Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Пойдешь свататься пешой



Баю-баю-бай!

Не в чужу губеренку, да

Во свою деревенку.

Баю-баю-баю-бай!

Уж я с Степонькой вожусь,

Может, заменушки дождусь.

Баю-баю-баю-бай!..."


 

(Мартынова 1997, № 542)

 

Исключительные примеры колыбельных подтверждают взаимозависимость сна и роста, здесь "отсутствие сна" в подтексте прогнозирует будущую "ненормальность":

 

"... Спи, не ломайсе,

Не крятайсе!

Будешь крятатьце-ломатьце,

Будут люди дивоватьце.

Да и люди дивоватьце.

Над тобой будут смеятьце..."

 

(Русская традиционная культура 1997, 3, 49, нот.)

 

Мотивы, формулы роста представляют собой некий конструктивный модуль жанра. Вся остальная прогностика колыбельной, в мировоззренческом смысле, является в какой-то степени производной сна и роста. Во-первых, без сна и роста не последует ничего: ни богатства, ни свадьбы; во-вторых, нормальный рост сам по себе прогнозирует "нормальное будущее". Рост в традиционной культуре не только и не столько физическое развитие, сколько институт совершенствования, институт оформления в традиционной парадигме.

Прогностика роста в колыбельной песне осуществляется как в прямом утверждении роста, так и в символическом. Символику роста мы видим в любых мотивах и формулах, имеющих содержательный вектор вверх. Мотив качания колыбели – это также мотив роста, его стимулирование. Любая акцентация верха (например, очеп), акцентация высоты (например, "высок терем") в контексте осознаваемой в мировоззрении "силы" колыбельной песни – также прогностика роста.

Прямые и "скрытые" мотивы и формулы роста необыкновенно часты в колыбельных, без них не обходится ни один текст, во всяком случае, ни одна ситуация убаюкивания. Приведем тихвинский пример 1852 года, где шрифтом выделим символику и прогностику роста:

 


"На кота-воркота

На Ванюшку сон-дрема.

Сон ходит по сеням,

Дрёма по новым.

Сон и ищет

Дрёма спрашивает:

Ванюшкина где

Колыбелушка?

Тамо-там колыбель

Во высоком терему,

Во высоком терему.

В шитом браном пологу.

Няньки, мамки,

Качают дитю.

Сенные девушки,

Прибаюкивают.

 

 

Приговаривают:

У кота, у кота,

Колыбель высока.

У мово Ванюшеньки -

Выше того.

Колоцы точены,

Позолочены.

Вырастешь большой,

Будешь в золоте ходить.

Во золоте ходить,

Чисто серебро носить.

Нянькам домашним,

Обноски давать.

Старым старушонкам -

На повойнички.

Молодым молодкам -

На кокошнички."


 

(РГО, ф. 24, оп. 1. ед. хр.39, л. 243.
Тихвин. Зап. Невинским. 1852.)

Мы выбрали данный текст не по признаку частоты формул "роста", а по признаку устойчивости варианта структуры (у нас есть архангельские, вологодские, нижегородские, новгородские, тульские записи данного варианта), по его традиционности (такой текст появился почти во всех публикациях колыбельных XIX века, то есть во времена ее "традиционного" бытования и "традиционного сознания") и популярности (См. напр.: Мартынова 1977, №№ 17, 21, 25, 41, 65, 526, 537). Мы могли привести в пример и другие тексты, где частота символов "роста" намного выше.[90]

Рост, его правильность и качество, постоянно "стимулируются" в колыбельной, например:


 

"... Спи-ко поспи, Во сне вырости. Рости с печь толщиной, С воронец вышиной Я побайкаю дородно, Покачаю хорошо."   (Русская традиционная культура 1997, 1, 16., нот.)   "... Ваня выспится, Ваня вытешится, Больше вырастет. Уж ты вдоль расти, Поперек толсти!" (Мартынова 1997, № 179)  

 

Эти примеры еще раз обращают наше внимание на взаимосвязь сна и роста.

Мотив сна-роста имеет варианты стимулирования быстрого роста. Во-первых, это формулы прямого ускорения роста: "Поскорее вырастай"; "Поболе расти". Во-вторых, в некоторых формулах концентрируется прогрессия роста во времени: "Спи по ночам // Расти по часам // По минуточкам // По секундочкам".

Более того, в колыбельной песне постоянно символически утверждается факт "выросшего" состояния ребенка и не только в структуре мотива благополучного будущего. Например, ребенок во многих колыбельных уже сидит на лавке("Все на лавочках сидят"). В "лавке" маркируется не просто рост ребенка (ср. обозначение ползающего ребенка: "подлавочник" или "поперек лавки лежит", соответствующее обращение: "Я тебя знал, когда ты поперек лавки лежал"), но и вообще взросление (ср. свадебное обращение-выкрик к неженатым девушкам: "Кто замуж хочет, тот выше вскочит" и они прыгают на лавку.)[91]

Следующий содержательный аспект колыбельных, демонстрирующий прогностику роста, связан с "векторностью" текста. Мы опять возвращаемся к символике очепа и качания (см. раздел "Охранительная функция колыбельных песен").

Векторные ориентиры очепа в пространстве связаны с его природными свойствами и технологией установки. Он физически устремлен вверх, как и в колодце-журавле, где также присутствует очеп. Его вектор направлен только вверх, как и вектор роста младенца. Когда срубаешь очеп, его ни в коем случае нельзя класть или ронять на землю. Это устойчивая примета к смерти младенца. Таким образом, уже при заготовке очепа устанавливаются пространственные ориентиры. Материал изготовления, пространственное положение, технология, приемы качания определяют очеп как некий конструктивный модуль. Технология укачивания "от очепа" определяет содержательный вектор сопутствующих укачиванию текстов колыбельных песен (вектор устремления вверх, на рост). Сюжетика колыбельной песни складывается из разных параметров и не последнюю роль здесь играет сама технология укачивания. В данном случае очень важны и необходимы параллели с другими технологическими системами, также отражавшими традиционное сознание (явление в культуре – отвердевшее мировоззрение). В качестве примера можно привести технологические системы кукольного театра. Здесь мы четко наблюдаем взаимосвязь технологии и содержания репертуара (Иванова 1997). У нас нет примеров пересечения сюжетов в театре Петрушки, Марионетки и в Вертепе. Вектор Петрушки устремлен вниз – петрушечник должен опускать руку. Петрушка дерется, убивает, ругается, бранится. Демонстрируется кукла-урод. Вектор направлен к материально-телесному низу. Рука в перчаточной кукле – тело. Отсюда и лексика Петрушки и содержание сюжета. Вертепный театр – оживление жизни на горизонтальном уровне – видение реального. Таким образом, принципиальные различия между технологическими системами определяют и содержание действия, и специфику восприятия.

Кукла-марионетка обладает той же векторностью, что и "зыбка на очепе" и, соответственно, младенец. Сюжеты марионеточного театра, в основном, волшебная сказка, скрытая инициация, установка на благополучное будущее. Технология действия марионетки – управление нитями, за нить (невроспасту) тянут куклу вверх. Невроспаста толкуется не только как нить, но и как путы, пуповина. Во многих легендах, как только обрываются горизонтальные связи младенца и матери (пуповина), так сразу возникают вертикальные связи (напр., сразу возникает звезда, которая определяет смысл дальнейшей жизни). То есть возникает связь с верхом по вертикали. Из физиологической зависимости переходим в космогоническую. После перерезания пуповины, ребенка кладут в колыбель, где физическая, и смысловая сила качания направляется вверх.

Таким образом, очеп реальный, и, соответственно, качающий вверх зыбку очеп в сюжете колыбельной символизируют жизненные устремления адресата-младенца и его рост.

Здесь необходимо вспомнить ряд традиционных систем и действий, где символика качания четко связана с прогностикой благополучного роста. Особенно важно, что это закреплено в календарном сознании. Например, качаются с песнями на качелях "на высокий лен". В колыбельных песнях нам также встречается сочетание: "зыбочка-качели". Качающий на качелях, берущий плату за качели, так же как и нянька, называется качельником. В колокол надо обязательно звонить детям (чтобы звонить надо качать) на Святой неделе (звонильной) на "добрый лен", на его рост и "крепкие головки" (Тихвинский уезд). Более того, перекладина, на которой крепится колокол, также называется очепом.

Колыбельная песня, как элемент "текста" убаюкивания, постоянно актуализирует мотив качания. Таким образом, здесь также обозначаются пространственно-смысловые ориентиры новорожденного. Качание в зыбке и высокая частотность упоминания процесса качания в тексте колыбельных, обозначение в них "верха" также связано с прогностикой роста. Формулы: "Качь-качь" ("Качу-качу"; "Качи-качи"); "Бай-качули, бай-качули"; "Баю-укачаю" – маркеры жанра, близкие по частоте исполнения к общеизвестным "Баю-баю" или "Люли-люли" и их производным. Мотив укачивания дитя встретился нам 110 раз в 544 текстах колыбельных в собрании А.Н. Мартыновой (Мартынова 1997). В колыбельных постоянно встречается призыв качать зыбку Богородице, мамушкам, нянюшкам, Сну, Дреме, коту, голубям, зайцам, могут ругать бабку за плохое качание ("Бабку старую ругат, // Пошто плохо вас качат..."). Следует выделить и начальную устойчивую формулу многих колыбельных: "Качу-качу // На дубовом (кленовом, высоком) оцепу". Рифма, в смысловом плане, очень насыщенна. Четкая ориентация вверх, к очепу, причем с обозначением его качества и высоты. Интересно отметить некоторые рифмуемые пары в колыбельных песнях с глаголом "качать":

1. Качать – величать. Величание – прогностический акт, подтверждающий и усиливающий смысловую символику качания.

2. Качать – завечать. Завет, заветание (тихв. – завитание) – акт на исполнение желания, в данном случае здорового роста. Также усиление смысловой символики качания.

3. Укачаю – уговариваю. В таких текстах уговаривают (велят) спать. Акт качания (укачивания) здесь, казалось бы, направлен только на сон. На первый взгляд, фиксируется противоречие, поскольку выше мы говорили, что качание символизирует устремление вверх, на рост, но никакого противоречия нет. Сон ребенка есть рост и в народных представлениях ("Во сне растет") и, как мы говорили, в формулах колыбельных ("Спи по ночам, // Расти по часам"). В момент переходного состояния (переход от бодрствования ко сну, сам сон) очень важно посредством слова (колыбельная песня) и действия (качание) закрепить в младенце потенциал роста.

В других вариантах рифмовки глагола качать и его производных также создается положительный фон, например: качать – в балалаечку играть; качать – принесет отец калач и др.[92]

Прямое подтверждение гипотезы о смысловых значениях вертикального "вектора" качания и соответствующих формул колыбельной песни мы находим в записях свадебной лирики, в том числе и в варианте, записанном А.С. Пушкиным. В данной песне в результате "вскачивания" колыбели с высоты видится суженая: "На клену" висит колыбель с князем (ср. с тихвинской колыбельной: "Качу-качу // На кленовом оцепу..."), затем следует призыв: "Вскачните колыбель высоко! // Выше клену стоячего. // Ниже облака ходячего // Чтобы видно было тестев двор // Чтобы видно было тещев терем!" В тереме княгиня-душа призывает молодого князя. [93]

Пространственная ориентация зыбки "от земли" (вверх) подчеркивается постоянно.[94] Во многих текстах колыбельных присутствует прямое обозначение "верха" в такой же прогностической функции. Достаточно часто и в "сравнительных" вариантах, например: "У кота колыбель высока, // У мово Ванечки выше того".

Единственный случай, когда зыбку можно ставить, только подтверждает наши предположения: "Если умирающий младенец, то зыбку ставят под иконы, так как в висящей зыбке умирать тяжело. Родители дают ребенку благословение на тот свет." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л.21. Вологод., Тотемский, 1898. Жуков А.) "Умирать тяжело", потому что в обычном состоянии зыбка в силу своего пространственного положения (и соответственно, пространственных смыслов), в силу физического и смыслового устремления направлена вверх, на рост, а не на смерть. Но заметим, что даже в случае смерти ребенок (в отличие от взрослого) устремляется все равно вверх: "Матери плакать об детях грех, потому что который младенец помер, то это Богу свечка ушла. Ребенок до семилетнего возраста пойдет непременно в рай, а младенец двух или трех лет может даже поступить в Ангелы. Родители не должны плакать по детям, от этого они дети уходят глубже, а если не плачут, то возносятся. Но по родителям следует плакать." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л.21. Вологод., Тотемский, 1898. Жуков А.) В колыбельной песне также благославляют на тот свет – зыбку ставят под образа (см. раздел "Смертные колыбельные песни").

Прогностическим потенциалом обладает и символика раскрытия органов младенца, которая присутствует в колыбельной песне. В некоторых текстах просто утверждается то, что после того, как ребенок проснется, он, безусловно, пойдет:

 

"... Ангел милую хранит, До полудня спать велит. Полуденечек придет, Младенец выстанет – пойдет."   (Лойтер 1991, № 52).   "Я буду качеть, А Валя спать будет, молцеть, Лю-лю, лю-лю-лю! Солнышко взойдет, Валя станет да пойдет..."   (Русская традиционная культура 1997, 3, 24)  

Несколько позже мы остановимся на прогностическом смысле мотива дарения, но обратим внимание, что наиболее часто в мотиве дарения происходит наделение ребенка обувью (покупка обуви). Тексты достаточно формульны, приводим тихвинские примеры:

 

"Баю-баю-баеньки, Купим Вале валенки. Оденем на ноженьки Пустим по дороженьки."   "Баю-баю-баенки, Купим Коле валенки. Ещи полсапожки, Пущу по дорожке."   "Баю-баю-баиньки, Купила новы валенки. Будет доченька ходить, Новы валенки носить."   "Баю-баю-баенки, Я скатаю валенки Я скатаю валенки Не велики маленьки. В аккурат по ноженькам, Бегать по дороженькам."   (ТФА, 139-143)

"Баю-баю-баиньки,

Скатаем Лиде валенки,

Полушубочек сошьём,

Лиду к бабушке пошлём.

Будет бабушка встречать,

Лиду кашкой угощать.

Кашка масляная,

А внучка ласковая."

 

(ИРЛИ, к. 261, п.1, № 217. Новг., г. Пестово.
Петрова М.Г. 1920. Зап. Петрова Л.Я. 1968)

 

Предполагаем, что в данных песнях также есть символика раскрывания органов. Следует учитывать то, что мать большую часть "колыбельного периода" поет ребенку, который еще не встал на ноги. Первые шаги обозначаются четким практикующимся до сих пор ритуалом "разрезания" пут. Вставание на ноги относительно совпадает с возрастом ребенка, связанным в традиционном сознании с первым этапом его "оформления" – 1 год (до года не стригут, не обрезают ногти, обязательно пеленают, с года начинают на руках брать за общий стол и т. д и т.п.). Если ребенок выходит из "колыбельного возраста" (1,5 года) и еще не начал ходить, то его обозначают "седуном" и совершают особые ритуальные действия, также "развязывающие" его.[95] До года существуют разнообразные действия, страхующие ребенка, чтобы он вовремя начал ходить и говорить, например, до исполнения года, рубашки ребенка моют, не выворачивая на внутреннюю сторону, потому что "иначе ребенок долго не будет ходить и говорить" (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л.16. Вологод., Тотемский, 1899. Власов А). Колыбельная песня с таким мотивом усиливает прогностику "хождения" ребенка, в подтверждение этого, после обозначения подарка-обуви, ребенок пускается "по дороженьки", обязательно ходит ("Будет доченька ходить"), даже бегает ("Бегать по дороженьке"). После одевания на ноги обуви (символика раскрывания органов) ребенок пускается в путь (перспектива будущего). Факт будущей крепости, здоровости прогнозируется в колыбельном тексте через его преображающие смыслы. Подтверждением нашей гипотезы служит последний пример, где мотив одаривания обувью контаминируется с потешкой "Ладушки". Генезис последней уходит к крестильным, кашным столованиям и к обряду "бабьиных каш" (Головин 1991, 1, 36-38). Текст обряда не только совпадает с потешкой "Ладушки", которая следует вместе с мотивом дарения валенок и изображения самостоятельного (на своих ногах) "хождения", но и имеет прямую прогностику "вставания на ноги":

 

"Бабушка подходит,

Кашку подносит

На корысть, на радость,

На Божью милость,

На толстыя одонья,

На высокие скирды.

Кашку на ложки,

Мальчику на ножки!"

 

(Успенский 1895, 75)

 

Таким образом, мотив "Ладушек", продолжающий колыбельную, имеет тот же смысл раскрытия органов. На ноги ставит и Богородица ("... Она милостива // Тебя вырастила // На ноги поставила...), что еще раз подчеркивает необходимость и прогностику вставания на ноги. Необходимо отметить, что в некоторых текстах чувствуется смысл "хождения" как производной от сна, например:

 

"... Лю-лю, лю-лю-лю.

Солнышко взойдет -

Валя станет да пойдет.

Лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю."

 

(Русская традиционная культура 1997, 3, 24., нот.)

Вообще, в колыбельной песне всячески акцентируются перводвижения ("встает", "встала", "встань", даже "вскочил"), что, на наш взгляд, также имеет символику раскрывания органов. Более того, такие действия детей (например, скакание) имеют и обратную, так называемую, пророческую прогностику – от ребенка к взрослому. Ребенок запрограммирован на рост, он еще безгрешен и именно поэтому на его действия и поведение смотрели с "пророческими" смыслами".[96] "Вскакивание" (скакание) ребенка имеет устойчивую положительную прогностику при колядовании. В колыбельной ребенка заставляют играть и даже совершать игровые действия, которые прогнозируют достаток, например: "Под окошечком играй, // Щепки в кучку собирай" (Русская традиционная культура, 1, 33., нот.). Собирание детьми щепок, палочек в кучки – явный знак к усилению тучности деревенского стада.

Символика "раскрывания органов" присутствует и в отношении рук (они в колыбельных маркируются "мехом" – символом благополучия), глаз (частые повелительные "глянь", "глянь-ка", "смотри"; устойчивые эпитеты, напр.: "глазки ангельски"; формулы, напр.: "Ой, ангельска глазка // Целовала два разка..."). Раскрывается и язык, речь. В колыбельной мы неоднократно фиксируем различные "колокольные" формулы. Как мы уже указывали колокол (с "языком") используют для "раскрытия" речи, под него носят "молчуна". Иногда для этого даже идут на погост, в монастырь, где особо звонкие, красивые по ладу колокола. Несмотря на наличие 3-х монастырей в Тихвине, для этого специально ходили в Боровичи, где особенно славился колокольный звон. Водой с колокольного языка поят ребенка, также используют и воду, которой остужают вновь отлитый колокол. Над зыбкой может быть подвешен "подгарок" (бубенчик) или даже колокольчик с лошадиной дуги. Данные ритуальные действия в прогностике фиксируются и в колыбельной песне. Например:

 


"Милостлив Никола,

Уклади-ко спати младена,

Баю-баю-баю-бай.

Уклади-ко спати младена,

Поды болишие колокола.

Баю-баю, да баю.

Под большие, под звонкие,

Под церковные, громкие,

Люлю, люлю да люлю..."


 

(Русская традиционная культура 1997, 3, 27., нот.)

 

Еще один обряд, который дублирует колыбельная песня – это обмывание. В ряде традиций первые трое суток родильница и повитуха вообще проводят в бане. Обмывание – многофункциональный ритуал. Во-первых, это очищение: "С ребенка смывается то, что указывается на его принадлежность нечеловеческому" (Байбурин А.К., 1993, 43). Мы имеем не только смысловые, но и конкретные подтверждения данной гипотезы: "Первые 3-4 дня ребенка не выносят из бани – здесь его моют и парят, пока не отпадет пупок" (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 440. Л. 77. Вятская, Сарапульский, 1898. Зеленин Д.К.), т.к. должна уйти связующая нить с "нечеловеческим". Связь с последним не позволяет ребенку спать: "Ребенок не спит оттого, что его не моют от родимой грязи (щетинка). Сначала бабка мылом, споласкивает, а затем парит ребенка в печке приговаривая "Я мою и парю от ношника и от полуношника, от двоезубого, от троезубого, от двоеглазаго, от троеглазаго, от девки пустоволоски". Когда же выпарит, толчет квасцы, смешивает их со слюной и натирает ребенка, и так 2-3 дня." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 348. Л. 8. Вологод., Тотемский, 1898. Жуков А.).Таким образом, здесь функция очищения обуславливает успокоение, то есть заговорный обряд входит в единое функциональное поле с колыбельной песней.

Следующая функция обмывания младенца, обозначенная А.К. Байбуриным – "создание человека, его приобщение к сфере культуры... Ребенка распаривали, его мягкость доводилась до предела, с тем чтобы "лепить" из него человека" (Байбурин 1993, 43). Подтвердим цитату конкретным примером: "Во время первого обмывания младенца бабка исправляет ему череп, сжимая его между ладонями рук. Если у новорожденного окажется широкий нос, то его также бабка исправляет, сжимая пальцами и держа так некоторое время. После обмывания младенца первым делом крепко пеленают и кладут сначала к матери на постель, а затем в колыбель." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 743. Л. 8. Новг., Тихв., 1898. Иванов В.). Предложим добавление к комментарию А.К. Байбурина. Обмывание, распаривание создавало благоприятное состояние младенца (мягкость, распаренность, раскрытость) для "прогностических" действий, во время которого особенно необходимо было "вменить" ему многие недостающие человеческие качества: "Родильницу с ребенком и повитухой тотчас после рождения отправляют в баню на полных трое суток. Баню топят как следует. И ребенок и родильница парятся... Сюда к родильнице и приходят бабы "на крестины". Все – и родня и соседи сюда идут – кто несет "на кашу", "на зубок" какой-нибудь стряпни – кто пирог рыбный, кто кренделей, кто яблок. Все это отдают в баню родильнице – она принимает и одаривает пивом." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 440. Л. 77. Вятская, Сарапульский, 1898. Зеленин Д.К.);"После родов ведут в топленую баню, туда ей соседки несут "здоровья"... Тотчас после родов родильнице дают выпить квасу, в который кладется немного соли и нагусто толокна, ржаного солода или овсяной муки. Младенцу дается соска, чтобы, "захлебить" его." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 840. Л. 15. Новг., Череповецкий, 1899. Власов А.). "Кашные" дары, дары "на зубок", "захлебивание" – это не только прогностика роста, но и первовключение в социум. Приведем тихвинский пример: "Первый раз новорожденного моют в воде, в которую кладут какую-нибудь серебряную вещь или серебряные деньги, чтобы тело было чистое, т. е. чтобы не было каких нибудь болезней. С тою же целью некоторые матери моют ребенка в молодом квасу или в топленом молоке." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 743. Л. 8. Новг., Тихв., 1898. Иванов В.). Но серебро не только апотропейное и люстрационное средство, оно имеет и сильнейшие прогностические свойства, особенно в момент перехода (Ср. тихвинское первое умывание в Великий Четверг – в умывальник кладут серебро.)

Купание, обмывание – непременный акт многих заговорных обрядов, но для нас важно отметить, что оно также связано и с успокоением младенца, наделением, возвращением ему сна: "После 3-4 дней младенца кладут на печку или полати – в тепло. Если ревет сильно – снова в баню и баню топят в таких случаях каждый день." (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 440. Л. 77. Вятская, Сарапульский, 1898. Зеленин Д.К.); "Плохо спит по ночам – к нему пристал полуношник. Отгоняют – топят баню и мать и бабка несет его туда. Мать остается в предбаннике, а бабка парит ребенка, приговаривая: "парю, я парю". "Ты кого паришь," – "Полуношника" – кричит бабка. "Парь его горазже, чтобы прочь отошел, да век не пришел". Приговор повторяется три раза. Но этим отгон не кончается. Призывает бабка мальчику всех известных ей святителей и мучеников для прогнания врага (а девочек парит, обращается к святым угодницам) и наконец говорит: "Бабушка Соломонида, Христова приемщица (народ думает, что ученица Христа Соломия повивала Его) Христа парила, ручки-ножки прямила, нашему младенцу Ивану парку оставила – отгони от него злого полуношника."(Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 840. Л. 16. Новг., Череповецкий, 1899. Власов А.)

В колыбельной песне мы встречаем варианты мотива обмывания:

 


"Я качаю, зазыбаю,

Отец ушел за рыбою,

Мамонька коров доить,

Дедушка дрова рубить,

Да бабушка баню топить.

Станем Манюшку мыть, перемывать,

Станем мыть, перемывать,

Да женить собирать"


(Мартынова 1997, № 271)

 

В данном тексте мы отчетливо наблюдаем прогностические смыслы обмывания. Текст раскрывает то, что скрыто в обряде. Приведем еще один пример из вологодской традиции, подтверждающий прогностические смыслы: "Родильница оправляется – бабка готова уходить. Зажигают перед иконами свечу, молятся и потом водою, в которую кладут хмель, яйцо и овес умываются сами и моют младенца. Во время умывания родильницы, бабка иногда говорит ей: "Как хмель легок и крепок, так и ты будь такая же; как яичко полное, так и ты полней; как овес бел, так и ты будь бела". Моют ребенка: "Расти с брус вышины, да печь толщины!" (Архив РЭМ. Ф. 7. Оп. l. Д. 215. Л. 77. Вологод., Грязовецкий, 1898. Староверов С.). Обратим внимание на смысловую тождественность последнего приговора и формулы многих колыбельных: "Спи по ночам, // Расти по часам. // Вдоль расти, // Поперек толсти".

Следующий колыбельный текст с формульным мотивом купания также достаточно отчетливо раскрывает прогностические смыслы купания:

"Баю-баю-баю, На руках тебя намаю, Лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю. На руках тебя намаю, Схожу в рецьке накупаю, Лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю. Схожу в рецьке накупаю, С бережка наполощу, С бережка наполощу, Святой водицькой наплещу. Лю-лю, лю-лю-лю. Святая-то вода[97] Кате памяти дала. Бай-бай-баю-бай. Катеньке памяти дала. Красоты добавила. Лю-лю, лю-лю, лю-лю, лю-лю-лю. Красоты добавила, В люди жить отправила. Бай-бай-бай..."  

(Русская традиционная культура 1997, 3, 25-26.
См. также варианты: Лойтер, 1991, № 71, 74.)

 

Текст являет особую прогностическую силу. В сон-переход включается обмывание, более того, комментируется его роль на будущее. Заданная прогностика, таким образом, утвер­ждается. Связь будущего с водой (купанием, обмыванием) также конкретно раскрывается в следующем тексте:

"... Наношу тебя, намаю,

Наношу тебя, намаю,

В быстрой речке накупаю,

С бережка наполощу -

Тебе здоровья наищу..."

(Русская традиционная культура 1997, 1, 17)

 

Прогностический потенциал заложен и в мотиве дарения, который необыкновенно часто проявляется в колыбельной песне. В качестве подарка здесь выступают чаще всего предметы одежды (прежде всего валенки, сапожки, китайка, вплоть до сарафана, полушубок, тулуп, платок, шапочки, фуражки, кепочки и др.), сласти (баранки, кренделя, пряники, калачи, конфеты, орешки), в единичных текстах музыкальные инструменты, игрушки.[98] В подавляющем большинстве вариантов мотива подарок специально покупается, прямо (торги, ярмарка) или косвенно ("привезет отец калач").

Прогностический характер данного мотива обнаруживает себя в следующих факторах. Подарок (как феномен) в традиционной культуре детства нельзя рассматривать исключительно как форму утехи. Подарок – первый этап наделения ребенка "неотчуждаемой собственностью". Формы детской собственности специфичны и многогранны, и родительский подарок в ней имеет особую роль (Головин 1997, 7-26). В структуру детского заработка подарок часто входил как обязательный, календарно приуроченный элемент (тихв.: подпаску "рубаху и штаны на Егорий, сапоги на Покров", няньке – "на платье в Пасху и Покрова" и просто так, в качестве подарка, деньги на бабки мальчикам в Пасху). Если деньги из детского заработка могли предназначаться только для родителей, то подарок предназначался только ребенку. Еще раз подчеркнем календарную приуроченность – в смысле срока и содержания подарка – она фиксирует собственность и утверждает ее незыблемость и обязательность. Поэтому подарок, как будущий атрибут одежды, игры или работы – символ взросления, поскольку рост доли собственности – четкий знак роста статуса ребенка в семье и соответственно в общине. Таким образом, наделение подарком "с ярмарки" в колыбельной имеет и подтекст будущей собственности.

Ребенка в колыбельных одаривают (соответственно и одевают) во взрослую одежду, таким образом, утверждают его будущий благополучный статус. Общеизвестно, что до трех (иногда и до семи) лет одежда и мальчика и девочки представляла собой одну рубаху (Покровский 1884, 240), прежде всего из гигиенических целей. Но в колыбельной мы встречаем подарки одежды адресату совершенно для другого возраста. Иногда это даже намек если не на свадебную, то на предсвадебную (молодежную) одежду, в которой "красуется" адресат колыбельной (вплоть до "аглицкой" рубахи). В архангельских текстах девочку и мальчика, соответственно, одевают:

 

"... Как на маленьки на ножки Купим красные сапожки. А-а-а-а! Ой, на головушку-то платок, На платочке-то петушок. Бай-бай-бай-бай! Ой, петухами-то, курами Да всякими фигурами. А-а-а-а! Купим-то Маше сарафанчик, Сарафанчик-раздуванчик. Бай-то, баюшки да баю, Баю-то ягодку мою! Кумачевы-то рукава, Пойдет Маша-то, как пава..."   (Мартынова 1997, № 535)   "... Люлю-лю! Уж я Степоньку люблю, На тулуп сукна куплю. Баю-баю-бай! На головушку фуражку, Кашемиру на рубашку. Баю-баю-баю-бай! Спи-тко, Степушко драченый, Сапожки сошьем строчены. Баю-баю-бай! Сапожки сошьем строчены Купим Степоньке тулуп - Девяносто один рубль! Баю-баю-бай! Уж мы Степоньку нарядим Да к обедне отошлем..."   (Мартынова 1997, № 542)

 

Такая "одежда" в колыбельной несомненно обусловлена ее прогностическими смыслами. Ребенок, посредством дан­ного мотива, утверждается в "оформленном" состоянии.

Особое прогностическое значение в колыбельной песне имеет мотив кормления-угощения и символика пищи.

Комментарий мотива кормления в колыбельной песне обычно сводится к двум моментам:

1. Питание младенца – одно из основных условий его нормального развития (сон и еда).

2. Столь частое упоминание пищи в колыбельной – реализация мечты матери, "постоянно озабоченной" проблемой питания в бедной семье.

Предлагая концепцию о ритуальном значении жанра, о функциональном смысле образов и мотивов, мы попытаемся более содержательно проанализировать данный мотив.


Во-первых, необходимо выделить виды пищи, встречающиеся в колыбельной. В Тихвинской традиции это каша, молоко, (тихв.: тпрутька), в т. ч. и грудное,[99] баранки, калачи, блины (оладушки), хлебец, пряники, орешки, ягоды, яблоки, сласти, чай, щи, уха.

Кашу в жанре мы встречаем не только в разнообразных сюжетах, но и в самом употребительном тексте ("Баю-баюшки-баю, // Сидит мужик на краю"). Каша характеризуется как в количественном, так и качественном отношении (Горшок каши, пол-горшка, "Кашка масляная // Ложка крашеная").

Достаточно часто в колыбельной присутствует кормление баранками и калачами[100], блинами[101], пряниками[102], которые выступают также с эпитетами. Сюжеты о кормлении и приготовлении ребенку молока менее многочис­ленны.[103] Часто встречается качественное прибавление к данным видам пищи – "с сахарком", "с медком".

Остальные упомянутые виды пищи встречаются реже и уже связаны скорее не с кормлением, а выступают в качестве подарков, например:"... Едут гости со двора. // Они орешки везут // Нашей Нине дадут." Встречается в колыбельной и любовно-брачная символика пищи: "Девки ягоды берут // И Сереже не дают", "Геня выспится... // Пойдет в садичек, // Разгуляется // Красно яблочко сорвет, // Призабавится."

Следует отметить сюжеты маркировки ребенка сластями, например:

 

"Качи-качи-покачи,

Под подушкой калачи,

В руках прянички,

В ножках яблочки"

 

(Мартынова 1997, № 256. Вар.: 254,255,257, 261)

 

Другие виды пищи предназначаются другим персонажам колыбельной песни: кот устойчиво, "порционно" награждается куском пирога, кувшином молока, пресным молоком, "устоечком", сметаной, творогом, ворует "пеночку". Девки напиваются пивом, которое варится зайцем ("Зайка пива наварил, // Всех девчат напоил."). Пиво, хлеб, сайка предназначаются няньке или отцу.

Прежде чем комментировать контекст данных сюжетов, следует сделать ряд дополнений. С одной стороны, все, чем кормят ребенка в колыбельной песне является его ежедневной, обиходной едой и в быту. Анализ экспедиционного и архивного материала показал весьма ограниченный выбор продуктов для младенческого периода: молоко (в т. ч. топленое), квас, каша (ржаная, манная, овсяная, ячменная, из белой муки; чаще на молоке). Соску (чаще в виде небольшой тряпочки, разряженной посередине – выдернут уток) наполняют жеваным черным хлебом, хлебом с сахаром, хлебом с солью, кашей, мятными пряниками, баранками с маком, кренделями с сахаром, сырой свеклой, яблоками, яйцами. В качестве успокоительного могут давать слабый настой мака, вплоть до ложки водки" (Архив РЭМ.
Ф. 7. Оп. l. Д. 431. Л. 37. Вятская, Орловский, 1899. Гребнев Л.).

Но специфика и частота представления различных видов пищи в колыбельной позволяют нам говорить об их особой функциональной семантике. Общеизвестно, что в традиционной культуре кормление младенца имеет и сакральное значение. Каша, хлеб, хлеб-соль, молоко – это знаки традиции, связанные с ростом, благополучием и защитой. Они проявляются в различных ритуалах, связанных и не связанных с ребенком, и особенно, в так называемых "переходных" обрядах (хлеб как обрядовый дар, молоко на свадьбе для будущих удачных родов, "четверговая" соль, каша в ритуале перехода в новый дом и т.д. и т.п.). Младенец, как мы множество раз говорили, также обладает переходным статусом.

Рассмотрим семантику каши в обрядах, связанных с ребенком:

1. Каша – первая пища ребенка. Каша – вид пищи, которым "докармливают" сразу после молока или даже однократно кормят перед первым грудным кормлением. В Тихвинском районе нами зафиксирована информация, что первое, что необходимо дать ребенку – ложку каши. Это действие называлось "закашить" ребенка. Учитывая, что каша – вид пищи, который часто связывался с началом и прогностикой роста, можно определить функцию обряда "закашивания" как прогностическую, связанную с успешным развитием ребенка.[104] Первую кашу ребенку заваривали на грудном молоке (Попов 1996, 466).

2. "Каша" – самостоятельный обряд – первое празднество по случаю рождения ребенка, имязамена "родин" или крестин.[105] Отметим, что гостей зовут на родины или крестины, но именуется это как "звать на кашу" что, разумеется, не случайно.[106]

3. Каша – основное обрядовое блюдо на крестинах. Кашу специально несут новорожденному "на зубок" – на следующее за крестинами столование (Троицкий 1853, 81 – Тульская губ.).

4. Обряд "Бабьины каши" (8 янв. н. ст.). Закрепление этого обряда в календаре, причем во время святок, когда в обрядах присутствуют сильнейшие прогностические смыслы – достаточное доказательство сакральной значимости "детской каши". Обратим внимание еще на один смысл: обряд следует на следующий день после Рождества Христова.

Таким образом, мы можем обобщить функции каши в детской обрядности, повторив при этом тезис А.К. Бай­бурина, относящийся к традиционному мировоззрению: "В этой системе видения реальным признается лишь то, с чем может быть сопоставлен прецедент" (Байбурин 1983, 7). Каша практически во всех обрядовых комплексах (свадьба, похороны, переход в новый дом, святочные каши и т.п.) напрямую связана с состоянием перехода, и ее обрядовое употребление связано с началом чего-либо, с освоением нового пространства (например, часть каши домовому при переезде в новый дом), включением кого-либо в новый для него социум. Более того, каша могла ассоциироваться с "долей" и ее узнаванием – существовало гадание по каше, по разбитому горшку с кашей, толкование снов о каше (к долгой и богатой жизни).

Бесспорно функции "кашных" обрядов сопряжены с прогностикой роста. Уже действия отца при "вкушении" обрядовой каши на крестинах свидетельствуют о взаимосвязи каши в обряде с ростом и благополучием ребенка, более того, здесь есть контекст раскрывания органов: "... Затем, бросая кверху оставшуюся в ложке кашу (отец – В. Г.), произносит: – "Дай только Бог, что бы деткам нашим весело жилось и они также прыгали бы"; "Тогда кто-нибудь из гостей берет у отца ложку, кладет на нее немного каши и много соли и дает ему, а отец скушав кашу, припрыгивает, говоря: "дай Бог, чтобы так новорожденный вспрыгивал" (см. сноску № 105). Бабка-повитуха на крестинах, подавая кашу, произносит: "На корысть, на радость, // На Божью милость, // На толстыя одонья, // На высокие скирды. // Кашку на ложки, // Мальчику на ножки!" (см. сноску № 106). Есть особые приметы, которые свидетельствуют о прогностических качествах каши, о ее качествах "доли": "Считалось, что коли гости на крестинах не доедят своей каши, то покрещеный будет рябой" (Науменко 1998, 137).

Колыбельные песни с сюжетом о каше имеют прямое отношение к обряду с "бабьиной кашей". Во всяком случае, мы можем наблюдать сюжетный генезис сценария обряда "бабьиных каш" в устойчивых текстах колыбельных и особенно в детской потешке "Ладушки" (Головин 1991, 1, 36-38):


 

Элементы обряда. Текст обряда (Успенский 1895, 75)
Подготовка бабкой каши с масломи вина; приглашение гостей; столование; угощение и мена ложек кашина деньги (приговоры "на рост" ребенка); обильное угощение вином; разбивание горшка.   "Бабушка подходит, Кашкуподносит На корысть, на радость, На Божью милость, На толстыя одонья, На высокие скирды. Кашку на ложки, Мальчику на ножки!"
Колыбельная песня (ИРЛИ, к. 261, оп.1, № 217) Потешка.
"Баю-баю-баюшки, Скатаем Лиде валешки, Полушубочек сошьём, Лиду к бабушке пошлём. Будет бабушка встречать, Лиду кашкой угощать, Кашка масляная, А внучка ласковая. Ладушки, ладушки, - Где были? -У бабушки. - Что ели? - Кашку. - Что пили? - Бражку. Кашка масленька, Бражка пьяненька, Бабушка добренька Гули прилетели На головку сели. Шу-у-у."

 

Выделенные особым шрифтом слова, их количество, сами сюжеты свидетельствуют о генетической связи текстов. Во всех текстах, относящихся к разным жанрам, очевидно не только доминирование знаковых слов, но и ощутимо стилистическое единство, единство словесных форм. Все данные жанры относятся к практике общения с ребенком (приговорки на рост во время кашных столований, колыбельные, потешки). Следовательно, можно сделать вывод о модальности мотива кормления кашей в колыбельной песне. На наш взгляд, он несомненно связан с прогностикой роста и благополучия. Дополнительным подтверждением такого вывода является следующее:

1. Популярность данного мотива в пестушках, потешках и прибаутках, то есть в жанрах "пестования", жанрах общения взрослых и детей.

2. Каша в колыбельной всегда "завершенная". Об этом свидетельствует и сам мотив кормления и описание ее особого вкуса: кашка с маслицем, кашка масляная, кашка с семечком, кашка вкусненька, кашка слатенька и т.д. Каши в колыбельной песне всегда много или достаточно, например:

 

"Я поеду во Торжок

Куплю крупки мешок

И фарфоровый горшок

Буду кашку варить

И Андрюшеньку кормить."

(ТФА, 74)

 

3. В колыбельной песне кашей угощают отец и бабка – главные герои реальных "кашных" обрядов.

Заметим также, что в литературной колыбельной "кашных" сюжетов нет, так как у нее иное функциональное поле.

Хлеб, соль, хлеб-соль в колыбельной песне встречается исключительно редко (просьба няньки хлебца за качание), хотя хлеб и соль "участвуют" в различных обрядах, связанных с младенцем и имеют прогностические смыслы.[107]

В качестве косвенной причины отсутствия данных видов пищи в колыбельной песне можно отметить звуковое несоответствие. В слове "каша" – слог "ша" совпадает с звуковой командой на успокоение. В колыбельной песне все слова (включая глагольные формы) обретают экспрессивный, уменьшительно-ласкательный суффикс (встречается даже "погостик"), а соль и хлеб нельзя называть уменьшительно-ласкательно. Их нельзя называть "сольцой" и "хлебцем" – "Старики говорят, что это в Библии запрещено" (Редько 1899, 96). Впрочем, несмотря на это такое нарушение нормы мы однажды встретили такое слово в новгородской колыбельной:

"Бай-люлёк-люлёк-люлёк,

Няньке – тёпленький блинок!

А ещё бы удружили,

Хлебца во шти накрошили!

Баю-баю-баю!

Баю-баюшки-баю!

Ребёнку каши горшок,

Няньке хлеба кусок."

 

(ИРЛИ, к.261, п.2, № 393. Новг., Хвойнинский, Пески.
Сергеева И.К. 1899. Кунаева Д.И. 1889. Зап. Власова З.И. 1969)

Но в колыбельных мы не встретили и обозначения хлеба как "хлебушка", что вполне подходило бы жанру по лексико-грамматическому строю.

Трудно однозначно предположить причину редкого появления хлеба в колыбельной песне. Обрядовое употребление хлеба по своему мифологическому значению близко к обрядовому употреблению каши. Более того, в терминах описывающих различные этапы получения хлеба, кодировались представления о развитии младенца, о возрастных изменениях его тела: роды уподоблялись выпечке хлеба в печи, всходы урожая – обучению ходьбе, закисание теста – его росту, набиранию сил. Но есть некоторое отличие символики хлеба и каши в обрядах, связанных с младенцем, что и объясняет частоту их появления в колыбельной песне:

1. Каша значительно чаще, чем хлеб, используется в обрядах, связанных с младенцем. Главное ритуальное блюдо дает название обрядам: "Каши", "Бабьины каши". Колыбельная исполняется именно для младенца и частота каши в обрядах с ним объясняет и частоту образа в песне.

2. Каша прогнозирует будущее ребенка, его долю. Этот акт имеет и вербальное выражение, что особенно видно в обрядах "моления каши".[108] Осмысление будущего младенца в хлебе менее ритуализировано, хотя, разумеется, имеет место на уровне мифологического подсознания (напр., хлеб на родинах во многих традициях).

3. Каша "доделывает" ребенка посредством прогностических обрядовых действий и кормлением ей дооформляется ребенок в колыбельной песне. Отчасти, наши предположения подтверждает корпус русских пословиц – каша и ребенок там постоянно соседствуют: "Я на твоих родинах кашу ел", "Сын татарин, коли каши не ест", "Мал кашу едал, а вырос и сухари вчесть", "За кашку грош отдать, младенец жить будет". Пословицы, осмысляющие ребенка в хлебе, имеют другой смысл, и они единичны, например: "Работные дети отцу хлебы". Кормление ребенка молоком в колыбельных встречается достаточно часто. Основной сюжет "с молоком" связан с прилетом голубей-успокоителей "... Стали гули ворковать: // Чем нам Машеньку питать? // – Чайком, молочком. // Молочком и с сахарком." Есть сюжеты и с грудным молоком (см. сноску № 99). Молоко – главный посул для "колыбельного" кота.

Остальная детская "колыбельная" еда (прежде всего баранки, калачи) выступают, в основном, в виде подарков, причем тексты часто имеют определенную сюжетную интригу: дадут – не дадут.[109] Вообще, угощение сластями в колыбельной песне связано с идеей "преимущества младенца перед другими". Угощение калачами в колыбельной связано с поездкой для этого на ярмарку, тор-­
ги.[110] Обещание подарка – тоже прогностика, а именно прогностика богатства. Калачи не деревенская пища – это пища города, "более богатого и с более легкой жизнью": "Кяхтинский чай да муромский калач – ужинает богач"; "В городе не пашут, а калачи едят"; "В Москве калачи как огонь горячи". Значимость калача как подарка и лакомства в детстве подчеркивает и следующая поговорка: "Розгой в могилу ребенка не загонишь, а калачом не выманишь".

Как видим, использование "пищи" в жанре зависит от ее сакральной функции, от ее бытования вне песни, особенно в детской обрядности. Колыбельная песня проецирует ее содержание в системе функционального соответствия.

Особая пища в так называемых "смертных" колыбельных, нигде в жанре она не перечисляется в таком обилии и разнообразии. На поминках по ребенку здесь встречаются: пироги ("Напечём пирогов, // Всё гороховиков. // И намажем, и покажем, // А поести не дадим."; "Пирогов напекём, // На погост понесём. // С калинкою, // С малинкою, // С красной ягодкой."; "Пирогов напечем // Пшенишнинких // Уржанишнинких."); блины ("Завтра похороны, // Блины гороховые"); колобки ("Гробок принесет... // Колобков напечет"); кисель ("Хоть теперь умри. // Завтра у матери // Кисель да блины."); мед ("Пирогов мы напякём, // Блюдо мёду навядём. // Будем Оксанку вспоминать, // Свое брюхо набивать."); пиво ("А мы сделаем поминки, // Наварим мы пиво в кринке.")

Обилие и разнообразие пищи, подробности приготовления ("У нас гречиха на току // Пирогов напеку) в таких колыбельных, разумеется, не случайны. Если мы рассмотрим тексты смертных колыбельных в целом, то увидим в них подробное описание всего похоронного обряда (см. раздел "Смертные колыбельные песни"). Поминальная пища также должна быть описана подробно. Упущение чего-либо не даст необходимого "преображения", неисполнение элемента похоронного обряда грозит "заложным покойником". Функция текста будет направлена только на смерть, а необходимо преображение. Аналогия сон-смерть может нарушиться.

Мотив кормления в колыбельной песне выполняет еще одну очень важную роль – роль включения ребенка в родственный круг. Идет "привязывание" ("прикашивание") нового ребенка в традиционный социум. Наделение пищей в колыбельной песне часто не ограничивается одним ребенком, едой наделяются и ближайшие родственники (отец, мать, дед, бабка). Идет перераспределение доли, в которую включается и ребенок. Ребенок, награждаемый пищей в колыбельной, рассматривается в кругу семьи, и, таким образом, организуется сюжет совместного столования. Столование – четкий ритуальный акт, который закрепляет миропорядок, устойчивые связи, а с появлением нового ребенка закрепляет в миропорядке и его. Каша в этом акте служит символом единения ("Густая каша семьи не разгонит"; "Мы с ним в одной каше" – в одной артели).

Обратим внимание, что в колыбельной песне организатором трапезы и дарителем пищи выступает отец. Выделение роли отца здесь объяснимо как закрепление его родственности с младенцем, так еще раз подчеркивает статус отца в роде.

Следует сказать о тех мотивах колыбельной песни, которые носят полифункциональный характер, и где также присутствуют прогностические смыслы. В мотиве утверждения сна есть формулы маркировки ребенка в мягком и меховом. В своем содержательном аспекте мотив создает уютное, "усыпительное" пространство, маркировка по частям тела имеет и охранительный смысл. Но "меховое", мягкое (шерсть, шкура, даже "волосатость") обещает и будущее богатство. Прецедентов в традиционной культуре множество (выгон коров на Егорьев день в дянках-варежках, ступание и усаживание молодых на вывернутую шубу и мн. др.). Ребенка маркируют в мягком, меховом: "В головах куни, // В ногах соболи // Одеялышко черна бобра..."). "Мягкость" в переходном состоянии также имеет прогностические смыслы (усаживание молодых на подушки, роль постельницы, создающей "мягкое" брачное ложе). Тоже самое относится и к младенцу в колыбельной песне: "А постелька перяная, // И в ней каждая перина // Да по полтора аршина. // Как постелька пуховая. // Как подушечка шелкова".

В мотиве пугания-предупреждения есть устойчивая и популярная формула битья ребенка, например:

 

"Ой, баю-баю-баю,

Колотушек надаю.

Колотушек двадцать пять,

Будет Ваня крепко спать."

(ТФА, 80)

 

В традиционной культуре битье – инициирующий акт. Ребенка бьют не только в контексте поговорки "Поменьше корми, побольше пори – хороший парень вырастет". Ребенка ритуально секут в Вербное воскресенье: "Верба хлест – бей до слез" (прогностика роста), ребенка секут на меже (прогностика "обычного права").

В русской колыбельной песне прогностическая функция отчетливо выражается в мотиве описания колыбели, в формулах сравнения колыбелей. В параграфе, посвященном функции усыпления, мы привели запись колыбельной 1838 года, всю построенную на сравнении. В таких песнях утверждается превосходство атрибутов постели ребенка в сравнении с постелью кота, хотя постель кота определяется также положительными эпитетами. В основе текста -синтаксический и смысловой параллелизм: "... У котика, у кота // Кроватка хороша, // А у Лешеньки мово // Есть получше ево...". Перечисляются колыбель, кровать, перинка, изголовье, одеяльце, подушечка кота. У ребенка всегда оказывается "лучше того", "мягче того", "выше того". Идет некое соревнование в эпитетах. У ребенка: "Еще лучше того", "Много лучше того", "У кота, у кота // Одеяльце тепло, // У моего Сашеньки // Соболиное лежит".[111] У ребенка все выше, чем у кота, не только колыбель, изголовье, подушка, выше даже плетка:

 

"... У котушки-кота

Плетка под подушечкой лежит,

У моего Сашеньки

На стеночке висит..."

(Сахаров, 1838, 393)

 

Мы изучали опубликованные, архивные, экспедиционные колыбельные с мотивом колыбели (около 70 текстов), чтобы зафиксировать все возможные мотивные сочетания. Мотив колыбели редко выступает самостоятельно, чаще он сочетается с другими. В подавляющем большинстве случаев, что подтверждает и антология А.Н. Марты­новой (Мартынова 1997), фиксируется следующая мотивная структура: мотив призыва успокоителя + мотив колыбели + мотив благополучного будущего.

Возможны усечения, мотив призыва успокоителя может "обрамлять" мотив колыбели (призыв кота + сравнение колыбелей + обещание вознаграждения коту).

Такие мотивные сочетания достаточно устойчивы и популярны в корпусе колыбельных песен (см. тихвинский текст 1852 года на с. 119, Мартынова 1997, №№: 17, 21, 25, 41, 65, 86, 88, 125, 526, 542, 544).

Текст с такой мотивной структурой выражает следующий прагматический смысл: успокоитель (Сон-Дрема) стремится усыпить, "превосходным" описанием колыбели закладывается положительная ("превосходная") прогностика сна, которая реализуется в последнем мотиве "благополучного будущего". Такая структура подтверждается тем, что у нас есть примеры, где перед последним мотивом появляются формулы сна-преображения ("Спи по ночам, // Расти по часам"). Представим общие структурные черты колядки и колыбельной с таким мотивом.

И Сон-Дрема (в колыбельных) и колядовщики (в колядках), выступают как странники, вестники из другого пространства. Именно по этой причине они могут "вещать" долю. В колыбельных даже не иносказательно, а прямо указывается на другое пространство: "Еще серые коты. // Из-за моря шли, // Из-за моря шли, // Много сна принесли, // Сон иде по очепу // А Дрема по лучкам".

Сон и Дрема ищут колыбель: "Они ищут-поищут // И Ванюшку"; "Где найти нам люлечку. // Ванюшкину"; "Ищет Валю в пологу" "Уж как Сон-то Дрему // И распрашивает: "Где мы Ванечку найдем?"; "... Сон-от ходит по терему, // Дрема по высоку – малютку ищут..." и др.

Колядовщики также изначально ищут (хотя прекрасно знают, к кому идти) адресата благопожелания: "Мы ходили, мы искали".

И в колыбельной и в колядке многовариантно выражается путь "поиска". Например, в колыбельной: "Ходит Сон по окон, // Ходит Дрема возле дома."; "Сон ходит по сеням, // Дрёма по новым."; "Ходит Сон по сеням, // Дрема по терему."; "Сон ходит по терему, // Дрема по высокому."; "Сон ходит по лавочке, // Дрема по другой."; "Сон идет по лавке, // Дрема по избе."; "Сон идет по лавочке, // Дрема по куте."; "Сон шел по нитке, // Дрема по паутинке."; "Ходит сон по очепу, // А Дрема по лучкам".

В колядке:

 


"Бай авсень, бай авсень!

Мы ходили, мы блудили

По святым вечерам.

Мы искали, мы искали

Мы и Петрина двора.

Мы по ржам, по межам..."

 

"Уж и ходим мы,

Уж и бродим мы

По проулочкам,

По заулочкам.

Уж и ищем мы,

Уж и ищем мы

Иванов двор..."


 

(Поэзия крестьянских праздников 1970, № № 13, 34)


 


В описании пространства в колыбельной и в колядке также находим много общего, даже на уровне синтаксических параллелей и формул. И в колядке и в колыбельной пространство благопожелания часто обозначается как "терем". Есть сходство и в описании подхода: "Зашла наша Дрема // К Ивану во двор" (колыбельная, напр.: Мартынова 1997, № 51); "Мы нашли коляду // У Ивана на дворе" (колядка). Есть общее и в эпитетах: "Вокруг этого двора // Тын дубовый стоит; // Вокруг этого тына // Все шелковая трава" (колядка); "Зыбочка дубова // Качалка шелкова" (колыбельная).


Колядка: Колыбельная:

 

"... А Иванов-то двор На семи столбах О семи верстах Столбы точеные, Позолоченые..."   (Устойчивая формула новгородских, вологодских колядок.)   У нашего (имя ребенка) Колыбевка хороша, Вся раскрашенная, Вся расписанная, Стойки тоценые, Позолоценные..."   (Мартынова 1997, № 530. Вологодский текст)

Таким образом, между колядкой и колыбельной, на уровне структуры и сюжета наблюдается поразительное тождество: путь к адресату, обозначение пространства адресата, его конкретизация в превосходных степенях и пожелание. Приведем еще яркий пример "колядочной" колыбельной:

 


"Сон да Дрема

По новым сеням брела

Да и к Маше забрела:

- Где Машина колыбель?

- На высоком тереме

В шитым-браным пологе:

Кольцы-пробойцы серебряныя.

Ты вырастешь большая,

Будешь в золоте ходить,

Чисто серебро носить,

Мамушкам, нянюшкам

Обносочки дарить,

Красным девушкам -

По ленточке,

Молодым молодушкам -

По сборничкам,

Старым старухам -

По повойничкам."


 

(Мартынова 1997, № 125)

 

Содержание колядки – пожелание благополучного будущего. Колыбельная песня с мотивом усыпителя Сна-Дремы реализует такую же прогностику.

Рассмотрим другие функциональные моменты, объясняющие данный феномен. Как и колыбельная, колядка функционирует в поле переходности, в переходном времени и адресована субъекту, находящемуся в переходном состоянии (в Святки переходность времени проецируется на все). Святки – время определения доли, посредством контакта с другим пространством и представителями другого пространства (снятие нательных крестов при подблюдных песнях, гадание на "крестах", гадание-толкование святочных снов). Из другого пространства "доля" вещается (напр., звезды на Коляду – к летнему урожаю ягод и множеству скота). В момент переходности можно прогнозировать ритуальными действиями и "закрепить" положительную потенцию будущего. Необходимо все ритуально перечислить, "собрать" (от сеяния до похорон), нельзя совершать действия, которые могут иметь отрицательную проекцию (что-то отдавать, одалживать, особенно вниз по деревне и др.). И колядовщики, и "колыбельные" Сон-Дрема, выступают вестниками другого пространства, которые прогнозируют "положительную долю".

Есть еще несколько интересных моментов сходства колядки и колыбельной. Колядка на русском Севере исполняется вечером в Коляду, в Святой вечер, в канун Рождества, в сочельник.[112] Этот вечер имел особый смысл, так как во время его выполнялись особые ритуалы прогностической функции (приготовление и употребеление ритуальной пищи, приглашение мифологических персонажей на ужин, действия на будущий урожай и др.). Колыбельная также исполняется вечером, "в канун сна", который имел, в народном мировоззрении, значительные прогностические смыслы. Есть даже редкие примеры, когда в колядке мы встречаем мотив спящего адресата, описание постели которого сходно с формулами колыбельной:

 


"... Среди того двора

Стоит горенка нова.

Как во этой во горенке

Кроватка тесова.

 

Как на этой кроватке

Перинушка пухова.

Как на этой перине

Лизаветушка душа..."

 


(Поэзия крестьянских праздников 1970, № 13)

 

Более того, исполнение колядки часто сопровождается усиливающими положительную прогностику действиями колядовщиков: кричание, прыгание, битье ветками, щелканье кнутом (ср. с качанием и его символикой в колыбельной).

Таким образом, прогностическая модальность колыбельной подтверждается структурной близостью с колядкой несмотря на все различия в сценарии обряда (убаюкивание и обход колядовщиков).[113]Колядка и колыбельная обращены к "началу перехода", здесь никак не фиксируется, в отличие от других жанров, результат перехода. Они прогнозируют всю совокупность желаемых результатов, между тем, как прогностика других "переходных" жанров избирательна.

Последнее доказательство – исполнение колядки для новорожденного, независимо от времени года. В 1996 году в Батецком районе Новгородской области М.К. Бурьяк записала обряд обхода детей с колядой дома, в котором происходил крестильный обед (Бурьяк 1995, 12). С 1997 года в экспедициях в Тихвинском уезде нам говорили об этом ритуале как уже известном.

Внимательно рассмотрев смысловые взаимосвязи колядки и колыбельной можно искать проявления в колыбельной других жанров, имеющих прогностическую функцию благопожелания и функционирующих в "переходном" поле.[114] Но таких всесторонних взаимосвязей как с колядкой, мы более не находим. В колыбельных можно встретить редкие и сильно усеченные цитаты календарного фольклора (фольклорных концовок песен христославов, закличек, масленичных), но содержательной связи обнаружить не удалось.[115] Только в сравнении колыбельной и свадебной лирики зафиксировались некоторые связи. В колыбельной есть близкие к свадебной лирике эпитеты (напр.: "Будут кудри по плечам...// Златорусски волоски") и близкие образы ("Спи-ко, ясный соколок"). В формулах мотива будущего часто встречается прогностика будущей свадьбы (напр.: "Вырастешь большая, // Отдадим тебя замуж // В большую деревню // В согласну семью.") и "прогностика" символическая. Это формулы похода в сад (срывание яблока), похода в лес (срывания ягод), потери сапожка. Например:

 

"Баю-баю-баю-бай, Ты, малютка, засыпай, Уж и спи-ко-ся, малютоцка, Без байканья, Уж и спи-ко-ся, малютоцка, Без люльканья, Ох и спи-ко по ноцам, Да и вставай-ко по зарям, Да расти-ко по цасам, Да по цасам-то по цасам, Да по минутоцкам, Да по минутоцкам, Да по секундоцкам. А повырастешь побольше, В лес по ягодки пойдешь Да никому ты не даешь." (Мартынова 1997, № 85) "... Ты не бегай на лужок да На крутой-от бережок. Баю-баю Васю, бай. На крутом бережке да Потереешь сапожок Ба-ай. У тя девушки найдут да Сапожка-та не отдают. Баю-баю-баю-бай." (Русская традиционная культура 1997, 1, 35)  

 

"Детка спит, детка спит,

Скоро выспится,

А как выспится –

Приумоется, приоденется,

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.