем битвами и убийствами.

О театре. Руссо не ограничивается требованием, чтобы искусство было свободнее, чтобы в нем было больше жизни и правды, чтобы оно расширило круг своих наблюдений, чтобы оно включило туда и мещанина, и ремесленника. Он старается найти причину упадка театра и находит ее в увлечении женщинами, во власти женщины: женщины царят всюду, на сцене они всему обучают своих мужей и подавляют их своими талантами; в свете уважают больше всего ту, которая всех самоувереннее говорит, задает тон, смело высказывает свое мнение, ничего не зная. Женщина должна заниматься хозяйством, быть хорошей матерью. «Добиваться внимания мужчин, это уже позволить себя соблазнить».

Произведение имело успех у женщин. Среди них у Руссо не было врагов. Его брань выдавала его любовь к ним. Чтобы их так отделать, нужно их любить.

И как высоко ставит Жан Жак идею любви, эту странную любовь, то красноречивую и пламенную, то немую и еще более сильную в своем молчании, смелую и робкую, обнаруживающую и желание, и страх своими необъяснимыми взглядами.

«Общественный договор». Господствующим направлением лучших умов XYIII была горячая вера в безграничные возможности человеческого прогресса. Им казалось, что скоро наступит век терпимости, просвещения и материального благосостояния. Для Руссо золотой век уже прошел много столетий тому назад. Локк был непосредственным вдохновителем Руссо. На философа оказывал влияние и Гоббс. Однако, взгляды их были крайне противоположны. Один считал людей добрыми, другой – злыми; один описывал натуральное состояние как мирное, другой – как состояние воинственное. Один полагал, что законы и учреждения развратили человека, а другой – что они сделали его лучше.

Государственные институты, по Руссо, обязаны своим существованием и развитием сознательным человеческим усилиям, действующим сообразно с условиями, которые определены от природы и для человеческого характера и для внешней сферы его деятельности. Из «Общественного договора» публикой выхватывались отдельные фразы о народном верховенстве, о свободе, для которой человек предназначен от природы, и касательно рабства, для которого народ доведен тиранами и угнетателями. Но более всего всех поражал патриотизм.

Во Франции влияние Руссо проникло в сферу политики. В Германии оно вызвало оживление литературы. Теория Руссо была воплощена в жизнь Робеспьером. Она явилась прообразом коммунистической доктрины. Она порождала фанатизм и нетерпимость к инакомыслящим.

«Эмиль». Идеи Локка легли в основу этой работы. Эмоциональность Руссо оживила идеи Локка, сделала их более привлекательными. Руссо смотрит на ребенка как на человечество в миниатюре; он расшевеливает все наши симпатии, возбуждает в нас желание узнать сложность человеческой натуры, и делает из ребенка настоящее сосредоточие нравственных и социальных влечений. Воспитание ребенка – это раскрытие всех добрых качеств, заложенных в нем от природы. Он превозносит домашнее, семейное воспитание и отвергает общественное. Матери должны сами кормить своих детей. Страстные убеждения Руссо разбудили материнскую совесть, но его презрительные нападки на парижские удовольствия не заглушили любви к развлечениям.

По мнению Руссо не тот человек долго жил, который насчитывает большее число лет, а тот, кто более всего чувствовал, что живет. Счастье заключается в уменьшении излишка желаний по сравнению со способностями и в приведение силы и воли в совершенное равновесие. За исключением здоровья, силы и уважения к самим себе, все блага этой жизни зависят от мнений; за исключением физических страданий и угрызений совести, все наши беды – в нашем воображении. Смерть не есть зло.

Человек хорош, если у него мало потребностей, и если он воздерживается от сравнения себя с другими; он делается дурным, если у него много нужд и если он слишком дорожит чужим мнением.

Произведения Руссо полны пафоса, вызывают сочувствие, волнуют. В этом смысле его речи напоминали религиозные проповеди. Влияние книги Руссо было так велико, что, по выражению Мишле, в то время все матери были беременны Эмилем.

То было поколение пылких революционеров (Дантон, Верньо, Демулен), а следующее поколение было не менее отважно на поприще науки (Ампер, Лаплас, Кювье).

В Германии «Эмиль» имел большое влияние. Там его появление совпало с движением умов к натурализму и свободе (Песталоцци, Гете, Шиллер, Гердер). Руссо восхищались люди, независимо от своей принадлежности к тому или иному классу. В целом «Эмиль» был первым выражением демократической тенденции в воспитании, которая сделалась всеобщей и в Англии, и во Франции, и в Германии.

Взаимоотношения Руссо с Вольтером помогают лучше понять особенности его творчества.

Вольтер и Руссо

Они отличались друг от друга как небо и земля. Утверждали, что философия Вольтера есть философия счастливцев, а философия Руссо – несчастливцев. Что Вольтер отнимает веру у тех, кто сомневается, а Руссо внушает сомнения тем. Кто верит; что веселость одного наводит грусть, а грусть другого успокаивает.

Вольтер, облеченный в блестящие одеяния поэзии, философии и истории был чем-то вроде великого священнослужителя той самой религии знания и искусства, которую Руссо считал главной виновницей человеческих несчастий.

Вольтер пытался проникнуть умом всю Вселенную, Руссо смотрел на себя, как на отражение внешнего мира, и предпочитал это отражение внешнему миру, как самое верное его отражение. Суета внешнего мира была лишь помехой для того самоуглубления, путем которого он достигал понимания жизни. Он был образцом чувствительности, точно так, как Вольтер был образцом дальнозоркой проницательности.

Различие между ними сводится к тому, что Руссо был способен понимать некоторые очень важные стороны человеческой жизни, на которые Вольтер обращал или мало внимания, или вообще никакого, и что Вольтер занимался поэзией, литературой, критикой религиозных предрассудков, в то время как мысли Руссо были заняты общественной справедливостью, общим долгом, Богом, религиозными влечениями со стремлением к целостности, системе. Благоговение перед нравственным достоинством и сделало из Руссо третью великую силу того века, занимавшую место между энциклопедистами и церковью. Одним словом, он был религиозен и поэтому не мог сходиться с Вольтером и его школой, которая не нуждалась в религии. Настоящим поборником религии и единственной силой, способной противостоять нападкам вольтерианцев, оказался именно Руссо.

Вольтер – вождь противоположной школы, он находил, что для людей гораздо более полезно мыслить как можно правильнее, раздвигать сферу знания как можно шире и жить как можно гуманнее, нежели тратить силы на поиски богов, живущих на недосягаемых высотах.

В 1756 г. Вольтер издал свою поэму на великое Лиссабонское землетрясение. Погибли сотни людей, и Вольтер восклицал: «Как после этого можно верить в Бога?» Через четыре года произошел полный разрыв в отношениях между Вольтером и Руссо. Руссо пишет Вольтеру: «Я действительно ненавижу Вас… Я не могу уважать в Вас ничего, кроме Вашего таланта». «У Вольтера, – говорил Руссо, – первые влечения всегда хороши, но его делает дурным глубокое обдумывание». Сердце Вольтера было игрушкой его ума.

Сатирические насмешки и выходки Вольтера раздражали Руссо более, нежели его доктрины. О влиянии театра Руссо писал: «Нравственное влияние театра никогда не может быть благотворно само по себе, а между тем оно может сделаться чрезвычайно гибельным; привычка посещать театр, желание подражать стилю актеров, трата денег, потеря времени и другие побочные условия, независящие от нравственности представляемой пьесы, – все это вещи вредные сами по себе».

«Страдание, возбуждаемое трагедией, есть преходящее душевное волнение, которое утихает, лишь только опущен занавес; что комедия часто забавляет насмешками над престарелыми людьми, над причудливой добродетелью, над отеческой заботливостью и другими предметами, к которым следует внушать уважение и которые не следует выставлять в смешном виде. И наконец, что трагедия и комедия внушают не отвращение к пороку, а сочувствие». В письме о театре Руссо объявляет об окончательном разрыве с Вольтером.

Успех «Новой Элоизы» и «Эмиля» вознесли Руссо в уважении народа на такую высоту, на какой находился торжествующий Вольтер. Но этот самый успех навлек на Руссо такие огорчения, которые отняли у него последние шансы прожить в здравом уме последние годы жизни. Руссо был жертвой телесных страданий, которые, как он сам сознавал, затемнили его рассудок.

«Новая Элоиза» не могла открыто продаваться во Франции из-за слов: «Я согласилась бы скорее быть женой угольщика, нежели любовницей короля». Книги печатались в Голландии. Роман имел большой успех. Книга эта давалась для чтения за 60 сантимов в час. Читая ее, плакали до того, «что делались нездоровы и дурнели».

9 июня 1762 г. парламент осудил «Эмиля» на сожжение рукой палача и постановил арестовать Руссо, так как книга Руссо все сводила к естественной религии и содержала нечестие и непристойные подробности.

Парламент осудил его, но допустил его бегство. Он осудил его за то, что он громил иезуитов и ханжей. Руссо бежал в Швейцарию, а не в Женеву, так как ненавидел Вольтера. Шутник и насмешник Вольтер не мог оценить скорбного гения Руссо, серьезного и задумчивого. Изящный, ясный, классический, он смотрит на этого женевца как на варвара. На его взгляд «Элоиза» была уродливая рапсодия; «Эмиль» – глупый и пошлый роман; «Общественный договор» – собрание грубых оскорблений против королей. Вольтер завидовал этому часовщику, который отбивает у него сердца; он пробует развенчать его во мнении публики и, чтобы превзойти его в смелости, пишет «Клятву пятидесяти».

Эмоциональность произведений Руссо делала людей фанатиками, язвительность Вольтера рождала скептицизм.

Д”Аламбер о Руссо: «Жан Жак – безумец, который очень ловок, но только тогда, когда он в лихорадке; поэтому самое лучшее не лечить его и не оскорблять».

Руссо и Дидро

Дидро был моложе, но иногда он чисто по-отечески заботился о Руссо. Он горячо нападал на Жан Жака за то, что он не воспользовался случаем получить от двора пенсию. Потом он журил философа и посмеивался над ним по поводу его превращения в отшельника. С еще большей серьезностью он упрекал его за то, что он остается в деревне зимой, что вредило здоровью престарелой матери Терезы. В этих письмах Дидро много дружеской теплоты, но Руссо с обидой воспринимал вмешательство в его дела: «Я питал к Дидро нежную привязанность, я искренне уважал его и с полной уверенностью рассчитывал на такие же чувства с его стороны. Но я был выведен из терпения неутомимым упорством, с которым он всегда противодействовал моим вкусам, моим наклонностям, моей манере жить и всему, что интересовало одного меня; я был возмущен тем, что человек, который моложе меня, во что бы то ни стало хочет руководить мною как ребенком; мне была противна легкость, с которой он давал обещания и небрежность, с которой он их исполнял; мне надоело, что он столько раз назначал свидания со мной и не являлся на них; сердце мое было наполнено горечью этих обид».

Были обиды и со стороны Дидро. Руссо безжалостно удерживал его за работой с субботы до понедельника, едва давая ему время поесть и напиться. Когда просмотр рукописи был закончен, Дидро заговорил с ним о плане, и попросил Руссо помочь ему в некоторых подробностях, которые он до сих пор не мог обделать по своему вкусу. «Это слишком трудно, – холодно отвечал наш отшельник, – уже поздно, а я не привык сидеть по ночам. Прощайте: я встаю в шесть часов утра, и мне пора спать».

Дидро потом говорил: «Меня огорчила неделикатность этого человека; он заставил меня работать как невольника, но я никогда бы этого не сказал, если бы он не отказался так резко от участия в моем деле только на четверть часа».

Дидро

Его поклонники утверждали, что у него была такая же идеальная голова как у Аристотеля или Платона. У него был широкий, открытый и красиво округлённый лоб; изгиб его бровей был очень изящен; его нос был красив мужской красотой, обычное выражение его глаз было доброе и симпатичное; когда он разгорячался в разговоре, они сверкали как огонь; очертания рта свидетельствовали о привлекательном сочетании изящества, грации и ума. Его телодвижения были небрежны, но в его манере держать голову, - в особенности, когда он говорил, жестикулируя, - было много достоинства, энергии и благородства. Казалось, как будто восторженность была единственной принадлежностью его голоса, его ума и всей его наружности. Он делался настоящим Дидро только тогда, когда его мысли переносили его за пределы его внутреннего мира. В его идеях было более силы, чем в нём самом; они увлекали его за собою так, что он не был в состоянии ни удержать их, ни управлять ими.

Дидро родился в 1713г. в небольшом городе Лангр. Отец его был зажиточным ремесленником-ножовщиком. В1732г. Дидро получил в Парижском университете учёную степень магистра искусств. Отец лишил сына материальной поддержки. Целое десятилетие 1733-1743 гг. Дидро влачил полуголодное существование. «Отец довёл жестокость до того, что распорядился запереть меня у монахов». Чтобы предотвратить бегство Дидро, монахи-тюремщики остригли ему полголовы. Дени всё же вырвался из их рук и вынужден был принять меры, чтобы не попасть к ним вновь.

У Дидро был пылкий, порывистый, не в меру живой темперамент, который не раз вовлекал его в порочные поступки. В то время на литераторов смотрели как на прощелыг и отверженцев, Дидро зарабатывал уроками. Нищета не угнетала его. Он смотрел на жизнь вскользь и снисходительно. Неистощимая жизненная сила и искренность уберегли его от нравственного падения. Он обращал внимание не на то, люди говорили и даже не на то, что они делали, а лишь на то, каковы они в сущности.

В течение всей своей жизни Дидро был озарён тем божественным даром сострадания к ближним, который едва ли кто-либо согласился поменять на ум Аристотеля. Никто другой так не спешил оказать помощь ближнему, и никто другой не был так беспечен относительно своего собственного комфорта.

Будучи одним из самых просвещённых людей своего века, он был одним из самых любезных. Он превозносил достоинства других. Вся душа его отражалась в его глазах, и на его устах; никогда ещё физиономия не изображала с такой верностью сердечную доброту. Такой характер подавал повод. Чтобы им злоупотребляли.

Он мало читал, но много размышлял, а это самый лучший способ развития. Особенно сильное впечатление произвели на него идеи Бэкона. Он не знал такого горя, которого нельзя разогнать в полчаса чтением. Но он никогда не ставил литературу выше жизни. Его внимание сосредотачивали на себе характеры людей, их страсти, их взаимоотношения. В этом он ближе к Руссо. Ему была свойственна пылкость и восторженность и вместе с тем внимательная наблюдательность.

В свои голодные годы он влюбился в соседку-швею. И своими речами вскружил голову ей, а потом завоевал уважение её матери. Требовалось согласие отца. Отец был разгневан. Но брак всё-таки состоялся. Жена бала заботлива, но невежественна. Брак распался.

Дидро был из тех людей, у кого дарования были блестящие, но он не умел благоразумно применить их к делу. Этим объясняется, что от него осталось много прекрасных страниц. Но ни одного замечательного сочинения.

Он много помогал другим писателям. В течение двадцати лет он занимался энциклопедией. «Мне пришлось, - пишет Дидро, - заглушить свои влечения, делая то, что полезно для вас, вместо того, чтобы делать то, что было приятно для самого меня».

Гнёт семейных забот заставлял его искать заработок повсюду. Его ум был обширен и оригинален, но слишком разбрасывался, слишком легко отвлекался от данного предмета и был слишком недисциплинирован для тех продолжительных умственных усилий, которые необходимы для всякого великого произведения в сфере философии и в сфере искусств.

После освобождения он посвятил себя «Энциклопедии».

В сочинениях: «Мысли об объяснении природы», «Разговор Д”Аламбера с Дидро», «Сон Д”Аламбера», «Философские принципы материи и движения» и других Дидро отстаивал идею о материальности мира, причину её существования видел в ней самой.

По убеждению Дидро мир познаваем. Он отвергал дуализм, критиковал идеалистов. Задолго до Ламарка и Дарвина он пытался уловить принцип закономерного развития видов: «Всё изменяется, всё исчезает, только целое остаётся. Мир зарождается и умирает беспрерывно, каждый момент он находится в состоянии зарождения и смерти…»

Чувствительность он считал всеобщим свойством материи. Инертная скрытая чувствительность присуща неорганической материи, органическая же обладает деятельной открытой чувствительностью.

Учение Дидро о единстве материи и сознания послужило философской основой отрицания им души и загробного мира.

Враждебное отношение Дидро к религии было вызвано несовместимостью религии с научным мировоззрением и тем, что она освящает деспотизм: «…вера есть химера, не существующая в природе».

«Человек от природы не зол, - утверждал он, - дурное воспитание, дурное законодательство – вот что развратило нас. Спасение нужно искать не в религиозной нравственности, а в устроении жизни на новых началах. Законы должны быть такими, чтобы человек не мог вредить обществу, не вредя себе; человеку должно быть выгодно творить общее благо. Нужно, чтобы законы карали зло и награждали добродетель». Критерием добродетели Дидро считал общественное благо, не противоречащее справедливым интересам личности.

Из «Философских мыслей» Дидро: «Одни только страсти и сильные страсти способны возвышать нашу душу до великих подвигов. Скромные наклонности порождают лишь пошлость. Подавленные страсти лишают человека его выдающихся способностей».

В письме госпоже Волан: «Я всегда горячо выступал за сильные страсти; только они способны возбудить меня к деятельности. Всё равно внушают ли мне они восторг или негодование, благодаря им чувства мои пылки. Коли от них происходят отвратительные деяния, позорящие человеческую натуру, то от них же происходят и удивительные подвиги, возвышающие её. Человек со скромными влечениями живёт и умирает как животное».

В 1765г. Дидро был так беден, что хотел продать свою библиотеку. Узнав об этом, Екатерина купила её за 50000 франков с условием, что он будет ею пользоваться до смерти и будет библиотекарем на жаловании.

Весной 1773г. Дидро выехал в Петербург. Почти год прожил он в столице России. Умер Дидро в 1784г., сидя за столом, точно им овладел сон. Пять лет он не дожил до революции, в идейной подготовке которой сыграл выдающуюся роль.

Шарль Луи Монтескьё (18.01.1689 — 10.02.1755) — французский философ эпохи Просвещения. Наряду с Руссо и Локком считается основоположником современных форм представительной демократии - известен трудами в области правоведения, в которых отстаивал принцип разделения властей: законодательной, исполнительной и судебной. В работах Монтескьё усматриваются истоки либерализма, считается например что в области экономической теории заложил идею количественной теории денег, которую впоследствии развивали от Дэвида Юма до Милтона Фридмена.

Цитаты

· ¹⁵⁴⁴ Мы умираем не потому, что болеем, а потому, что живём.

· ¹⁶⁶⁹ Если бы желать только быть счастливым, то этого скоро можно достигнуть. Но люди желают обыкновенно быть счастливее других, а это почти невозможно, потому что мы считаем других всегда более счастливыми, чем они есть на самом деле

· ¹⁷⁹⁷ Я сказал, что страх побуждает людей бежать друг от друга; но как только они увидят, что страх их является взаимным, у них появится желание подойти друг к другу. Кроме того, их влечет к сближению и чувство удовольствия, испытываемое каждым животным при встрече с животным той же породы, причем то очарование, которое связано с различием двух полов, еще более увеличит это удовольствие.

Контрольные вопросы

1. Прокомментируйте высказывания Вольтера, представленные выше.

2. Жан Жак Руссо в своей статье «Способствуют ли науки и искусства улучшению нравов?» отвечал отрицательно на поставленный вопрос, утверждая, что роскошь, искусства изнеживает людей и делает их неспособными переносить выпавшие на их долю испытания, лишает население патриотизма, что, в конечном счёте, приводит к распаду государства. А науки позволяют человеку открыть такие тайны, которые впоследствии могут привести к гибели всего человечества. Образование, говорил Руссо, не делает человека автоматически нравственным, а нравственность важнее учёности. А Ваше мнение?

3. Дидро говорил: «Для того чтобы объяснить происхождение сознания, не прибегая к помощи Бога, надо исходить из концепции, которая бы всей материи приписывала общее свойство, что-то наподобие ощущения». Как в дальнейшем Ленин развил этот подход?

Поиск по сайту: