Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

Эмоция как ценность

М., Политиздат, 1978. 272 с. (Над чем работают, о чем спорят философы).

Книга кандидата психологических наук, до­цента Симферопольского государственного уни­верситета В. И. Додонова рассматривает пробле­му эмоций в своеобразном ракурсе — с точки зрения теории ценностей. Автор выдвигает и обосновывает положение об эмоциональной на­правленности личности как специфической для каждого человека потребности в эмоциональных переживаниях, показывает, что человек проявля­ется как личность прежде всего в активной, мировоззренчески и эмоционально направленной деятельности.

Работа адресована читателям, интересующимся философскими и психологическими проблемами.

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

1. Эмоции и их функции

2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения

3. Потребность в эмоциональном насыщении как природная основа ценности эмоций

4. Классификация эмоций и типов эмоциональной направленности личности

Глава II. ЭМОЦИИ И СКЛОННОСТИ

1. Счастье, эмоции и деятельность

2. Интересы

3. Мечты

4. Воспоминания

5. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний человека

Глава III. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ТИПЫ ЛИЧНОСТИ

1. Общий подход к психологической классификации индивидов

2. Типологические проявления эмоциональной направленности личности

3. Эмоциональные типы, типичность и гармоническое развитие личности

4. Эмоциональная и мировоззренческая направленность в их единстве и взаимодействии

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

“...Сова Минервы начинает свой полет лишь с наступлением сумерек”, — заметил Гегель, имея в виду запоздалый приход ис­торической мудрости.

Примеряя к малому то, что сказано о большом, удостоверить меткость этого изре­чения мог бы и любой исследователь, В на­учной работе тоже не часто удается прийти к постановкеи решению какой-либо новой проблемы кратчайшим, прямым путем. Ло­гика и психология мышления никогда пол­ностью не совпадают. Той последовательной цепи изысканий, суждений и умозаключе­ний, которую исследователь представляет на суд общественности в законченной работе, обычно не бывает в его действительных по­исках; последние являются, так сказать, ча­стным делом ученого, и он редко о них упо­минает. Автор этой книги тоже не собира­ется водить читателей по лабиринтам своих мыслей. Но все же хотелось бы рассказать, “откуда все пошло”. Тем более, что “все пошло” от фактов, с которыми, вероятно, стал­кивались многие.

Внешне они очень разные, эти факты. Возьмем хотя бы такой.

“Я был склонен к грусти, к элегии, — все это было в рассказах Бунина, — пишет о себе молодой советский прозаик Виктор Ли­хоносов.— И всегда была в его вещах мело­дия, тот “звук”, без которого — сам призна­вался — он не мог написать первую строчку. Так вот музыка, тон, протяженность совпа­дали с настроем моей души, — и это правда, это не громкие слова. Поэтому я принимал Бунина как родного” ¹.

Это признание В. Лихоносова остановило на себе внимание потому, что чувство, звуча­ния произведения “в ладя собственной душе было еще со школьных лет хорошо знакомо и мне. Ориентируясь на него, помнится, уда­валось без ошибки выбирать интересную книгу, прочитав какой-нибудь абзац на лю­бой, наугад раскрытой ее странице.

Нечто подобное происходило и с вос­приятием людей, событий, природы. С одной стороны, были просто хорошие люди, при­ятные события, красивые пейзажи. С дру­гой, встречались одни, другие и третьи, по поводу которых хотелось по-пушкински: вос­кликнуть: "Это я!", выражая трудно переда­ваемое ощущение странной родственности воспринимаемого каким-то тайным “стру­нам своего сердца”, совпадения их мелодии с его мелодией.

¹ В. Лихоносов, Элегия. М., 1976, стр. 3—4.

Если читатель не замечал за собой того же самого, пусть присмотрится — заметит. Ведь это присуще каждому — одному в боль­шей, другому в меньшей степени.

Загадка этого ощущения родственности некоторых явлений и ситуаций каким-то собственным, неясно осознаваемым духов­ным устремлениям занимала нас многие го­ды. Нас интересовала природа того общего, что наше чувство обнаруживало подчас в совсем далеких друг от друга вещах и не находило в совсем близких...

Много позднее, читая курс психологии в педагогическом институте, я провел со сту­дентами следующий эксперимент: предложил им классифицировать слова: поцелуй, тара­кан, соловей и кашель. Оказалось, что это, как будто бы совсем несложное задание раз­ные студенты выполнили совершенно раз­личным образом. Часть из них представила классификацию: 1) поцелуй, кашель; 2) со­ловей, таракан. Другая сгруппировала эти слова совсем иначе: 1) соловей, поцелуй; 2) таракан, кашель. Первые при этом ссы­лались на то, что “поцелуй” и “кашель” представляют собой действия, а “соловей” и “таракан” — объекты, живые существа. Вто­рые мотивировали свое решение тем, что “соловей” и “поцелуй” приятны, а “тара­кан” и “кашель”, наоборот, вызывают чув­ство брезгливости. Однако спора между “классификаторами” о правильности той и другой разбивки слов на группы не возникло: “Вообще-то, сгруппировать эти слова можно и так и этак”, — согласились они. Дальнейшие опыты показали, что “эмо­циональная классификация” явлений, как мы сначала назвали классификацию второго типа, идет много дальше подразделения ве­щей на “приятные” и “неприятные”. Вну­три каждого из таких подразделений есть свои “рубрики”. Герой и знамя, розы и сти­хи, шампиньоны и ботинки были разнесены нашими испытуемыми по разным группам не потому, что здесь, как в первом случае, отделялось привлекательное от непривлека­тельного, а потому, что все классифициро­ванные объекты были по-разному хороши и ценны.

Так впервые наглядно предстали две теоретически выделенные философами фор­мы деления явлений действительности: поня­тийная и ценностная. Постепенно стало ясно и другое: то общее, что объединяет разные яв­ления по их эмоциональному “звучанию” и соответствию последнего тому “звуку”, ко­торый субъект находит в своей собственной “душе”, тоже есть ценность, хотя и совер­шенно особого вида. В дальнейшем пришло убеждение, что как раз она создает очень важную линию ценностных ориентации лич­ности, в значительной мере определяющую такие явления, как интересы и мечты чело­века, его мироощущение, его представление о счастье.

О сущности этой ценности, о ее месте в мотивационной структуре деятельности, о склонностях людей, их особых запросах к жизни, наконец, об их типах в зависимости от общего “эмоционального лейтмотива”

проявлений их личности и пойдет главным образом речь в этой книге.

Как и в каждой работе, в предлагаемой читателю книге помимо текста будет опре­деленный подтекст — в данном случае об­щие теоретические позиции автора в пони­мании человека, механизма его активности, его ценностей и ценностных ориентации. Подробно излагать эти позиции здесь нет ни возможности, ни необходимости. Но совсем умолчать о них тоже было бы неверным, потому что это помешало бы читателю пра­вильно разобраться в той системе понятий, которая далее будет использована. Постара­емся поэтому хотя бы эскизно наметить об­щие теоретические координаты нашей спе­циальной концепции.

Прежде всего сориентируемся в некото­рых аксиологических проблемах, то есть проблемах теории ценностей.

Как известно, всех философов-марксис­тов, занимающихся вопросами аксиологии, в противоположность многим буржуазным теоретикам, объединяет признание того, что зачисление людьми тех или иных явлений материальной или духовной действительно­сти в разряд ценностей имеет под собой объективные основания.

“Ценности, — подчеркивает С. Л. Рубин­штейн, — ...производны от соотношения мира и человека, выражая то, чтб в мире, вклю­чая и то, что создает человек в процессе истории, значимо для человека” ¹.

¹ С. Л. Рубинштейн. Проблемы общей психоло­гии. М., 1973, стр. 369.

Вместе с тем и в марксистской аксиоло­гии понятие “ценность” трактуется не впол­не однозначно. Одни авторы считают ценно­сти неотделимыми от оценок, рассматривая те и другие как носителей “двуплановой ин­формации объективно-субъективного содер­жания”¹. Другие полагают, что “ценность нельзя рассматривать как результат оцени­вающего сознания, она существует объек­тивно” ².

Думается, что это столкновение двух позиций не может быть разрешено простым преодолением какой-либо одной из них как ошибочной. И в этой связи методологически оправданным представляется поставить воп­рос о разграничении фактических и призна­ваемых ценностей.

В “ранг” признаваемых ценностей пред­мет или явление “возводятся” оценкой со стороны того или иного лица, класса или всего человечества. Только признаваемая ценность способна выполнять важнейшую ценностную функцию — функцию ориентира при формировании человеком решения о том или ином поведении. Явления же, не получившие никакой оценки, как бы вовсе не существуют для субъекта деятельности, даже если и оказывают на него исподволь определенное влияние.

Однако ценность не есть нечто не подле­жащее обсуждению. О ценностях можно и

¹ М. С.Каган. Лекции по марксистско-ленин­ской эстетике. Л., 1971, стр. 89.

² М. В. Демин. Проблемы теории личности. М., 1977, стр. 124.

нужно спорить. Одни признаваемые ценно­сти поддаются доказательной защите, дру­гие — доказательному развенчанию. Одни из них оказываются истинными, другие — ложными. Но это как раз и означает, что кроме признаваемой ценности существует еще фактическая ценность (хотя, подчерк­нем снова, в качестве мотивов поведения¹ могут выступать только признаваемые цен­ности, причем совершенно независимо от того, истинны они или ложны).

Глубинной основой разграничения фак­тических и признаваемых ценностей явля­ется характер понятия “потребность”, по отношению к которой определяется зна­чимость для людей тех или иных физи­ческих и духовных объектов. Словом “по­требности” в научной литературе обоз­начают:

1) объективные нужды людей в опреде­ленных условиях, обеспечивающих их жизнь и развитие;

2) фундаментальные свойства личности, имеющие тенденцию определять ее отноше­ние к действительности и собственным обя­занностям, в конечном итоге — определять образ ее жизни и деятельности;

3) определенные состояния психики че­ловека, отражающие недостаток веществ,

¹ Следуя в трактовке мотива в основном точке зрения А. Н. Леонтьева, мы будем понимать его как ценность, рассматриваемую по отношению к той деятельности, которая направлена на утверж­дение этой ценности или овладение ею.

энергии и других факторов, необходимых для нормального функционирования челове­ка как живого организма и личности.

Важно подчеркнуть, что за каждой из этих трех дефиниций стоит своя реальность. В первом случае это, так сказать, диктат со стороны объективных законов природы и общества, неподчинение которому грозит человеку физической и духовной деграда­цией или даже смертью. Во втором — отра­жение этого диктата в сложившихся “меха­низмах” активности личности, определяю­щих ее жизненные запросы. В третьем — чувственные сигналы в “инстанцию созна­ния” о том, что в удовлетворении этих запросов наступила нежелательная задер­жка.

Поскольку во всех трех случаях мы сталкиваемся с действительно существую­щими фактами, бессмысленно спорить, ка­кое представление о потребности является правильным. Здесь можно разве что усло­виться ввести во избежание путаницы раз­граничительную терминологию (например: нужда — потребность — потребностное со­стояние). Но это вопрос не принципиаль­ный. Другое дело — правильное соотноше­ние трех указанных содержаний понятия “потребность” с иными психологическими понятиями и представлениями. Несомненно, в частности, что понятие “фактическая цен­ность” определяется соответствием предме­та или явления понятию потребности как объективной нужды, а не нужды понимае­мой или переживаемой субъектом.

Такова наша позиция по вопросу о двух статусах понятия “ценность”, В этой работе, впрочем, как правило, речь будет идти толь­ко о признаваемых положительных ценно­стях, называемых в таких случаях просто ценностями, что соответствует наиболее об­щей традиции использования данного тер­мина. При этом, опять-таки в соответ­ствии с традицией, слово “ценность” будет прилагаться как к явлению в целом, так и к одному лишь его ценностному каче­ству (сравните, например, выражения: “искусство — ценность” и “ценность искусства”).

Другой, еще более сложный вопрос, до которому необходимо уже здесь высказать свои взгляды, — это вопрос о ценностных ориентациях человека и о тех “механизмах” его активности, в которых эти ориентации закреплены.

Ориентация человека на определенные ценности может возникнуть только в результате их предварительного признания (положительной оценки — рациональной или эмоциональной). Однако одного этого мало. Для каждого из нас существует масса объектов, которые мы признаем как ценности, но которые тем не менее существенного влияния на нашу деятельность не оказыва­ют. Об ориентации на ту или иную ценность можно говорить только тогда, когда субъект так или иначе “запроектировал” в своем сознании (или “подсознании”) овладение ею. А это человек делает, учитывая не только свои потребности, но и свои возможности. Формирование ценностных ориентации — сложный процесс, в который включена, в ча­стности, и самооценка индивидуума.

Надо также иметь в виду, что для кон­кретной личности нет того обязательного движения от потребности к ценностям и ценностным ориентациям, которые сущест­вуют для человечества в целом. Для отдель­ного субъекта путь в ряде случаев может быть и прямо противоположным: перенимая от окружающих людей взгляд на нечто как на ценность, достойную того, чтобы на нее ориентироваться в своем поведении и дея­тельности, человек может тем самым закла­дывать в себе основы потребности, которой раньше у него не было.

Тем не менее, для того чтобы по-настоя­щему разобраться в далеко не единообраз­ном характере ценностных ориентации, не­обходимо рассмотреть те внутренние обра­зования личности, в которых эти ориента­ции или предпосылки к ним могут быть так или иначе закреплены. Лучше всего это рассмотрение начать с еще более широкого вопроса об источниках активности людей.

При абстрактном рассмотрении проблемы источник активности людей можно видеть в их объективных нуждах. Человечество для своего развития нуждается, например, в ос­воении новых пространств, в совершенство­вании техники, в росте производства, в вы­работке новых, все более прогрессивных форм общественной жизни и т. д. Это, в об­щем, и определяет направление активности людей, некоторую суммарную составляющую их индивидуальных устремлений. Од­нако реализация объективных требований жизни в действиях людей происходит не ав­томатически, а через отражение этого им­ператива необходимости в свойствах самого их организма и личности¹. Поскольку, на­пример, жизнь невозможна без удержания и развития антиэнтропийных состояний за счет увеличения энтропии веществ окру­жающей среды, то потребностью организма является соответствующая жизнедеятель­ность. Для личности в свою очередь такой потребностью может стать потребность бо­роться за лучшее переустройство общества или за укрепление прогрессивного общест­венного строя.

Полагаем, что именно такие потребно­сти-свойства и надо рассматривать как ме­ханизмы, направляющие нашу активность на овладение определенными ценностями.) Подробно эта точка зрения была обоснована в статье “Потребности, отношения и на­правленность личности”², все положения и аргументы которой мы излагать сейчас не станем. Скажем только, что в результате осуществленного в ней анализа потребнос­тей-свойств был сделан вывод, что наиболее правильно их сущность раскрывается через понятие “программа жизнедеятельности”.

¹ Это не то же самое, что отражение такого императива в сознании. В сознании отражаются и объективные нужды и субъективные потребности человека, благодаря чему личность обретает спо­собность к известной корректировке последних.

² См. “Вопросы психологии”, 1973, № 5.

В таких программах “потребности в потреб­лении” всегда являются лишь оборотной стороной “потребностей созидания”. Так,

“пищевая потребность” есть лишь следствие потребности “в производстве собственного тела”¹.

Этот взгляд на организацию активности организма и личности вполне согласуется и с мнением представителей естественных наук. Согласно П. К. Анохину, например, “организм как открытая система активно ищет для своих “входов” точно запрограмми­рованных ее обменом веществ недостающих компонентов”². По мнению Н. П. Дубинина, “программа для человека”, которая “зада­ется при воспитании... формирует поведение [его] в семье и обществе” ³. Закрепившиеся, устойчивые программы жизнедеятельности человека постоянно дополняются экстренно образуемыми временными программами (“квази-потребностями”, по Курту Левину), учитывающими специфику тех ситуаций, в которых приходится реализовывать основ-

¹ “Потребление есть непосредственно так­же и производство... — пишет по этому поводу К. Маркс— Что, например, в процессе питания, представляющем собой одну из форм потребления, человек производит свое собственное тело, — это ясно: но это же имеет силу и относительно вся­кого другого вида потребления, который с той или другой стороны, каждый в своем роде, производит человека” (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 46, ч. I, стр. 27).

² “Философские проблемы биологии”. М., 1973, стр. 95.

³ Там же, стр. 65.

ные программы. Так, например, основная Программа снабжения организма кислородом, осуществляемая обычно автоматически, до­полняется программой определенных осоз­нанных действий, если дышать человеку ста­новится явно трудно. В этих случаях возника­ет потребность открыть форточку или выйти из душного помещения на улицу и т. д. Толчок для развертывания цепи познавательных, эмоциональных и волевых процессов, необходимых для формирования в нашем мозгу дополнительных программ жизнедеятельности, дают потребностные состояния. По­следние, таким образом, непосредственно отражают не объективные нужды человека, как это часто утверждается, а ход реализации его программ-потребностей, которые сами формируются в конечном счете в результате отражения его объективных нужд. Состояния нуждаемости, как уже отмечалось, есть сигнал того, что осуществление этих программ почему-либо приостановилось и требуется принятие срочных мер, чтобы исправить положение. Поэтому одна и та же потребность человека (например, пищевая) дает о себе знать через трудно определимое множество разных потребностных состоя­ний: одно — когда человек давно не ел; дру­гое — когда он переел; третье — когда он съел не то, что надо, и т. д.

Формируемые в ответ на такие сигналы дополнительные программы поведения в об­щем ведут себя так же, как и основные, и в свою очередь могут потребностно пережи­ваться и дополняться вторичными “программными достройками”. Однако в отличие от основных программ-потребностей временные программы (намерения, “квази-потребнос­ти”) живут недолго и стираются мозгом тот­час после их реализации.

В соответствии с такими механизмами нашей активности можно выделить два пер­вых вида ценностных ориентации человека: простые ценностные ориентации, определяе­мые устойчивыми потребностями, и гасну­щие ценностные ориентации, определяемые временными программами-потребностями.

В механизме дополнения постоянной программы-потребности временной особен­но важную роль играют рождаемые первой оценочные отношения к создавшейся ситуа­ции и включенным в нее объектам. Такого рода отношения чаще всего, выполнив свою роль, угасают. Но в определенных случаях (при очень интенсивном или неоднократном их переживании) они могут закрепиться в личности и эмансипироваться от породив­шей их потребности. Такие эмансипирован­ные отношения, подобно следам прошлых восприятий, могут пребывать как в потенци­альном, так и актуальном состояниях. В по­следнее состояние их приводит повторная встреча с объектом, когда-то уже стоявшим в определенном объективном отношении к потребностям человека, а теперь “пробуж­дающим” отразившую их тогда эмоцию уже вне реальной связи с этими потребностями. Тем не менее актуализация таких эманси­пированных отношений способна также вы­звать у человека определенные ценностные ориентации, которые назовем воспроизводымыми. Они не носят постоянного характера, как ориентации, за которыми стоит закрепленная потребность, но и не являются одно­разовыми как гаснущие ценностные ориен­тации.

Наконец, последний вид ценностных ори­ентации возникает на следующей основе. Определенные субъективные отношения че­ловека (как психологические, оценочные, так и практические, действенные) могут не только эмансипироваться от поро­дивших их объективных потребностей, но и постепенно стать для личности самодовлею­щей ценностью. В этом случае индивид спе­циально программирует осуществление та­ких “ценных отношений” на будущее.

Программы отношений человека к дейст­вительности (или, что то же самое, потреб­ности в определенном отношении к ней) мо­гут иметь разную форму.

В убеждении программа отношения человека к действительности выражена в форме эмоционально окрашенного вербаль­ного самонаказа: “Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так...” В идеале —в фор­ме наглядного примера: сделав своим идеа­лом П. Корчагина, юноша старается так же относиться к своему народу, товарищам, тру­ду и трудностям, как и он. В интересе в форме представления о предмете и дея­тельности, посредством которых данное от­ношение к миру может актуализироваться и реализоваться. Но во всех этих случаях мы сталкиваемся не просто с устойчивым отношением человека к чему-либо; а именно с запрограммированной установкой на такое отношение, за которое он готов бороться не только с другими, но и с самим собой. Про­сто закрепившееся эмансипированное отно­шение — реактивно (отзывчивость). Потреб­ность в отношении активна (стремление по­могать людям).

Важной особенностью таких зафиксиро­ванных в программах личности ориентации человека на те или иные отношения к миру является то, что эти ориентации часто мас­кируют свою сущность, проявляясь внешне через ориентации на определенные предмет­ные ценности как средства осуществления “ценных отношений” и при поверхностном взгляде могут быть смешаны с простыми ориентациями. Однако в действительности эти два вида ценностных ориентации так же разнятся друг от друга, как разнится, ска­жем, направленность помыслов на пищу у гурмана и у изголодавшегося человека.

Для лучшего понимания особенностей предметных ориентации, создаваемых по­требностями в отношении, рассмотрим сле­дующий пример.

Коллекционер картин (как, впрочем, и всякий иной коллекционер) непосредствен­но ориентирован как будто бы на вполне материальные объекты. Но эти материаль­ные объекты, разумеется, ценны для него не своими материальными качествами, а спо­собностью возбуждать у него эстетические переживания. Кроме того, сама “охота” за полотнами живописи (репродукциями, марками и т. п.), равно как и изучение, разме­щение и демонстрация своих приобретений, представляет для коллекционера способ осу­ществления целого ряда других возможных ценных для него отношений к действитель­ности — начиная с познавательных и кончая отношениями самоутверждения. Коллекцио­нер потому и “ненасытен” в своей деятель­ности, что, приобретая материальные ценно­сти, он, по существу, удовлетворяет потреб­ность в определенных отношениях к миру. И удовлетворяет именно до тех пор, пока приобретает, изучает, обрабатывает, демон­стрирует, — одним словом, действует, ибо отношение по своей природе процессуалъно, оно есть психическая и практическая деятельность.

В последние годы в психологии все чаще стали говорить об особой категории “ненасыщаемых” потребностей; однако, если вду­маться, это выражение не является точным с содержательной точки зрения. Всякая ис­тинная (не “квази-”) потребность одновре­менно и ненасыщаема (в том смысле, что ее нельзя однажды удовлетворить раз и на­всегда, а необходимо постоянно или систе­матически удовлетворять) и насыщаема, ибо для истинной потребности возможна та­кая степень удовлетворения на данный мо­мент, за которой уже последует перенасы­щение. Впечатление же не насыщав мости некоторых потребностей создается вследст­вие того, что они удовлетворяются лишь “ценным отношением”, а последнее, чтобы существовать, должно непрестанно вовлекать в свою сферу все новый и новый круг объектов. Поэтому если естественную по­требность в ее связи с удовлетворяющими ее ценностями можно сравнить с ровно горя­щим огоньком свечи, то “потребность в от­ношении” надо уподобить пламени пожара, перебрасывающегося с одного объекта на другой и оттого при подходящих условиях без конца расширяющего радиус своего дей­ствия.

То же самое верно и по отношению к разным видам деятельности людей. Возьмем в качестве примера хотя бы Островского-Корчагина (автор так слит со своим героем, что не хочется их разъединять). Борьба с белогвардейцами в рядах красной конницы, участие в строительстве железной дороги, партийная работа, литература — последова­тельная ориентация молодого коммуниста на все эти совершенно разные формы дея­тельности была для него исполнением одной и той же программы отношения к жизни: борьбе за освобождение человечества.

Ценностные ориентации, создаваемые по­требностями в отношении, мы будем назы­вать проникающими ориентациями, поскольку одна и та же ориентация этого вида может выражать себя, проникая в очень раз­ные сферы материальных и духовных объ­ектов и деятельностей. Проникающие ориентации — наиболее важный вид ценностных ориентации. Именно они в своей соподчиненности и скоординированности друг с другом образуют, по нашему мнению, тот ве­дущий компонент в структуре личности, ко-

торый следует характеризовать как ее направленность.

Направленность личности имеет две сто­роны: морально-мировоззренческую и эмо­циональную. Первая из них, по существу, уже рассмотрена во многих работах, напри­мер в тех, где исследовались коллективисти­ческий и индивидуалистический типы на­правленности¹. Вторая сторона, связанная с ориентацией личности на определенное ка­чество отношений-переживаний, будет рас­смотрена в данной книге.

Выделяя эти две стороны проблемы, сле­дует, однако, помнить, что они расчленяют­ся лишь в абстракции, а реально направлен­ность личности есть единое сложное образо­вание психической сферы человека, обуслов­ливающее не реактивное, а активное пове­дение индивидуума, внутреннее единство и последовательность его целей, преодолеваю­щее случайности жизненных ситуаций. Именно благодаря этому решающему компо­ненту — своей направленности — зрелая лич­ность (если воспользоваться сравнением) становится похожей не на щепку, плыву­щую по течению, а на корабль, который воп­реки бурям и ураганам, твердо идет своим курсом.

Мы кратко описали тот концептуальный “подтекст”, в рамках которого станем рас-

¹ См. Л. И, Божович. Личность и ее формиро­вание в детском возрасте. М., 1968; Т. Е. Конни­кова. Формирование общественной направленности личности как педагогическая проблема.— В сб.: “О нравственном воспитании школьника”. Л., 1968.

сматривать специально, интересующую нас разновидность проникающих ценностных ориентации — ориентацию людей на опреде­ленные переживания, придающие дополни­тельную ценность вызывающим их объек­там и деятельностям.

Впервые приступая к исследованиям та­кого плана, мы стремились охватить весь ос­новной круг относящихся к этой проблеме вопросов, следствием чего является извест­ная фрагментарность их изложения. Но вы­звано это осознанной необходимостью рас­смотреть выделенную линию мотивации че­ловеческого поведения в возможно большем числе важнейших связей и опосредствова­нии, без чего, как учил В. И. Ленин, нельзя уберечься от односторонностей, преувеличе­ний и принципиальных ошибок в понимании сложного явления.

Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

Эмоции и их функции

Термины, обозначающие психические яв­ления, обычно называемые эмоциями или чувствами, к сожалению, не имеют строгого значения, и среди психологов до сих пор идут дискуссии на тему “что значит что”. Не вдаваясь в существо этих дискуссий, за­метим только, что в данной работе употреб­ляется, как правило, слово “эмоция” в его наиболее широком значении. Слово же “чув­ство”, как и некоторые другие его синонимы, мы используем чисто контекстуально — главным образом для обозначения тех же эмоций или их комплексов.

Характеризуя эмоции в чисто феномено­логическом, описательном плане, можно вы­делить такие их признаки: 1) представлен­ность эмоций в сознании в форме непосред­ственных переживаний; 2) двойственный, психофизиологический характер этих явле­ний; с одной стороны — аффективное волнение, с другой — его органические проявле­ния¹; 3) ярко выраженная субъективная окраска эмоций, присущее им качество осо­бой “интимности”.

Последнее проявляется, во-первых, в том, что, передавая свое переживание, чело­век может лишь словесно обозначить его, но не раскрыть наглядно; эмоцию не передашь, например, в рисунке, как можно это сделать с образом восприятия, представления или воображения. Во-вторых, “интимность­” эмо­ции состоит также и в том, что для самого переживающего эмоцию субъекта она, гово­ря словами швейцарского психолога Э. Клапареда, “содержит свою значимость в себе”, то есть является приятной или неприятной без всякого обращения к прошлому опыту. “Интимность” эмоций проявляется в трудно­определимой их связи с тем, что человек считает наиболее характерным для себя как живого существа. Современные электронно-­вычислительные машины решают сложные математические задачи и могут успешно со­стязаться с не очень квалифицированными композиторами и шахматистами в искусстве сочинять музыку и играть в шахматы. Но если бы вдруг выяснилось, что обыкновен­ные конторские счеты способны испытывать хотя бы подобие самых простых человече­ских эмоций, люди почувствовали бы не­сравненно большее свое родство с ними, чем сейчас с самыми совершенными компьюте­рами.

¹ См. П. Фресс, Ж. Пиаже. Экспериментальная психология, вып. V. М., 1975.

Перечисленные признаки эмоций, одна­ко, в методологическом отношении служат весьма специальной задаче: они позволяют более или менее точно очертить круг явле­ний, которые автор этим словом называет. Сущность же эмоций может быть раскрыта только в конструктивном теоретическом ана­лизе.

Для того чтобы лучше обозначить неко­торые характерные особенности эмоций, со­поставим их сначала с мышлением.

В современной философской и психоло­гической литературе эмоции и мышление рассматриваются как тесно связанные меж­ду собой, однако принципиально разнород­ные процессы. Правда, иногда пишут об “эмоциональном мышлении”, но в смысле научной метафоры. (Имеется в виду, что “мышление превращается из рационального в собственно эмоциональное тогда, когда ос­новная тенденция его приводит к включе­нию чувств, желаний в свой процесс и ре­зультат, выдает эти субъективные моменты за объективные свойства самих независимых от сознания материальных вещей и связей”¹. При классификации психических яв­лений мышление традиционно объединяют с ощущениями, восприятиями и некоторыми другими внутренними деятельностями в группу познавательных процессов, а эмоция либо выделяют в самостоятельный разряд, либо “приплюсовывают” к воле.

¹ “Проблемы мышления в современной науке”. М., 1964, стр. 158—159.

Нам представляется, однако, что на са­мом деле между эмоциями и мышлением существует гораздо большая общность, чем между мышлением и ощущениями и вос­приятиями. “Чистые” ощущения и восприя­тия как деятельности “снятия” идеальных копий с действительности — это информаци­онные процессы, которые служат основой для ориентировки живого организма в мире объективных предметов и явлений, но сами по себе его ни на какое поведение не моби­лизуют. Очень своеобразно это проявляется, например, в поведении людей, страдающих не­переносимой физической болью, после опе­рации рассечения лобных долей (лобото­мии). Обычно больные, как говорится, пре­жде не находившие себе места, после опера­ции в значительной мере избавляются от страданий, хотя, впрочем, и совершенно па­радоксальным образом. Вот как рассказыва­ет об этом американский ученый Д. Вулдридж: “Один врач, беседуя с больной после операции, задал ей обычный в таких случа­ях вопрос, чувствует ли она облегчение боли. Он был уверен, что получит утвердительный ответ, так как больная явно выглядела по­сле операции более спокойной и довольной. Поэтому врач был немало удивлен, услышав от больной, что боль не только не исчезла, но даже не уменьшилась. При дальнейших расспросах выяснился важный факт, что операция привела не к ослаблению самой боли, а к такому изменению в психическом состоянии больной, в результате которого боль перестала беспокоить ее, хотя сама по себе не прекратилась. Расспросы других больных показали, что этот результат типи­чен. Фронтальная лоботомия не устраняет неизлечимую боль, а только изменяет отно­шение к ней больного”¹.

Описанный факт нельзя интерпретиро­вать иначе, как в том смысле, что в резуль­тате лоботомии боль остается как органичес­кое ощущение, но перестает вызывать общую эмоциональную оценку. Подобное “рафини­рование” (от субъективного эмоциональ­ного компонента) ощущения боли приводит к тому, что больные перестают обращать на нее внимание.

Информация сама по себе никакой значимости не имеет: она приобретает ее в кон­тексте потребностей субъекта. Эмоции и мышление — это внутренняя деятельность, в которой первичная информация о дейст­вительности подвергается определенной пе­реработке, в результате чего организм (лич­ность) получает “аргументы к действию”.

¹ Д. Вулдридж. Механизмы мозга. М., 1965, стр. 212—213. О том же пишет в книге “Боль и обезболивание” (М., 1960) советский физиолог Г. Н. Кассиль: “Большинство исследователей скло­няется к мысли, что у человека болевая чувстви­тельность связана с теменной долей головного мозга и задней центральной извилиной. Однако аффективную эмоциональную окраску чувство боли приобретает под влиянием лобных долей го­ловного мозга. Одно время при лечении некоторых душевных заболеваний производилась перерезка нервных путей, связывающих лобные доли с дру­гими частями мозга. В этих случаях чувство боли не исчезало, но боль становилась безразличной, как бы нереальной” (стр. 56).

Однако близость функций эмоций и мышле­ния маскируется двумя обстоятельствами: абсолютизацией гносеологического аспекта человеческого мышления и традиционным феноменологическим отнесением к эмоциям не процессов, а одних их конечных “продук­тов” — аффективных “волнений” и “телес­ных” изменений, легко доступных интро­спекции или внешнему наблюдению.

Мышление в своем истоке и в своем ко­нечном пункте есть особый вид ориентиро­вочной деятельности, цель которой — помочь человеку сделать “мир вне его” “миром для него”, обеспечить наилучшее удовлетворе­ние его потребностей. Оно так или иначе направлено на опознание ценностей, “того, что надо человеку”. Гносеологичность мыш­ления, познание им “мира в себе” лишь один из “моментов” рационального. В конце кон­цов различение истины и заблуждения, не­обходимости и случайности может приобре­тать для человека аксиологический смысл различения добра и зла. Мышление способ­но выполнять аксиологическую функцию и самым непосредственным образом, путем де­дуктивного категориального узнавания не­которых полезных и вредных для субъекта предметов и явлений. Можно предположить, что эта функция была первой и ведущей в “становящемся” мышлении на ранних эта­пах эволюции человека.

Что же касается эмоций, то сводить их только к “аффективным волнениям” и физио­логическим реакциям столь же неверно, как, скажем, относить к процессу письма одни появляющиеся при этом буквы и слова. В действительности эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме его субъективных образов.

Характеристика эмоций как своеобраз­ных оценок действительности или, точнее, получаемой информации о ней — общепри­знанная точка зрения советских психологов, физиологов и философов. Но при этом под оценками чаще всего имеются в виду только “аффективные волнения”, то есть уже “вы­несенные оценки”, “оценки-приговоры”, а не оценки как действия оценивания.

Фактически же эмоции суть и то и дру­гое, подобно тому как ощущения и восприя­тия — это и процессы формирования субъ­ективных образов объективного мира, и сами эти образы, “продукты” указанных процес­сов. Эмоциональная деятельность заключа­ется в том, что отраженная мозгом действи­тельность сопоставляется с запечатленными в нем же постоянными или временными программами жизнедеятельности организма и личности.

По существу, так представлено возник­новение эмоций и в ряде современных фи­зиологических теорий организации поведе­ния живого организма.

Согласно П. К. Анохину, например, “по­ложительное эмоциональное состояние типа удовлетворения какой-либо потребности воз­никает лишь в том случае, если обратная информация от результатов происшедшего действия... точно совпадает с аппаратом ак­цептора действия”. Наоборот, “несовпадение обратных афферентных посылок от неполно­ценных результатов акта с акцептором дей­ствия” ведет к отрицательной эмоции¹. При этом отметим, что в последних работах П. К. Анохина понятие акцептора действия трактуется очень широко, охватывая и врож­денные человеческие потребности. Так, он пишет, что у новорожденных “для принятия молока акцептор результата действия к мо­менту рождения бывает готов... Сравнитель­ный аппарат у новорожденных также го­тов” ².

Рассуждая о механизме возникновения эмоций, большинство физиологов, как пра­вило, определяют эмоцию с точки зрения эффекта, произведенного сопоставлением, неправомерно вынося само сопоставление за скобки эмоционального процесса. Между тем “аксиологическое сопоставление”, то есть оценивание действительности с точки зрения потребностей, планов индивидуумов, состав­ляет самую суть его. Иногда задаются воп­росом (П. В. Симонов): почему, собственно, возникли эмоции, почему природа “не могла обойтись” одним разумом, мышлением? Да потому, что древние эмоции и были предформой мышления, выполнявшей самые простые и самые жизненно необходимые его

¹ См. статью “Эмоции” в БМЭ, т. 35. М., 1964.

² П. К. Анохин. Проблема принятия решения в психологии и физиологии.— В сб.: “Проблемы при­нятия решения”. М., 1976, стр. 14.

функции. Эмоция “заинтересованно”, “при­страстно” оценивает действительность и доводит свою оценку до сведения организма на языке переживаний. Поэтому она от­крывает возможность своеобразных умоза­ключений о том, как следует себя вести, уже для животных, у которых нет собственно интеллектуальной деятельности.

Проанализируем, например, такое на­блюдение этологов. Самец небольшой рыбки колюшки одевается во время брачного сезо­на в яркий наряд; при этом брюшко у него становится ярко-красного цвета. В это вре­мя он вступает в драку с каждым самцом своего вида, оказавшимся на его территории. Как же он воспринимает другого самца? Простые и изящные опыты показали, что самец реагирует на продолговатый предмет, красный снизу. “Достаточно кусочка плас­тилина, напоминающего по форме веретено и окрашенного в красный цвет снизу, чтобы вызвать свирепое нападение” ¹.

Это типичный пример реакции животного на так называемый “релизер”, или ключе­вой раздражитель, поведение, в котором нет ни грана интеллектуальности. Тем не менее по своей структуре оно изоморфно логической дедукции: “Все продолговатые предме­ты красные снизу — мои враги” (большая посылка). “Этот предмет продолговат и кра­сен снизу” (малая посылка). “Следователь­но, он мой враг” (умозаключение).

Операцию, аналогичную умозаключению, судя по свирепому нападению рыбки, у нее

¹ Р. Шовен. Поведение животных. М., 1972,стр. 35.

выполняют именно эмоции. Каждая челове­ческая эмоция также, по существу, пред­ставляет собой аналог логического оценоч­ного суждения о предмете или явлении. Ра­зумеется, механизм оценки здесь всем иной.

Изоморфность эмоционального процесса логическому мышлению¹ не ограничивается тем, что тот и другой как бы строятся по одной схеме. Эмоции, подобно мышлению, в своих сопоставлениях нередко опираются на продукты своего прежнего функционирова­ния. Если мышление создает понятия, то пе­режитые эмоции ведут к возникновению эмоциональных обобщений. У детей и так на­зываемых “первобытных народов” эти обоб­щения еще плохо разграничены с понятия­ми и часто смешиваются с ними. Когда ма­ленький мальчик, увидев пьяного, с испу­гом бежит к матери, крича ей: “бик!” (бык), то он пользуется именно таким обобщением.

Равным образом, как отметил известный исследователь “первобытного мышления” Люсьен Леви-Брюль, у нецивилизованных племен их “представления, не приобретшие формы правильных понятий, вовсе не обя­зательно лишены всякой общности. Общий эмоциональный элемент может некоторым образом заменить логическую общность”². В этом случае общность заключается “не в

¹ Речь идет именно о логическом мышлении

как “верхушечной части” реального мыслитель­ного процесса.

² Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво­бытном мышлении. М., 1937, стр. 262.

каком-то неизменном или повторяющемся признаке... а скорее в окраске или, если угодно, в тональности, общей определенным представлениям и воспринимающейся субъ­ектом как нечто присущее всем этим пред­ставлениям”¹.

В связи со сказанным может возникнуть вопрос: если эмоции и мышление одинаково основаны на сопоставлениях, то в чем тогда их различие? Оно, на наш взгляд, состоит в том, что при словесно-логическом мышле­нии сопоставляются либо одни образы объ­ективной действительности и понятия о ней, либо (при аксиологическом подходе) те же образы и понятия, с одной сто­роны, и “идея потребности” — с другой. Так что процесс в этом случае развертыва­ется главным образом на уровне корковых связей, преимущественно второсигнальных. Эмоциональный же процесс всегда в боль­шой мере вовлекает в сферу своего действия и подкорку, “нижние этажи” мозга. “Те же древние струны, — пишет по этому поводу С. Л. Рубинштейн, — которые вибрировали в связи с примитивными инстинктами живот­ного, продолжают вибрировать и звучать резонируя в самых глубинах организма, под воздействием подлинно человеческих по­требностей и интересов” ².

Конечно, этот ответ носит очень общий характер, но все же он представляется нам

¹ Л. Леви-Брюль. Сверхъестественное в перво­бытном мышлении, стр. 21—22.

² С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло­гии. М., 1946, стр. 116.

достаточным для того, чтобы, признав сход­ство процессов мышления и эмоций, не ста­вить между ними знака равенства. Следует, однако, отметить, что любое противопоставление мышления эмоциям во­обще имеет смысл лишь постольку, посколь­ку мы выделяем в мышлении исключитель­но его рациональный, преимущественно сло­весно-логический механизм. Мышление же, взятое в целом со всеми его не только осо­знаваемыми, но и неосознаваемыми компо­нентами, противопоставить эмоциям вообще невозможно. В. И. Ленин писал: “...без “че­ловеческих эмоций” никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания ис­тины” ¹, Понимание этого ленинского поло­жения в советской психологии долгое время ограничивалось представлениями об учас­тии эмоций в мотивации мыслительной дея­тельности. На самом деле, однако, эмоции, как это показали интереснейшие исследова­ния О. К. Тихомирова, не только активизируют мыслительные процессы, но, входя в их структуру, выполняют роль эвристик².

Так, при решении испытуемыми шах­матных задач ходы, открывающие путь к правильному решению, как бы эмоциональ­но притягивали к себе решающего, возвра­щали его внимание к себе вновь и вновь даже тогда, когда расчет вариантов долго отбрасывал их как негодные. Эмоции, по образному сравнению исследователя, в про-

¹ В.И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 25, стр. 112.

² См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель­ной деятельности человека. М., 1969, стр. 220.

цессе поиска правильного решения выпол­няли ту же роль, что слова “тепло” и “хо­лодно” в известной детской игре на поиск спрятанного предмета¹. Данные других авторов, преимуществен­но математиков, указывают на первостепен­ную эвристическую роль эстетических эмо­ций. При этом есть основания думать, что эстетическая эмоциональная оценка зиждет­ся на интуитивном постижении человеком степени объективной целесообразности со­отношения элементов воспринимаемого объ­екта, соответствия его формы его назначе­нию.

На связь эстетических эмоций с математи­ческой интуицией указывают многие. Со­гласно признаниям А. Пуанкаре, эстетиче­ское чувство играло для него решающую роль при комбинировании идей и образов и, главное, при отборе из них наиболее про­дуктивных ².

Люди издавна восхищались красотой древнегреческого храма Парфенона с его знаменитой колоннадой. А недавно ленин­градский архитектор С. В. Васильев устано­вил, что каждая колонна Парфенона явля­ется идеально равнопрочным стержнем. Вме­сте с тем формула такого стержня была вы­ведена только в XVIII веке при помощи дифференциального исчисления, которого античные математики не знали. А. Пунин,

¹ См. О. К. Тихомиров. Структура мыслитель­ной деятельности человека, стр. 219.

² См. в сб.: “Художественное и научное твор­чество”. Л., 1972, стр. 77.

по чьей статье “Архитектурный образ и тек­тоника” настоящий материал цитируется, замечает по этому поводу: “Очевидно, равнопрочность колонны является следствием какой-то интуиции строителей Парфенона, и очень возможно, что при этом важную роль сыграло то тонкое эстетическое осмысление тектонических закономерностей, которое так ярко и своеобразно отразилось в формах античных ордеров” ¹.

Проанализировав целый ряд других по­добных фактов, тот же автор в заключение пишет: “Происходит на первый взгляд па­радоксальное явление... Законы передачи усилий, законы распределения сил и напря­жений являются объектом изучения “фи­зики”. Вместе с тем... они становятся объек­том эмоционально-эстетического познания... Очевидно, где-то в глубинах человеческой психики, на каком-то определенном уровне возникает сложное “наложение”, слияние логически воспринятой информации о тек­тонических закономерностях... и тех эмо­циональных переживаний, которые форми­руют критерий прекрасного” ².

В этом высказывании неудачна только ссылка на логически воспринятую информа­цию: ведь сам автор выше показал, что как раз осознанно учитывать тектонические за­кономерности древние греки не могли. Речь, очевидно, должна идти о другом, а именно, что эталоны прекрасного, отражающие объ-

¹ “Содружество наук и тайны творчества”. 1968, стр. 273.

² Там же, стр. 283—284.

ективные . тектонические закономерности, могли непроизвольно сформироваться у лю­дей в процессе их предшествующей много­вековой созидательной деятельности, подоб­но тому как, по словам В. И. Ленина, в практической деятельности сформировались фигуры силлогизма, запечатлелись аксиомы. На основании изложенного можно вы­сказать предположение, что эстетическое оценивание как бы осуществляет гносеоло­гический акт посредством аксиологического: специфичским, субъективно переживаемым “добром” (красотой) благодаря ему оказы­вается такое сочетание элементов какой-ли­бо системы, которое лучше всего соответст­вует объективным закономерностям целесо­образного.

Эстетическое чувство, говоря словами С. Л. Рубинштейна, “уже не просто вызыва­ется предметом, оно не только направляется на него, оно по-своему познает его собст­венную сущность” ¹. Возможно, именно на уровне “первобытных” эстетических чувств единый “ствол” эмоционально-оценочной деятельности древнего прачеловека посте­пенно выбросил из себя мощную ветвь ра­ционального мышления, продолжая в то же время и сам расти ввысь. Как бы там ни было, но эмоции и мышление современного человека — это, образно говоря, два ответв­ления одного дерева: эмоции и мышление имеют одни истоки и тесно переплетаются

¹ С. Л. Рубинштейн. Основы общей психоло­гии, стр. 401.

друг с другом в своем функционировании на высших уровнях.

Почему же эмоции и после возникнове­ния мышления не были “сняты” им, а про­должают сохранять свое самостоятельное значение?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего вспомнить о двойственной, психофизиологической природе эмоций. Они не просто отражают соответствие или несо­ответствие действительности нашим потреб­ностям, установкам, прогнозам, не просто дают оценки поступающей в мозг информа­ции о реальном. Они одновременно функ­ционально и энергетически подготавливают

организм к поведению, адекватному этой оценке. По словам П. К. Анохина, “решаю­щей чертой эмоционального состояния явля­ется его интегративность. Эмоции охватыва­ют почти весь организм... производя почти моментальную интеграцию (объединение в одно целое) всех функций организма”. Бла­годаря эмоциям “организм непрерывно оста­ется в русле оптимальных жизненных функций”¹.

Даже так называемые астенические эмо­ции, снижающие уровень органической жиз­недеятельности, отнюдь не лишены целесо­образности. Человек, например, может “оце­пенеть от ужаса”. Но ужас как субъектив­ное явление есть своего рода оценка, кото­рую словами можно было бы выразить при­близительно так: “Передо мной враг, от ко-

¹БМЭ, т. 35, статья “Эмоции”.

торого не снастить ни нападением, ни бегст­вом”. В таких случаях неподвижность — единственный шанс на спасение: можно не обратить на себя внимание или быть приня­тым за мертвого (так, между прочим, слу­чилось с известным исследователем Африки Ливингстоном, которого с разочарованием оставила напавшая было на него львица, по­скольку он, парализованный “эмоциональ­ным шоком”, не оказал ей никакого сопро­тивления).

Конечно, все вегетативные и “телесные” реакции при эмоциях “рассчитаны” на био­логическую, а не на социальную целесооб­разность поведенческого воплощения эмо­циональной “оценки”. Отсюда нередкие “из­держки” этих реакций, о чем немало пишет­ся в медицинской литературе. Но в целом “физиологические сдвиги” при эмоциях — важный положительный фактор и в органи­зации человеческой деятельности. Ведь по­мимо всего прочего, как отмечает Г. X, Шингаров, физиологические явления при эмоци­ях включают в себя и “настройку анализа­торов”, а тем самым сказываются и на интрапсихической регуляции и координации, других психических процессов^l. Поэтому деятельность, поддерживаемая эмоциями че­ловека, протекает, как правило, много ус-

пешней, чем деятельность, к которой он се­бя принуждает одними “холодными довода­ми рассудка”.

¹ См. Г. X. Шингаров. Эмоции и чувства как формы отражения действительности. М., 1971, стр. 16—28 и 156.

Сохранив у современного человека в ос­новном свое прежнее физиологическое зна­чение, в психологическом плане человечес­кие эмоции радикальным образом изменили свое “природное лицо”. Прежде всего, “став на службу” социальным потребностям лич­ности, они приобрели совершенно иное предметное содержание. Огромное место в эмоциональной жизни субъекта стали зани­мать нравственные чувства, а также целый ряд других переживаний, недоступных не только животному, но и древнему прачеловеку.

Дело, однако, не только в этом, а и в том, что произошли существенные изменения, если можно так выразиться, в самой архи­тектонике эмоций. Прежде всего, надо по­лагать, что в человеческих эмоциях чрезвы­чайно возросла роль и выраженность их субъективного компонента.

Можно думать, что этот компонент — “аффективное волнение” — в жизни живот­ных отнюдь не имеет того значения, которое он приобретает для людей: некоторые фак­ты эмоционального реагирования самого че­ловека в специальных условиях позволяют сделать именно такой вывод.

Кому случалось, будучи погруженным в свои мысли, встретиться с неожиданной опасностью (например, заметить идущую навстречу автомашину), тот знает, какой утрированной бывает в таких случаях дви­гательная эмоциональная реакция и как при этом слабо выражен ее “чувственный” компонент. Метнувшись “как ошпаренный”

в сторону, много быстрее и энергичнее, чем того требовали обстоятельства, человек, од­нако, впоследствии не может припомнить никакого субъективно пережитого страха или, самое большее, припоминает его как мгновенный “аффективный толчок”, от ко­торого ничего не осталось к тому времени, когда реакция была осознана. На этом осно­вании некоторые зарубежные психологи во­обще считают, что субъективное эмоцио­нальное состояние возникает лишь в том случае, если поведенческий акт оказывается задержанным. Думается, что такой вывод — преувеличение. Субъективное переживание при эмоции в норме должно быть всегда, но длительность субъективной оценки факта, очевидно, действительно бывает тем мень­шей, чем быстрее она реализуется в поведе­нии. Поведенческая импульсивность и субъ­ективная эффективность эмоций, должно быть, явления противоположные друг другу, подтверждение чему дают уже наблюдения за маленькими детьми. Это оправдано и “логически”: субъективная оценка стано­вится излишней после того, как она реали­зовалась.

Особенностью сознательного человека является, однако, то, что эмоции не опреде­ляют его поведение ни единолично, ни сра­зу. Формирование “решения к действию” есть отдельный, сложный акт, в процессе ко­торого тщательно взвешиваются все обстоя­тельства и мотивы. Но для того чтобы такое “взвешивание” могло полноценно осущест­вляться, необходима более отчетливая представленность в сознании личности всех субъективных аргументов “за” и “против” той или иной линии поведения. Поэтому эмоциональные оценки должны “звучать” долго и отчетливо. Но и это еще не все.

Главной особенностью эмоциональной деятельности человека, как мы думаем, является то, что она не только “производит” “аффективные волнения” как форму оценки факта, но сплошь и рядом включает эти свои “продукты” в новый “цикл” сопостав­лений и оцениваний. Это создает своеобраз­ную “многоэтажность” эмоциональных про­цессов у человека, причем если их первый, “подвальный этаж” в основном скрыт от самонаблюдения и объективируется разве что в своих готовых “продуктах” — оценках, то все другие “этажи” более или менее открыты для нашей интроспекции.

Хорошей иллюстрацией к сказанному может послужить стихотворная миниатюра “Отчего” М. Ю. Лермонтова.

Мне грустно, потому что я тебя люблю,

И знаю: молодость цветущую твою

Не пощадит молвы коварное, гоненье.

За каждый светлый день иль сладкое мгновенье

Слезами и тоской заплатишь ты судьбе.

Мне грустно... потому что весело тебе.

Абстрагируемся от “художественного статуса” стихотворения и взглянем на него просто как на документ об одном из момен­тов “душевной жизни” поэта. Тогда нетруд­но будет воссоздать картину некоего психо­логического процесса. Исходный момент процесса — актуально переживаемое чувство любви автора к молодой девушке и наблю­дение за ее весельем. Следующий момент — побуждаемое любовью размышление о судь­бе девушки, приводящее к мысли о той “расплате” за беспечность и веселье, кото­рая ее ожидает. Наконец, завершающий мо­мент — “рассогласование” этого знания с любовью, рождающее у поэта глубокую грусть. Схема этого последнего момента, представляющего собой акт возникновения новой эмоции, такова: люблю (продукт пре­дыдущих эмоциональных оцениваний) —> знаю (продукт мышления) —> грустно (про­изводный эмоциональный продукт).

Раскрытая в стихотворении эмоция гру­сти поэта носит, как выражается А. Н. Ле­онтьев, идеаторный характер; она выступает как завершающий момент сложного эмоцио­нального переживания, начинающегося с эмоциональной оценки и кончающегося так­же ей. Но “внутри” этого переживания функционирует мысль.

Эмоциональное переживание человека, таким образом, отнюдь не синоним простого “аффективного волнения”, хотя последнее и является специфической чертой любой эмо­ции.

Если “аффективные волнения” можно уподобить отдельным звукам, то эмоцио­нальные переживания — это музыка, секрет которой отнюдь не тождествен секрету уст­ройства рояля. В музыке звуки объединя­ются в мелодию не по законам физики, а по законам гармонии. В эмоциональном переживании “аффективные волнения” сме­няют друг друга и сливаются друг с другом водин цельный поток, скрепленный мыслью, непо законам физиологии, а по психологи­ческим закономерностям человеческой дея­тельности.

На психологическом уровне анализа эмоцийможно поэтому рассматривать эмоцио­нальный процесс, в известной мере отвлека­ясь от звучащих в глубине мозга “древних струн” и сосредоточивая внимание на “са­модвижении” взаимодействующих друг с другом “психологических продуктов”, глав­ное направление которого определяют моти­вы и программы личности. Реально психолог имеет дело не с отдельными эмоциональны­ми актами, а с целостной психической деятельностью, которую он называет переживанием в том случае, когда она предель­но насыщена чувственными оценочными мо­ментами и рассматривается им с точки зрения этих моментов.

Эмоционально-оценочная деятельность человека должна еще стать предметом мно­гих изысканий. Как показал П. В. Симонов, эмоциональная оценка несет в себе большое разностороннее содержание. Она не просто оценивает, насколько действительность со­ответствует потребности субъекта, но отра­жает в себе также изменения к лучшему или к худшему. “Сообщает” она и о том, с позиций какой потребности эта оценка “выставляется”. “Потребность накладывает на эмоцию свой мощный отпечаток, придает эмоциональному состоянию качественно своеобразные черты. Излишне доказывать, что наслаждение от созерцания картины вели­кого живописца несопоставимо с удовольст­вием, получаемым от поглощения шашлыка” ¹.

Правда, определить в настоящее время все оценочные параметры эмоций не пред­ставляется возможным. Вероятно, разные эмоции оценивают действительность по не­скольким различным параметрам, поэтому, в отличие от П. В. Симонова, мы не видим сейчас возможности охватить все эмоции единой “измерительной формулой”. Очевид­но, для каждого их класса “формула” дол­жна быть своя.

К числу таких классов (если “анатоми­ровать” живое, сложное, текучее эмоцио­нальное переживание) можно отнести сле­дующие:

1. Наши желания (не “хотения”!) —про­стые и сложные — как оценки степени соот­ветствия какого-либо объекта нашим по­требностям. Назначение этих “оценок” — презентация в психике мотива деятельно­сти ².

2. Эмоции, субъективно выявляющие се­бя в форме радости, огорчения, досады и т. п., как оценки изменения действительно-

¹ П. В. Симонов. Высшая нервная деятель­ность человека. М., 1975, стр. 91.

² Подробно эта функция эмоциональных пере­живаний разобрана в работе В. Вилюнаса “Пси­хологический анализ эмоциональных явлений”.— В сб.: “Новые исследования в психологии”, 1973, № 2; 1974, № 1-2.

ти в благоприятную или неблагоприятную сторону; оценки успеха или неуспеха дея­тельности по реализации мотива.

3. Чувства удовольствия и неудовольст­вия как оценки качества удовлетворения ка­ких-либо потребностей.

4, Наши настроения и эмоциональные состояния как оценки общего соответствия действительности нашим потребностям и ин­тересам.

Каждый из этих подклассов эмоциональ­ных явлений обладает своими специфиче­скими особенностями. Но их объединяет то, то все они выполняют аксиологическую функцию, являясь “с точки зрения интере­сов человека своего рода оценкой того, что происходит вне и внутри нac” ¹.

В этой своей функции они, несомненно, включены в мотивацию нашего поведения, но сами по себе мотивами не являются, как и не определяют единолично принятия решения о развертывании той или иной дея­тельности.

Мы попытались вычленить главное в эмоциях, то, “для чего их создала” эволюция, — их оценочную функцию, рассмотрев ее в некоторых основных аспектах.

Понятно, что эта функция необходима для существования организма и личности, для их ориентировки в мире, для организа­ции их поведения. И поэтому про эмоции-оценки можно сказать, что они имеют для

¹ Цит. во Т. Ярошевский. Размышления о практике. М., 1976, стр. 167.

нас большую ценность, но ценность эта слу­жебная. Это ценность средства, а не цели¹. Однако, будучи всегда, при всех обстоя­тельствах (за исключением патологии), оценкой, эмоция не является только ею. И в этом — еще один из парадоксов “двойствен­ности эмоций”. Наряду с функцией оценок, имеющей лишь служебную ценность, неко­торые эмоции обладают и другой функцией: они выступают и в качестве положительных самостоятельных ценностей. Этот факт до­статочно хорошо осознан и вычленен жи­тейской психологической интуицией, четко разграничившей случаи, когда человек что-либо делает с удовольствием и когда он чем-либо занимается ради удовольствия. Однако с теоретическим осмыслением указанному факту явно не повезло. С самого начала на него легла тень некоторых ошибочных фи­лософских и психологических концепций, критика которых, как это часто бывает, “выплеснула вместе с грязной водой и са­мого ребенка”. И хотя в работах отдельных советских авторов (П. М. Якобсона, Л. И. Божович, Ю. А. Макаренко, а также ряда спе­циалистов по эстетике) вскользь отмечается возможность появления потребности в опре­деленных (особенно эстетических) пережи­ваниях, однако попыток обстоятельного ана­лиза данного явления до сих пор почти не предпринималось. Напротив, пока что весь­ма распространено мнение, будто любое признание эмоции в качестве ценности или мотива деятельности должно быть априорно отброшено как давно разоблаченная философская ошибка. Так, автор вышедшей в 1969 г. хорошей в целом книги “Формиро­вание познавательных интересов у аномаль­ных детей” Н. Г, Морозова, возражая про­тив того, чтобы считать интерес мотивом, на странице 39 пишет: “Если бы мы стали на ту точку зрения, что интерес есть мотив, то пришли бы к гедонизму, согласно кото­рому субъект действует ради переживания интереса или ради самого отношения”.

Один из крупнейших советских психоло­гов С. Л. Рубинштейн тоже, пожалуй, из­лишне категорично формулирует следую­щий тезис: “...не стремление к “счастью” (к удовольствиям и т. д.) определяет в каче­стве мотива, побуждения деятельность лю­дей, их поведение, а соотношение между конкретными побуждениями и результатами их деятельности определяет их “счастье” и удовлетворение, которое они получают от жизни” ¹.

При таком положении дел в теории име­ет смысл взглянуть на интересующее нас явление глазами людей, не озабоченных со­зданием каких-либо специальных философ­ских или психологических концепций, и рассмотреть относящийся к этому явлению “живой” материал. Обратимся в первую оче­редь к наблюдательности писателей: если, как говорится, соответствующие факты име­ют место, они едва ли могли ускользнуть от их внимания. И в самом деле, в произведениях писателей,

¹

Поиск по сайту: