У МОРЯКОВ ЛИНКОРА «МАРАТ»

Осенью 1932 года линейный корабль «Марат» получил приказ о выходе в море. Я служил тогда старшим помощник ком командира корабля.

13 сентября на большом кронштадтском рейде построилась эскадра тяжелых и легких кораблей, подводные лодки. Все знали, что на учениях флота будет присутствовать товарищ Ворошилов. В полдень он поднялся на палубу «Марата». Вместе с ним шел Сергей Миронович Киров, в легком плаще, в военной фуражке.

Сергей Миронович хорошо знал и любил флот. Поэтому его приезд на Балтику был для нас большой радостью.

Вместе с товарищем Ворошиловым Сергей Миронович поднялся на мостик и, вскинув бинокль, обвел горизонт. Потом остановил взгляд на кильватерной колонне.

Зрелище захватило Сергея Мироновича. Он долго любовался великолепным строем эскадры, потом спустился вниз, на электростанцию линкора. Энергетическая база бронированного великана, его вооружение, оптика, мельчайшие детали механизмов интересовали Сергея Мироновича, и он подолгу беседовал об этом с краснофлотцами. Нередко беседы, прерванные на палубе, переносились в каюту Сергея Мироновича, куда он приглашал краснофлотцев, свободных от вахты. Он жил с нами на «Марате» трое суток, как боевой товарищ, поднимаясь по краснофлотской побудке в 6 часов утра.

Как-то утром, стоя на мостике, Сергей Миронович, обратившись к сигнальщикам, спросил, указав биноклем:

— Чей это берег?

— N.

— Значит, соседей...

— Да.

Снова вскинув бинокль, Сергей Миронович сказал:

— Вижу город.

— Это ответил сигнальщик.

Завязался разговор.

— Вот вам живое доказательство кризиса капиталистического хозяйства,— сказал Сергей Миронович, снова указав на берег.— Считайте, сколько заводских труб. Вы видите?

— Одиннадцать.

— А из скольких идет дым?

— Из двух.

— Верно. Остальные законсервированы.

Этот маленький конкретный пример послужил поводом для интересной беседы о международной обстановке.

Тепло простившись с краснофлотцами, Сергей Миронович записал в книге почетных гостей корабля: «Горячий братский привет краснофлотцам, командирам и политработникам могучего «Марата» от рабочих города Ленина и от большевистской Ленинградской организации».

Наш Мироныч. Воспоминания о жизни и деятельности С. М. Кирова в Ленинграде. Л., 1969, с. 364—365.

И. П. БЕЛОВ
МЫ ВСЕ ЛЮБИЛИ ЕГО

Последний разговор был у нас 1 декабря ва несколько часов до убийства. Киров интересовался состоянием моего здоровья и настаивал на моем немедленном выезде в отпуск. Перед этим Сергей Миронович расспрашивал о моем здоровье врачей и требовал, чтобы я немедленно уехал лечиться.

Это — черта его характера. Так заботиться о людях, так внимательно и чутко относиться к ним умеют немногие. Того, кто хотя бы один раз встречался с Кировым, только раз беседовал с ним, не могли не тронуть исключительное внимание и задушевность, которыми он окружал своего собеседника...

Почему мы так любили Сергея Мироновича? Потому что в жизни Ленинградского военного округа не было ни одного момента, ни одной мелочи, мимо которой прошел бы Киров. Он был в курсе всего того, чем живут части округа, интересовался мельчайшими подробностями быта и учебы Красной Армии.

Вспоминаю недавний случай. В караульном помещении одной небольшой части был обнаружен не совсем хорошего качества патрон. Единственный патрон! Об этом узнал товарищ Киров. Он несколько раз говорил со мной об этом патроне, говорил с десятками других товарищей, просил изучить вопрос до конца, до мельчайших деталей.

Киров не делал парадных выездов в красные казармы. Он избегал внешней формы. Но жизнь частей он знал лучше нас.

Правда, 1934, 5 декабря.

Б. 3. ШУМЯЦКИЙ

КИРОВ И КИНО

Одной из первых наших встреч по конкретным вопросам развития советской кинематографии была встреча в начале 1932 года, когда по заданию ЦК ВКП(б) мы начали обсуждать вопрос о создании большого художественного звукового фильма, который должен отобразить героику нашего социалистического строительства. Как теперь многим известно, это задание было реализовано нами и режиссерами ленинградской кинофабрики Ф. Эрмлером и С. Юткевичем^[41] в фильме «Встречный».

Как только была сформулирована творческая заявка и началось создание сценария для этой ленты, я имел первую беседу с Сергеем Мироновичем Кировым по этому вопросу. Он не только одобрил мысль о создании фильма о героях великих будней социалистического строительства — рабочих, но и прямо указал нам, что тема и сюжет фильма станут тем значительнее, чем крепче он будет связан с конкретным заводом, с конкретными людьми. Его советы, несомненно, в значительной мере влияли на выбор конкретного места действия и даже героев этого славного фильма.

Таким местом действия стал Металлический завод, таким конкретным материалом для сюжета стал план этого завода и выдвинутый в порядке инициативы рабочих-ударников завода и его инженерно-технического персонала встречный промфинплан.

Следующие наши беседы по этому вопросу велись уже после того, как был написан и утвержден сценарий «Встречного» и режиссеры, заканчивая подготовительный период, намеревались приступить к съемкам. Для того чтобы создать благоприятные условия для постановки фильма в совершенно неслыханные до того сроки (сценарий был окончательно утвержден 27 июля 1932 года, для его съемок и монтажа оставалось не более 272—3 месяцев), режиссеры и руководство фабрики выдвинули, а мы одобрили проект создания комиссии содействия этой постановке из виднейших представителей ленинградских партийных и советских организаций.

Сергей Миронович принял нас по этому вопросу в Смольном и обстоятельно расспросил об организации работ. Одобрив все наши начинания, все предложения, он возражал по одному пункту — против создания комиссии. Для нас необычайный интерес представляют мотивы его возражений. Он говорил примерно следующее:

— Помогать вашей работе все партийные и советские организации Ленинграда должны и будут. Постановка фильма «Встречный» — такое же партийное и советское дело, как и любая хозяйственная, политическая работа. Сроки, которые у вас для этой работы остаются, настолько коротки, а техническая вооруженность вашей фабрики настолько несовершенна, что без напряженных большевистских темпов этой работы вам не выполнить. Поэтому мы примем все меры к тому, чтобы максимально обеспечить вашу работу, и я лично буду проверять. Создание комиссии может повести к тому, что, как бы ответственны ни были те люди, которые войдут в ее состав, все же, как недостаточно знакомым с особенностями вашего творческого процесса, им нередко будет трудно разбираться в деталях. А положение будет обязывать. Раз член комиссии, значит, должен быть активным. Затем может последовать такое вмешательство в ход постановки, которое повлияет не в положительную, а в отрицательную сторону.

В данном случае мы имеем дело не с обычной заводской продукцией массового выпуска, а с продукцией художественного труда, являющегося результатом индивидуальных усилий одного художника или, как в данном случае, одного художественного коллектива. Каждый из нас обязан и может хорошо разбираться в основных установках художественного произведения, но если бы каждый из нас пытался непосредственно проводить их в жизнь, то есть в данное художественное произведение, то, вы сами понимаете, он должен был бы превратиться в постановщика, иначе говоря, отбросить постановщика на задний план. Ни один из членов комиссии и никакая комиссия не может и не должна заменять постановщика. Я далек от мысли, что такие претензии стали бы предъявлять товарищи, если бы мы создали комиссию. Но даже одна возможность предъявления таких претензий заставляет настороженно относиться к созданию вокруг постановки коллегиальных органов, могущих в какой-то степени вносить элементы обезлички в ответственную и индивидуально-творческую работу художников и киноруководителей, которые от начала и до конца обеспечивают правильное ее направление и за нее полностью отвечают.

Тогда же Сергей Миронович с удивительной прозорливостью высказал нам ряд весьма интересных мыслей, полностью оправдавшихся в практике последующей нашей работы. Он сказал, что, зная, как восторженно и ответственно относятся к этой работе режиссеры Эрмлер и Юткевич и их сценаристы, он уверен, что фильм получится. Он представляет себе, что мы будем иметь одно из тех произведений, которые рождаются из подлинной героики нашей эпохи и эту героику по-настоящему прославляют. Он уверен, что это произведение будет лишено тех отрицательных черт, которые, к сожалению, имеют место в ряде предшествовавших советских фильмов... что оно будет простым, ясным, понятным и занимательным.

Вместе с тем Сергей Миронович заметил, что так как работа над этим фильмом ведется по-новому, так как этот фильм вообще делается людьми с новым пониманием возложенных на них задач, при новой в кинематографии ситуации — конкретного руководства постановкой фильма со стороны ЦК партии,— то в кинематографии найдется немало людей, даже из числа крупных ее работников, которые не только настороженно отнесутся к фильму, но могут встретить его в штыки. Ибо до сих пор кинематографические вкусы устанавливались иным путем. По отношению к этому фильму наблюдается новая черта: содержание и характер фильма и среда вокруг его постановки создаются самой партией, широкой рабочей общественностью. А так как люди есть люди, а сроки недостаточны для того, чтобы большой работой переломить отсталые настроения этих людей, воспитанных на недостаточно правильных взглядах на задачи такого массового искусства, как кино, то естественно, что они станут в оппозицию или, во всяком случае, в позу и могут не только отрицательно относиться к фильму, но и мешать его успеху. С этим надо считаться. С этим придется бороться.

Слова Сергея Мироновича стали пророческими.

Чем большей любовью и популярностью пользовался фильм «Встречный» у широчайших масс советского зрителя, чем более прогрессивным казалось это произведение, как поворотный этап в деле освоении сюжета, в деде практического внедрения советской кинематографией идеи правильно понятой занимательности, стиля социалистического реализма, тем сильнее создавалась оппозиция со стороны некоторых законодателей кинематографических стилевых мод. Это порождало огромные трудности для кинематографического руководства и для всего фронта кинематографического искусства. Теперь, когда этот этап героического развития советской кинематографии остался позади, мы все должны с огромной любовью вспомнить предупреждение Сергея Мироновича Кирова об опасном и неправильном понимании задач кинематографического искусства...

В конце октября, после просмотра одного из новых фильмов, Сергей Миронович не только положительно оценил усилие кинематографии раздвинуть рамки устоявшихся жанров, но и высказал ряд весьма верных мыслей относительно необходимости стимулирования такой работы.

— Почему,— спросил он нас,— на нашей Ленинградской кинофабрике вы не проведете такого опыта? Ведь народ у вас на этой фабрике передовой и весьма способный. Я говорю об этом потому, что и мы, руководящие работники Ленинграда, могли бы за этим нужным делом и понаблюдать, и сильно вам помочь.

Сергей Миронович назвал мне несколько фамилий ленинградских писателей, которых рекомендовал теперь же привлечь к созданию сценариев новых жанров.

Вспоминается наша последняя встреча.

На заседании Ленинградского городского комитета ВКП(б) стоял доклад о работе кинофабрики «Ленфильм» и о помощи ее техническому вооружению. Вопрос был поставлен по инициативе Сергея Мироновича, он непосредственно наблюдал за его подготовкой и прохождением.

После нашего доклада, составленного в результате работ особой комиссии, выделенной по инициативе товарища Кирова, он взял слово. Отметил, что хотя доклад составлен обстоятельно, тем не менее серьезность задач, которые стоят перед кинематографией, и огромные успехи, выраженные хотя бы в постановке такого незабываемого фильма, каким является «Чапаев», требуют того, чтобы намеченные мероприятия помощи Ленинградской фабрике обладали большей ясностью и большим размахом...

Далее остановился на задачах, стоящих не только перед кинематографическим руководством, которое должно пестовать ленинградскую фабрику «Ленфильм», но и перед партийной организацией. «Вы думаете,— сказал он,— что наша задача состоит только в том, чтобы смотреть новые кар тины? Нет, нам нужно помогать их появлению, тогда они станут появляться чаще, тогда их будет больше».

В беседе со мной во время этого заседания Сергей Миронович поставил вопрос о месте актера в постановке фильма. Он указал, что «Чапаев» по-новому ставит этот вопрос и требует от постановщика и киноруководства, чтобы и будущие наши картины отличались высоким классом актерского мастерства. Сергей Миронович указал при этом, что если раньше мы имели лишь отдельные и довольно редко появляющиеся удачные произведения кинематографического искусства, то теперь у нас созданы все предпосылки для того, чтобы их появление стало более частым и регулярным. Надо только, говорил он, давать им шире ход и не ограничивать работу ставкой только на тех мастеров, которые когда-то делали большие фильмы. Всем хватит места, говорил он, и удельный вес надо измерять не прошлыми заслугами, а правильной оценкой современных возможностей большого числа кинематографических мастеров и выдвижением талантливого и растущего киномолодняка.

Наш Мироныч. Воспоминания о
жизни и деятельности С. М. Кирова
в Ленинграде. Л_м 1969, с. 377—383.

Е. П. КОРЧАГИНА-АЛЕКСАНДРОВСКАЯ
СВЕТЛЫЙ УМ И ГОРЯЧЕЕ СЕРДЦЕ

Н. В. ПЕТРОВ

«ТЕАТР, НУЖНЫЙ РАБОЧЕМУ ЗРИТЕЛЮ»

В нашем посольстве в Париже^[42] мне сообщили, что меня срочно вызывают в Ленинград. Телеграмма была из секретариата С. М. Кирова.

И вот наконец я дома. Дозваниваюсь в Смольный, чтобы доложить о своем приезде. Через час мне сообщили, что Сергей Миронович просит меня приехать в Мариинский театр сегодня же для беседы после официальной части проходившего там вечера.

...Официальная часть приближалась к концу, и я стоял в кулисах, ожидая выхода Кирова из президиума.

— Мы предлагаем вам взяться за руководство Александринкой, — так начал беседу со мной Сергей Миронович, когда мы вошли в ложу дирекции. — Только вот не знаем, кем вас назначить. Дело в том, что сейчас идет децентрализация театров. Каждый театр выделяется в самостоятельную хозяйственную единицу. Все вопросы — и художественные, и организационные, и хозяйственные — будут решаться каждым театром самостоятельно, а центральная дирекция пока что сохранится для общего руководства и связи с Москвой. Так вот, мы еще не решили, кем вас назначить,— закончил с улыбкой Сергей Миронович.

— Мне кажется, Сергей Миронович, что это зависит прежде всего от тех задач, которые вы поставите перед руководством.

— Первое, что нужно сделать,— Сергей Миронович задумался и сказал: — Александринку серьезно перестроить и создать подлинно современный театр, нужный рабочему зрителю. понятный ему. Это должен быть один из ведущих театров страны. И он может быть таким, он это доказал — и «Концом Криворыльска», и «Штилем», и «Бронепоездом», и спектаклем «Рельсы гудят». Ведь это все ваши постановки?

— Да, все эти спектакли ставил я.

— Поэтому-то мы и решили, что вы подходящий человек для этой работы.

— Вторая задача прямо вытекает из первой,— продолжал Сергей Миронович,— надо больше ставить современных пьес. Не забывать, конечно, и классику, но главный упор делать на постановку советских пьес. По-моему, в перестройке театра современный репертуар играет решающую роль.

— Вы совершенно правы, Сергей Миронович.

— Третьей задачей, мне думается, должно быть более смелое выдвижение молодежи. Смотрите, как полюбил зритель Симонова и Рашевскую после спектакля «Криворыльск». Смелее выдвигайте молодежь, которая впоследствии сможет занять ведущее положение и встать рядом с такими прекрасными актерами, как Корчагина-Александровская и Певцов . Какие это замечательные актеры... — сказал Киров.

Вероятно, я недостаточно точными словами передаю эту знаменательную для меня беседу, но смысл и содержание врезались в мою память навсегда, так как это был переломный день в моей жизни. ^[43]

Памятуя указания С. М. Кирова, мы стремились одновременно развернуть работу по всем фронтам, исходя именно из его же установок...

В работе над пьесой «Ярость» мне пришлось самому взяться за перо и частично перекроить пьесу. Мы заканчивали спектакль сценой убийства центрального героя пьесы. Автор же оставлял его живым. Такой облегченный и благополучный конец как-то не вязался с ожесточенной классовой борьбой в деревне, с известиями о зверских убийствах на этом фронте. Мы отважились изменить конец, внеся в него тот накал борьбы, который был в действительной жизни.

В нашем спектакле после реплики вбежавшего на сцену Андрейки: «Сейчас кулаки Глобу порезали!» — из-за кулис выносили тело Глобы, клали на помост, приготовленный для выступления ораторов на митинге, срывали с древка красный флаг и прикрывали им тело убитого председателя колхоза. Одновременно с колосников спускался большой траурный стяг, на котором были написаны имена и фамилии подлинных жертв кулацкого террора в Ленинградской области. Когда траурный стяг был опущен, вступал оркестр, исполнявший великолепно написанный Юрием Шапориным ^[44] траурный марш. Начинался митинг.

И именно в этот момент свершалось то театральное чудо, которого мы зачастую так тщетно добиваемся в наших постановках. Бывали спектакли «Ярости», когда зритель, захваченный событиями, происходящими на сцене, настолько втягивался в сценическое действие, что незаметно для себя превращался из наблюдающего в действующего. Он переставал быть зрителем и становился соучастником гражданской панихиды, происходящей на сцене.

На этих спектаклях с первыми же аккордами траурного марша все зрители поднимались... и только после митинга садились на свои места. Бывали спектакли, когда весь зрительный зал поднимался одновременно.

Вспоминаю один из спектаклей «Ярости», на котором среди зрителей были С. М. Киров и приехавший из Москвы Серго Орджоникидзе.

В антракте перед последним актом Сергей Миронович неожиданно обратился ко мне с вопросом:

— А что, сегодня зрители встанут или нет?

Уж очень хотелось Кирову показать московскому гостю то, чего он не видел в Москве. ¹

Я помчался на сцену и, обойдя всех исполнителей, рассказал о беспокойстве Кирова.

Актеры обещали максимальную отдачу — но ведь это все же зависело не только от них. Акт шел на хорошем актерском нерве. Приближался финал.

Вот вбежал Андрейка и взволнованно крикнул:

— Сейчас кулаки Глобу порезали!!!

Вот выносят тело Глобы, кладут его на помост, прикрывают сорванным флагом.

Киров и Серго сидели в ложе и внимательно следили за спектаклем, который волновал обоих.

Медленно, медленно сверху начал спускаться траурный занавес, вступил оркестр и... и весь зрительный зал, как один человек, встал.

Наш Мироныч. Воспоминания о жизни и деятельности С. М. Кирова в Ленинграде. Л., 1969, с. 388—391.

В. А. ДРАНИШНИКОВ

ВСТРЕЧА В АНТРАКТЕ

Сергей Миронович очень внимательно следил за ростом советского искусства. В частности, он очень часто бывал у нас в ГАТОБе (бывшем Мариинском театре), недаром сейчас этот театр носит его имя.

В 1932 году Сергей Миронович несколько раз был у нас на «Вильгельме Телле» — постановке, которую он явно отличал. На одном из спектаклей, примерно в феврале, в затя- нувшемся антракте Сергей Миронович прошел из ложи прямо на сцену посмотреть декорации, которые его заинтересовали. Тут он сразу увидел очень неприглядную картину исключительной технической отсталости оборудования нашей сцены.

Многочисленные мостки, станки, о которые спотыкался Сергей Миронович, густые облака пыли, армия плотников, вручную перетаскивающих декорации, наконец, целая рота всевозможных «помощников» — все это вызвало большое удивление, и Сергей Миронович попросил разъяснений.

На сцене в это время кроме меня были тогдашний директор театра Бухштейн, художник Ходасевич. Мы все наперебой стали ему рассказывать о состоянии нашего театра. Пребывание Сергея Мироновича на сцене открыло ему самый большой дефект здания бывшей Мариинки — все строилось в расчете на подвесные живописные декорации. Уже давно декораторы перешли к трехмерным строениям сценических сооружений, но в нашем здании это почти невозможно — нет пи боков, ни арьерсцены, некуда убирать сменяемые декорации. Сцена не механизирована — и в «Вильгельме Телле» все «горы» дерева приходилось убирать вручную. Антракты продолжались от 40 минут до 1 часа. Как это разбивает целостность спектакля — ясно. Именно в такой невозможно затянувшийся антракт Сергей Миронович и вышел на сцену.

Расспросив о возможностях исправления недостатка сцены, Сергей Миронович ораву ухватился за мысль о постройке арьерсцены на специальном мосту через Крюков канал. Такая арьерсцена действительно колоссально обогатила бы сценические возможности нашего театра.

Значительная ориентировочная стоимость такого строительства (около 2 миллионов рублей) не смутила Сергея Мироновича. На замечание кого-то, что смета только что сведена и трудно в ней отыскать такой большой резерв, Сергей Миронович, почти не задумываясь, точно назвал источник, статью и параграф, по которым можно отпустить необходимые средства, и предложил нам немедленно приступить к составлению технического проекта пристройки.

На всех нас произвело сильнейшее впечатление такое детальное знание многообразного, огромного хозяйства, позволявшее Сергею Мироновичу и тут показать образец оперативности и конкретного руководства.

Наш Мироныч. Воспоминания о жизни и деятельности С. М. Кирова в Ленинграде. Л., 1069, с. 392—393.

И. И. БРОДСКИЙ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ

В 1925 году Сергей Миронович работал секретарем ЦК Компартии Азербайджана. По его инициативе я писал картину «Расстрел 26-ти комиссаров». Сергей Миронович очень много помогал мне. Я попросил устроить мне встречу со всеми родственниками и знакомыми расстрелянных комиссаров. Сергей Миронович распорядился созвать всех родственников в зале заседания Совнаркома. Туда пришли жены, дети Й братья бакинских комиссаров. Многие принесли фотографии. Собрав материалы, я поехал в Ленинград и начал писать картину в своей мастерской в Смольном. Работал над картиной в течение года. Часто мою мастерскую посещал Сергей Миронович Киров. Написанием картины я всецело обязан

Сергею Мироновичу — он был не только вдохновителем, но и организатором этой работы.

И позже наш контакт не прерывался.

Бывая у меня в мастерской, Сергей Миронович часто говорил о необходимости прислушаться к тому, что говорят об искусстве и что любят в искусстве широкие рабочие массы.

Рассматривая мою работу «Ленин на Путиловском заводе», он говорил о том, что картина будет горячо принята ленинградцами. Особенно ему понравилась фигура старика рабочего, примостившегося у трибуны, жадно прислушивающегося к тому,

что говорит Ленин.

— Ай да старик! — воскликнул Сергей Миронович.

Было радостно и легко работать, чувствуя заботу и дружеское участие товарища Кирова.

Делая зарисовки на партийных конференциях, я часто видел рядом с собой наблюдавшего за моей работой Сергея Мироновича. Его интересовал сам процесс работы над рисунком, он задавал вопросы, хотел глубже познакомиться с технической стороной нашего искусства.

Его скромность была поразительна, он уговаривал других позировать мне, а сам отшучивался, все откладывал «на после», и ни мне, ни моим товарищам не удавалось написать портрета Сергея Мироновича с натуры. Однажды я рисовал старую большевичку Куделли на областной партконференции. Внимательно рассмотрев мои зарисовки, Сергей Миронович похвалил: «Хорошо выходит, стоящее дело делаете».

Когда товарищ Киров посещал выставки, я часто сопровождал его. Мы, художники, внимательно прислушивались ко всем его замечаниям. Его высказывания об искусстве были конкретны, он не отделывался общими фразами и знал то, о чем говорил. Подходя к картине, он сразу замечал ее недостатки или достоинства.

Помню его высказывания на выставке проектов маяка — памятника В. И. Ленину, так и не осуществленного, так как ни один из представленных на конкурс проектов утвержден не был. Неумение передать идею Ленина в скульптурном образе было основным пороком большинства проектов — это отмечал товарищ Киров.

Сергей Миронович интересовался всеми вопросами искусства. Сколько прекрасных начинаний возникало по его инициативе и осуществлялось под его же руководством! Помню, как горячо относился он к работе с юными дарованиями. Сама идея организации конкурсов юных художников принадлежала товарищу Кирову. Он расспрашивал меня, как движется это дело. Я ему рассказывал, что мы нашли около 120 одаренных ребят.

Один из участников конкурса, 11-летний художник Васильковский, написал картину «Декабристы». Картина заинтересовала художников и педагогов.

— Этого юного художника надо взять под опеку хороших мастеров,— сказал товарищ Киров. И когда я сообщил ему, что Академия художеств открывает курсы для одаренных ребят, он горячо поддержал нас в этом деле. Так при ближайшем участии Сергея Мироновича была создана детская художественная школа.

Товарищ Киров был горячим и убежденным сторонником реалистического искусства. В 1926 году, когда я уезжал к Репину в Финляндию, товарищ Киров говорил о необходимости сделать все, чтобы Илья Ефимович приехал к нам работать.

Сергею Мироновичу я изложил мысль предложить Репину разобрать его дом в Куоккала и вместе со всем имуществом перевезти в Ленинград, в б. Михайловский сад, прилегающий к Русскому музею. Сергей Миронович одобрил это предложение. А Репин, узнав о нем, был очень растроган.

Наш Мироныч. Воспоминания о жизни и деятельности С. М. Кирова в Ленинграде. Л., 1969, с. 394—396.

С. Р. ГЕРШБЕРГ
В ЛЕНИНГРАД ЗА ОПЫТОМ

Ранним утром ленинградские собкоры сообщили, что Сергею Мироновичу Кирову стало известно о прибытии московских правдистов и он приглашает в Смольный к девяти часам. После экскурсионной всенощной это было не так просто, но мы вскочили как заведенные, забыв о сне, подобно тому как вчера забыли о еде.

Без четверти девять мы вместе со старшим корреспондентом по Ленинграду зашли в приемную С. М. Кирова. Его помощник немедленно пригласил в кабинет.

Мы вошли, когда Киров говорил с кем-то по телефону. Перекинув трубку из правой руки в левую, он приветственно помахал нам растопыренными пальцами высвободившейся руки и жестом пригласил садиться. Я увидел широкую кировскую улыбку, известную по фотографиям, и озорные глаза, перебегавшие по нашей тройке. Я подумал, что он уже делает двойную работу: разговаривает по телефону и одновременно готовится к беседе с правдистами.

Сергей Миронович, согнувшийся над большим столом, показался мне человеком совсем невысокого роста. Широкий в плечах, в полувоенной рубашке цвета хаки с отложным воротником, с расстегнутыми верхними пуговицами. Он говорил с кем-то на коммунально-бытовую тему, вскоре я понял, что речь шла о ликвидации какого-то пересечения трамвайной линии с железнодорожными путями. Киров доказывал, что вопрос этот политический.

— Что-что, не слышишь? Не критический, говорю, а политический! Ведь это доставляет неудобство населению! — сказал громко Киров.— Держи трубку ближе к уху... У меня тут гости, московские правдисты, я буду с ними занят... Сколько я буду занят? — спросил он, повернув к нам голову.

Васильковский развел руками: мол, не нам устанавливать регламент для Кирова.

— Я буду занят полтора часа,— продолжал Сергей Миронович, взглянув на часы, и заключил: — В десять тридцать звони мне с результатами.

Но тот, с кем Киров говорил, трубку не оставлял. Видимо, чтобы занять нас, Сергей Миронович нажал всем корпусом на стол, отодвинулся, вынул из ящика пачку папирос, ловко распечатал и кивком предложил ее нам. Задымили. Я постеснялся курить, вынул блокнот, стал пристально осматривать и переписывать экспонаты, занимавшие почти половину письменного стола. Модель блюминга. Пробирки с цветной жидкостью. Пластинка серого каучука. Слиток алюминия. Кусок черного кокса. Пара темно-коричневых ботинок. Несколько отшлифованных до блеска цилиндрических деталей. Три темно-зеленых длинных огурца. С особым любопытством я присматривался к небольшой, изящно выполненной вещице яйцевидной формы, кремовой окраски. Она лежала в открытом красивом футлярчике, устланном светло- розовым плюшем.

В левом углу стола — стопка книг. Я силился прочитать их названия. На толстом корешке одной из них было написано: «Сопротивление материалов».

Вспомнилось услышанное мною еще в Москве. Вскоре после приезда в Ленинград Киров пригласил одного профессора и просил его помочь советом: как можно с наименьшей затратой времени изучить вузовский курс деталей машин и сопромата? На вопрос профессора, для чего ему, секретарю губкома, нужна сейчас вузовская подготовка, Киров ответил: «большевикам-руководителям знать сопротивление материалов так же необходимо, как знать сопротивление классового врага».

Окончив телефонный разговор, Киров вышел из-за стола, пожал каждому из нас руку. Мы, двое приезжих, представились. Не знаю, как Васильковский, но я испытывал известное напряжение, хотя давно слышал о демократичности Кирова, его простоте и доступности. Но ведь я нахожусь в обществе члена Политбюро, легендарного революционера.

Вдруг я услышал от Кирова о том, что наши фамилии ему знакомы. Я принял это за комплимент, ибо моя фамилия редко появлялась в «Правде». Но его слова были произнесены с такой искренностью, а улыбка образовала симпатичнейшие складки на щеках, на лбу, у краешек губ, что, казалось, это человек, который с нами давно дружит. Одного взгляда Кирова было достаточно, чтобы установился необыкновенный контакт.

— Вижу, вы заинтересовались экспонатами,— сказал, обратившись ко мне, Сергей Миронович.— Могу дать комментарий... Этот блюминг,— заметил он, взяв в руки модель,— миниатюрный ижорец... Надеюсь, вы побываете на Ижорском заводе. «Правда» хорошо оценила труд его коллектива, правильно...

С. М. Киров продолжал:

— Как раз вчера я получил сообщение из Макеевки,— и, вынув из кармана гимнастерки по-почтовому сложенную телеграмму, развернул ее, пробежал глазами и прочитал одну фразу: — «Ижорский блюминг принят в промышленную эксплуатацию». Поздравляю вас, товарищи правдисты!

Мы поспешили вернуть это поздравление Сергею Мироновичу. Васильковский стал говорить, что всей стране известно, какие колоссальные усилия приложила Ленинградская парторганизация, но Киров прервал нашего спецкора вопросом:

— А вы не хотели бы получить комментарий к другим экспонатам?

Ну конечно хотели бы!

— Вот эти огурцы выращены на Севере, в Хибинах,— и тут же взял со стола огурец, разрезал на четыре продольных части, нас угостил и сам погрыз. Кажется, весь большой кабинет заполнился огуречным ароматом.

— И, представьте, такие огурцы там произрастают круглый год... Этот кусок кокса получен из торфа... Очень важно для Ленинграда, ведь своего угля у нас нет, а торф — поблизости. Пластинки каучука — это СК... Советую вам побывать на нашем опытном заводе, он построен менее чем за год. Академик Лебедев сделал всемирное открытие: синтетический каучук из спирта по качеству не уступает натуральному из растительного сырья. Великое дело зародилось в небольшой лаборатории. От лаборатории шли к опытному заводу.

Потом мы с Серго пробили строительство десяти заводов СК — возникает целая отрасль промышленности... Вот эта пара ботинок — продукция «Скорохода», обязательно побывайте у Боброва — лучше него про эту обувь никто не скажет, он будет не говорить, а петь...

Сергей Миронович подошел к раскрытому окну, постоял, подержал руки в карманах. Мы тем временем стали делать записи в блокнотах. Пока он говорил, писать было как-то неудобно: ведь беседа все еще не носила официального характера... А будет ли она вообще «официальной»? Взяв темой заинтересовавшие нас экспонаты, он, по существу, начал обзор ленинградской промышленности, притом в превосходной форме.

Как бы угадывая наши мысли, Киров, возвращаясь к столу, сказал:

— Не думаю, что было бы целесообразно пичкать вас цифрами, пожалуйста, все, что нужно, вам подготовят, я скажу товарищам... Хочется передать вам ленинградское настроение... Мы живем сейчас лозунгами освоения. Ленинград обязан давать стране все новое. Он должен стать всесоюзной технической лабораторией. Создать, освоить и передать другим районам страны. Советские ГЭС сооружались в Ленинграде — на «Электросиле», на Металлическом. Их турбины, котлы, турбо- и гидрогенераторы на Волховстрое, на Магнитке, на Дзержинке, в Челябинске, на Загэсе, Дзорагэсе, Рионгэсе. Старик «Путиловец» теперь осваивает свой новый турбокорпус — обязательно побывайте! — он тоже станет давать турбины. Но самое главное у «Красного путиловца», конечно, пропашник!

— Вот эти детали,— Киров взял со своего стола тройку цилиндриков и продолжал говорить, играючи с ними, раскатывая между ладонями,— это от пропашного трактора. Освоение пропашника идет туго, несмотря на сверхнапряжение. Я сам бываю там, заезжаю и ночью, вижу, как стараются люди. Старые мастера, вопреки запрету начальства, приходят в ночную смену поработать на станках, это — питерцы, их не отговоришь. Обязательно побеседуйте с Отсом! Эстонец. Выглядит сухим, строгим, замкнутым, но заговорите о тракторе — он оживет, глаза засверкают...

Сергей Миронович еще рассказывал о судостроительных заводах, где сооружается мощный торгово-пассажирский флот, о «Пневматике», где освоено производство отбойных молотков для Донбасса, о «Севкабеле», который стал первым заводом мира по выпуску эмалированной проволоки, об «Электрике», превзошедшем Америку по производству электросварочных аппаратов, о «Светлане», которая прорвала монополию голландцев в производстве бариевых ламп. И всюду — побывайте, побывайте, побывайте! Сами все посмотрите, посмотрите, посмотрите!

— А теперь — ваши вопросы! — сказал Киров, придвинул блокнот и вооружился карандашом.

Странно, какие еще могут быть у нас вопросы, когда мы в течение полутора часов узнали то, до чего сами не добрались бы, наверное, и за месяц.

— Я догадываюсь, о чем вы будете спрашивать,— сказал Киров.— Я сам в прошлом журналист и, будь на вашем месте, сказал бы: «Вот вы здесь говорили об успехах ленинградцев, но не раскрыли, каким образом успехи достигнуты». Верно?

Не берусь сейчас воспроизвести все то, что говорил Киров о путях освоения новой техники, пройденных Ленинградом за годы первой пятилетки. Это были пути всей страны, но с ленинградскими особенностями. Прежде всего — коренное техническое обновление заводов (замечательно сказал об этом С. М. Киров на XVII съезде партии: «...ленинградские рабочие говорят, что в Ленинграде остались старыми только славные революционные традиции петербургских рабочих, все остальное стало новым»). Второе — производственная культура, наличие высококвалифицированных кадров, особенно металлистов. Третье — ленинградский характер с его творческим поиском, поразительной неистощимостью инициативы. И здесь Сергей Миронович с увлечением рассказывал об ударниках, застрельщиках соревнования. Приводил массу примеров.

И наконец, он стал говорить о трудностях, о проблемах, на которых, по его мнению, следовало бы «Правде» сосредоточиться. Правильно, что газета внимательно следит за металлургией, углем. Тяжело с углем, и поэтому ленинградцы много внимания уделяют добыче и освоению местного топлива — торфа, сланцев. Но наряду с отраслевой тематикой «Правде» важно брать и проблемы «сквозные». Среди них наиболее острые: рабочая сила (даже Ленинград начинает ощущать нехватку рабочих рук), снабжение (живем на скудной продовольственной и промтоварной карточке), зарплата (уравнительные тенденции потворствуют текучести).

— Послушайте,— сказал Киров.— Рабочие во всем идут навстречу Советской власти, безропотно переживают трудности, сами отказывают себе во многом, часто в предметах первой необходимости. Одна пятилетка завершена, начинаем вторую. Нужна отдача, понимаете, отдача!

Кирову в 10.30 позвонил коммунальщик, которого он во время нашего прихода убеждал в необходимости переноса трамвайной остановки. Нам пора было поблагодарить Кирова и уходить. Мы так и пробовали сделать, поднялись со своих мест, но он попросил подождать. Сказал в телефон: «Погоди минуту», положил трубку, взял со стола экспонат яйцевидной формы и сказал, обращаясь к нам: «Вам, я заметил, понравилась эта машина,— позабыл сказать, что это освоенный Ленинградом фонарь. Он работает без батареи. В движение приводится ладонью». Киров стал зажимать в руке машинку, она зашумела, и фонарь дал сильный даже при солнечном освещении луч. «Имейте в виду,— сказал он в радостном возбуждении,— что освоить подобную микротехнику на заводе, имеющем дело с многотонными деталями, непростая штука. На освоение ушли месяцы. Это тоже победа. Возьмите на память».

Мы взяли «победу» на память и демонстрировали ее не только сотрудникам редакции, но и посетителям экономотде- ла. Все приходили в восторг.

В редакционной командировке постоянно испытываешь чувство мучительной тяжести от мысли: удастся ли выполнить задание? После беседы с Кировым, которая одна стоила поездки в Ленинград, разведпоручение можно было бы считать перевыполненным. И все же облегчения мы не почувствовали. Наоборот, пришли в состояние смущенности. Советы Кирова побывать и тут и там мы восприняли как задание. Но где для этого время? И с чего начать? В Ленинграде у гаветчика, пишущего на экономическую тему, глаза разбегаются.

Конечно, начинать надо с «Красного путиловца»!

Семен Гершберг. Работа у нас такая,
Записки журналиста-правдиста
тридцатых годов. М., 1971,
с. 204—210.

Б. П. ПОЗЕРН

Поиск по сайту: