Популярное объяснение краха фондового рынка в 1929 году строится на критике привлечения заемных средств для покупки ценных бумаг. Авторы многих исторических исследований беззаботно заявляют, что безудержная спекуляция акциями была связана с использованием слишком большого кредитного плеча. Но Джин Смайли (Smiley), экономист из Университета Маркет (Marquette University), объясняет в своей книге 2002 года «Переосмысление Великой депрессии» (Rethinking the Great Depression), почему это наблюдение нельзя назвать плодотворным:
К тому времени уже имелся немалый опыт использования кредитного плеча, и в конце 20-х годов маржинальные требования (отношение собственных средств к заемным) были не ниже, чем в начале 20-х или в предшествующие десятилетия. Более того, осенью 1928 года маржинальные требования начали повышаться, и заемщики должны были оплачивать наличными большую часть стоимости приобретаемых акций.
Так что, аргумент о кредитном плече не выдерживает критики. Однако манипуляции с денежными и кредитными потоками совсем другое дело.
Большинство экономистов-монетаристов — в особенности представители «австрийской школы» — отмечают тесную взаимосвязь между денежным потоком и экономической деятельностью. Когда государство производит денежные и кредитные вливания, процентные ставки сперва падают. Компании инвестируют эти «легкие деньги» в новые проекты в сфере производства, и на товарном рынке происходит бум. По мере стабилизации положения издержки на ведение бизнеса растут, процентные ставки корректируются в сторону увеличения, а прибыли снижаются. Таким образом, эффект «легких денег» сходит на нет, а денежные власти, опасаясь ценовой инфляции, замедляют рост предложения денег или вовсе сокращают его. В любом случае, этих манипуляций достаточно для того, чтобы лишить экономический карточный домик его шаткого основания.
Одну из интересных интерпретаций действий Федеральной резервной системы накануне краха 1929 года мы найходим в книге экономиста Мюррея Ротбарда «Великая депрессия Америки». Пользуясь сложным критерием, включающим в себя, помимо прочего, такие факторы, как валютные, бессрочные и срочные вклады, он подсчитал, что с середины 1921 по середину 1929 года ФРС раздула денежное предложение более, чем на 60%[3]. По мнению Ротбарда, такое увеличение денежных и кредитных потоков привело к снижению процентных ставок, вывело показатели фондового рынка на небывалые высоты и породило феномен «бурных двадцатых».
Безудержный рост денежно-кредитной массы стал тем, что экономист Бенджамин Андерсон назвал «началом "нового курса"»[4] — так именуется широко известная интервенционистская политика, которая проводилась впоследствии при президенте Франклине Рузвельте. Однако другие ученые сомневаются в том, что этот шаг ФРС стал причиной инфляции, и указывают на относительно стабильные цены на сырьевые и потребительские товары в 1920-е, что, по их мнению, свидетельствует о том, что монетарная политика была не такой уж безответственной.
Безусловно, значительное снижение высокой ставки подоходного налога при Кулидже помогло экономике и, возможно, сгладило ценовой эффект политики ФРС. Сокращение налогов стимулировало инвестиции и реальный экономический рост, что, в свою очередь, привело к новым технологическим прорывам и предпринимательским находкам в плане удешевления производства. Несомненно, взрывообразный рост производительности труда оказал стабилизирующее влияние на цены, которые иначе были бы выше.
Говоря о политике ФРС, экономисты-рыночники, расходящиеся в оценках масштаба монетарной экспансии ФРС в начале и середине 1920-х годов, единодушны относительно того, что произошло вслед за ней: в конце десятилетия началось резкое сокращение денежной массы, и ответственность за это нес Центральный банк. Действия федеральных властей в ответ на начинавшуюся рецессию лишь привели к ее усугублению.
На дне
В 1928 году Федеральная резервная система уже вовсю повышала процентные ставки и перекрывала денежные потоки. Например, ее учетная ставка (под нее ФРС выдает кредиты банкам-участникам) повышалась с января 1928 года по август 1929-го четыре раза, с 3,5% до 6%. Центральный банк предпринял дальнейшие дефляционные шаги, продавая государственные ценные бумаги в течение нескольких месяцев после краха фондового рынка. В следующие три года денежное предложение сократилось на 30%. Позже, пока во всех секторах экономики рушились цены, политика ФРС привела к резкому росту реальных процентных ставок (привязанных к инфляции).
Самая полная хроника монетарной политики этого периода содержится в классическом труде нобелевского лауреата Милтона Фридмана и его коллеги Анны Шварц «Монетарная история Соединенных Штатов, 1867-1960».
Фридман и Шварц убедительно показывают, что сокращение денежной массы в стране на треть с августа 1929 года по март 1933-го стало гигантским тормозом для экономики и было, в первую очередь, результатом чудовищной некомпетентности ФРС. После того, как в октябре 1928 года скончался Бенджамин Стронг (Strong), влиятельный банкир, возглавлявший нью-йоркский банк ФРС, Федеральная резервная система осталась без компетентного руководства — и тем самым плохая политика стала еще хуже[5].
Поначалу только самые прозорливые финансисты типа Бернарда Барука (Baruch) и Джозефа Кеннеди (Kennedy), наблюдавшие за изменениями денежной массы и прочими шагами государства, поняли, что скоро начнутся проблемы. Ведь Барук еще в 1928 году начал продавать акции и покупать облигации и золото; так же поступал и Кеннеди, комментируя, что «только дурак покупает доллары на пике»[6].
Наконец, и массы инвесторов осознали, что в ФРС происходит что-то не то, и тогда началась паника. В статье U.S. News & World Report, посвященной 50-й годовщине падения фондового рынка, это было описано следующим образом:
На самом деле, Великий крах вовсе не был делом одного дня, несмотря на частые упоминания о «черном четверге», 24 октября, и «черном вторнике» следующей недели. Уже 5 сентября рынок акций был слаб при большом объеме торгов, хотя за два дня до этого показал новый максимум. Снижение в первых числах октября было названо «целесообразной корректировкой». Wall Street Journal, предсказывая осеннее оживление, отмечала, что «одни акции растут, другие падают».
Потом, 3 октября произошло наибольшее падение акций с начала года. Началось предъявление маржинальных требований; некоторые трейдеры встревожились. Но на следующий день цены вновь выросли и две недели были относительно стабильны.
Настоящее бедствие началось в среду, 23 октября. Один наблюдатель назвал происходившее «Ниагарским водопадом банкротств». Шесть миллионов акций перешли из рук в руки. Индекс Dow Jones Industrial Average упал на 21 пункт. «Завтра будет разворот», — говорили брокеры друг другу. По их словам, котировки опустились до «необоснованно низкого» уровня.
Но на следующий день, в «черный четверг», акции распродавались еще активнее... тикер показывал падение более пяти часов подряд, и, снижение котировок прекратилось только в 19:08[7].
На своем пике акции, входящие в расчет индекса Dow Jones Industrial Average, стоили в 19 раз дороже годовой прибыли компаний — дороговато, но не настолько, чтобы аналитики фондового рынка сочли это признаком чрезмерной спекуляции. Перекосы в экономике, вызванные монетарной политикой ФРС, поставили страну на путь рецессии, но дальнейшие меры государства превратили рецессию в полномасштабную катастрофу. Пока рушились котировки, Конгресс играл с огнем: утром «черного четверга» газеты сообщали, что в Капитолии берут верх силы, выступающие за повышение комиссионных сборов за совершение сделок с ценными бумагами.
Крах фондового рынка был лишь отражением, а не непосредственной причиной деструктивной государственной политики, которая, в конечном итоге, спровоцировала Великую депрессию: взлеты и падения рынка происходили почти синхронно с действиями ФРС и Конгресса. А то, что они творили в 1930-е годы, можно смело записать в разряд величайших глупостей мировой истории.