Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Подбор умелых соратников



 

В дни контрнаступлений Сталин опирался на Жукова, Шапошникова, Василевского. Но, наряду с ними, искал и новые сильные личности. Так было с Еременко. Помните, что сказал Сталин, посылая Еременко спасать от окружения войска Юго-Западного фронта: «Вот человек, который в сложившейся обстановке нам нужен!» Но в Еременко Сталин явно ошибся. А вот в выборе начальника тыла Вооруженных Сил Андрея Васильевича Хрулева он, как говорится, попал в «десятку». В сложившейся на тот момент обстановке, при угасании наступления, наиболее целесообразным было закрепиться на достигнутых рубежах и перейти к жесткой обороне, изматывать противника и накапливать свои резервы. Тем более что к этому времени завершилась не только переброска, но и восстановление многих оборонных заводов из оккупированных районов в Сибирь и Среднюю Азию. Эти заводы начали выпускать вооружение, так необходимое для вновь формируемых частей. С работой тыла тесно связано имя генерала Хрулева – ближайшего соратника Сталина в этом сложном и очень ответственном деле. Выбор случился не вдруг. Сталин обычно долго присматривался к человеку, проверяя, главным образом, в деле, а затем приближал, брал в свою команду и наделял большим доверием. В ходе войны Сталин высмотрел, выдвинул и вырастил целую когорту замечательных полководцев: Жуков, Василевский, Конев, Рокоссовский, Черняховский, Баграмян и многие другие, – все они его личные выдвиженцы. Сталин их поддерживал, прощал ошибки, награждал за успехи, но постоянно держал в строгости. Среди таких выдвиженцев оказался и Хрулев. Андрей Васильевич так вспоминает этот поворотный в его службе день: «– Я стал просить Сталина – нельзя ли обойтись без меня. На его вопрос, почему я не хочу принять это предложение, ответил: „Поскольку Мехлис поставил своей задачей во что бы то ни стало меня уничтожить, он этим воспользуется и начнет травлю“. Сталин улыбнулся и сказал: – Ну вот, сильнее кошки зверя нет. – Для кого какой зверь, а для меня Мехлис – страшный зверь, – говорю ему. Он тогда стал расспрашивать, почему у меня такое убеждение, что Мехлис обязательно расправится со мной. Я ответил буквально следующее: – Когда в прошлом году Вы рассматривали вопрос обо мне на Политбюро, Мехлис метал громы и молнии, силясь всех убедить, будто я замешан в вое н но -фашистском заговоре. Вы предложили мне все рассказать о моей деятельности на этот счет. Но так как мне нечего было рассказывать, убедились, что я человек честный, и сказали Мехлису и Ежову, чтобы они отстали от меня. После этого, когда я перед отъездом пришел к Мехлису, он мне заявил: „Скажите спасибо Ворошилову. Он Вас тяжестью своей придавил и не дал мне поступить так, как следовало бы поступить, но я заявляю Вам, что постараюсь сделать все возможное, чтобы мое стремление (т. е. Мехлиса) оправдалось“. Тогда Сталин на все мои сомнения и возражения заявил: – Ну хорошо, а если я вместе с вами поведу борьбу против Мехлиса, то как вы думаете – мы справимся? Я откровенно ему сказал: – Как будто бы по логике вещей должны бы справиться, но Вы имейте в виду, что Мехлис такой человек, что он может черт знает что наделать и из любого положения способен выкрутиться. Сталин усмехнулся: – Он нас с вами вместе может разгромить? – Вас-то не разгромит, а меня вот разгромит. Но решение все-таки состоялось. Я был назначен начальником снабжения Красной Армии...» Талантливый организатор-интендант, Хрулев всю войну прекрасно справлялся со своей невероятно сложной должностью по обеспечению армии всем необходимым. Андрей Васильевич – образованный, интеллигентный человек, его наблюдения за работой Сталина нам очень пригодятся. Вот его рассказ: "– А что такое Ставка? Это Сталин (и ни одного человека в его секретариате), Генеральный штаб (он вызывал к себе с картой начальника Генерального штаба или его помощника) и весь Наркомат обороны. Это и была фактически Ставка. Вызывает он командующего войсками какого-либо фронта и говорит: – Мы хотим вам дать директиву провести такую-то операцию. Что вам для этого надо? Тот отвечает: – Разрешите мне посоветоваться со штабом. – Идите к ВЧ. Вся связь, которой располагал Сталин, – один телефон, но все было подключено к нему, в том числе и ВЧ. Никаких ни радиостанций, ни телеграфных станций, ничего в кабинете не было. Телеграф был у Наркомата связи в Генеральном штабе. В Генштабе имелись и радиостанции. Не было такого положения, чтобы Сталин куда-то ходил к аппаратам. И вообще он сам никуда не ходил. Он приезжает, допустим, в 4 часа дня к себе в кабинет в Кремль и начинает вызывать. Дает список, кого из членов Государственного Комитета он вызывает. Заранее он их не собирал. Он приезжал – и тогда Поскребышев начинал всех обзванивать. Вы, возможно, представляете себе все это так: вот Сталин открыл заседание, предлагает повестку дня, начинает эту повестку дня обсуждать и т. д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это Хрулева касается, давайте сюда Хрулева; это Яковлева касается, давайте сюда Яковлева; это Пересыпкина касается, давайте его сюда. И всем давал задания. Кроме того, все члены Государственного Комитета обороны имели в своем ведении определенные участки работы. Так, Молотов ведал танками, Маленков – самолетами, Микоян –делами продовольственного интендантского снабжения, снабжения горючим, и у него же был ленд-лиз. В течение дня принимались десятки решений. Причем, не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина. Жизнь во всем государственном и военном аппарате была сложная, так что никто не уходил из помещения. Сталин, например, мог прийти в четыре часа, а потом в восемь часов. Сегодня он закончил работать в одиннадцать часов вечера, а пришел в восемь часов утра и т. д. У меня на улице Горького была кремлевская «вертушка». Звонит ночью. Берешь трубку. – Вы почему не спите? Я говорю: – Позвольте, Вы звоните, значит, Вы считаете, что я не должен спать. Всегда все люди были на месте. Было организовано так, чтобы они могли быть быстро поставлены в известность. На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников. Правда, позднее Сталин дал указания управделами СНК Я. Е. Чадаеву кое-что записывать и стал приглашать его на заседания. Сталин подписывал документы, часто не читая, – это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было построено на громадном доверии. Но стоило ему только убедиться, что этот человек – мошенник, что он обманул, ловчит, – судьба такого работника была решена. Я давал Сталину тысячи документов на подпись, но, готовя эти документы, за каждой буквой следил. Следует также иметь в виду, что, если у вас имелось важное и неотложное дело, можно было прийти в кабинет Сталина и без приглашения. Я так делал неоднократно, и Сталин меня ни разу не выгонял. Да он и никого не выгонял. Надо было сидеть и слушать. Но когда создавалась какая-то пауза, я обычно говорил: – У меня есть один вопрос. – Сидите. (Что означало – этот вопрос он будет рассматривать.) Бывали и казусы. Авиация просит дать на подготовку кадров 2200 тысяч тонн высокооктанового бензина, а мы можем выделить максимум 700 тысяч тонн. Генерал-полковник В. В. Никитин из Управления снабжения горючим НКО доказывает, что Хрулев дает очень мало бензина, мы не можем выполнить программу подготовки летчиков, которая утверждена ГКО. Сталин вызывает меня. Я ему докладываю, что у нас ресурсы бензина не позволяют дать больше 700 тысяч тонн, а кроме того, план распределения бензина мы уже утвердили, там записано 700 тысяч тонн, и теперь надо пересматривать план. Он ничего не говорит, вызывает Поскребышева: – Ну-ка, Микояна сюда. Приходит Микоян. Сталин к нему обращается и говорит: – Летчики просят 2200 тысяч тонн высокооктанового бензина. Товарищ Хрулев дает только 700 тысяч тонн. Можно удовлетворить просьбу летчиков? – Можно. Я тут же Микояну говорю: – За счет чего? – У меня кое-что есть. – Нет, Анастас Иванович, ничего больше нет. Я записал в этот план полностью все, что у нас запланировано получить из Америки, но процентов пятнадцать-двадцать танкеров гибнет, немцы их уничтожают. Я все это подсчитал. Сталин вмешивается и говорит: – Что вы спорите? Микоян этим делом ведает и знает. Я отвечаю: – Нет, товарищ Сталин, он этим не ведает и не в курсе дела, и я сейчас ему объясню, что он не сможет этого сделать. Сталин спрашивает: – Что есть реального? Я поясняю: – В этом плане есть 500 тысяч тонн резервов Ставки. Распределяйте этот резерв Ставки. – Что же, я без резерва останусь? Не годится. Уходим. После этого разговора Микоян вызывает М. И. Кормилицына – начальника Управления снабжения горючим: – Прибавьте 500 тысяч тонн. Тот отвечает: – Я ничего не могу прибавить. Микоян заявляет: – Позвоните Хрулеву, пусть Хрулев это сделает. – Ничего не надо звонить Хрулеву. Кормилицын возвращается, приходит ко мне и рассказывает. Я говорю: – Делай, если он тебе приказал. Я не видел, чтобы Сталину кто-нибудь возражал, что этого сделать нельзя, а когда я возражал, он говорил: – Что это за человек, ему хоть кол на голове теши, он все свое". Сталин высмотрел Хрулева еще до войны, а вот в дни неудачного контрнаступления, как я сказал выше, он опирался на своего выдвиженца, пытаясь исправить положение. "– Поскребышев дал телефон, по которому находился Сталин, и предложил мне лично соединиться с ним. Когда я позвонил Сталину, он мне заявил, что вызвал меня с фронта по чрезвычайным обстоятельствам, а именно: по причине создавшейся критической ситуации на железнодорожном транспорте. И тут же сообщил, что для рассмотрения вопроса о работе железнодорожного транспорта создана комиссия из членов ГКО, в которую он бы считал необходимым включить и меня. Я просил меня в нее не включать, а что касается моего участия в работе комиссии, то я могу выполнять любое поручение, не будучи ее членом. Но через час я получил постановление ГКО (это было 14 марта), в котором говорилось, что «в состав руководящей пятерки по делам НКПС дополнительно включаются Микоян и Хрулев». Андрей Васильевич продолжает рассказывать: "– Пока шел разговор о моем участии в комиссии, Сталин ни разу не упомянул о работе Л. М. Кагановича, стараясь рассказать мне, как это ему представлялось, о состоянии железнодорожного транспорта, о состоянии перевозок. Он, видимо, уже был кем-то достаточно осведомлен о сложившемся положении, когда говорил о Ярославской, Северной, Казанской дорогах, забитых составами поездов. Движение по ним уже почти прекратилось. Что касается таких дорог, как Сталинградская, Пензенская, Куйбышевская, Рязано-Уральская, Южно-Уральская, то они были на грани паралича, не пускали поездов и не принимали их. Критическое положение на железнодорожном транспорте сложилось в результате ежемесячного ухудшения работы железных дорог, и только, видимо, благодаря тому, что нарком путей сообщения Каганович не докладывал о назревающей катастрофе, железнодорожный транспорт действительно зашел в тупик. Но не потому, что люди не умели работать, или не умели и не хотели понимать происходящих событий. Работа железнодорожного транспорта резко ухудшилась главным образом потому, что нарком путей сообщения не признавал вообще никаких советов со стороны сотрудников НКПС. Между тем они вносили немало ценных предложений, чтобы выйти из создавшегося положения. Каганович же кроме истерики ничем не отвечал на эти предложения и советы работников транспорта. В процессе работы комиссии ГКО я наблюдал перепалку между Кагановичем, Берией, Маленковым и другими членами комиссии. Причем у Кагановича аргументация была одна: «Вы ничего не понимаете в работе железнодорожного транспорта, вы никакого хорошего совета мне подать не можете»... И вот в процессе работы комиссии Сталин дважды обращался ко мне. В первом случае с предложением, не следует ли мне занять пост народного комиссара путей сообщения, так как это было бы полезно для армии. И когда я старался отвести от себя это предложение, доказывая, что армия может себя обеспечить и не имея своего работника в качестве наркома путей сообщения, то Сталин в ответ заявил: «Вы не понимаете существа этого вопроса». Второй разговор уже был более решительным и конкретным. Когда комиссия находилась в Наркомате путей сообщения и вела разговор с членом комиссии, первым заместителем наркома Б. Н. Арутюновым по вопросу обеспечения железных дорог топливом (он ведал этими вопросами), часов в 8 вечера раздался звонок в кабинет Арутюнова. Я был вызван к телефону лично Сталиным, который заявил мне, что он сегодня внесет предложение в Политбюро о назначении меня наркомом путей сообщения. Еще раз я просил его не делать этого, поскольку мой авторитет слишком мал для большой армии железнодорожников, и мне будет крайне трудно справляться с таким большим делом. Если Каганович, будучи членом Политбюро ЦК партии, будучи членом ГКО, не справился с этим делом, то как же я смогу справиться с ним. Сталин начал меня убеждать, что, мол, все это вы можете получить в результате своей хорошей работы, кроме того, он обещал мне помогать и задал мне вопрос: – Что, вы не верите, что я могу вам помочь? И когда я отвечал, что я всему этому верю, но все-таки прошу не назначать меня наркомом путей сообщения, Сталин в ответ на это сказал: – Вы полагаете, что я соглашусь с кандидатурой Арутюнова, которую нам все время навязывает Берия? Но я никогда не соглашусь с этой кандидатурой и считаю, что вы меня не уважаете, отказываясь от моего предложения. На мои дальнейшие просьбы о том, чтобы он, Сталин, отказался от мысли назначения меня наркомом путей сообщения, Сталин обидчивым тоном еще раз заявил: – Значит, вы меня не уважаете... Не имея больше возможности доказывать и возражать против моего назначения на пост наркома путей сообщения, я спросил Сталина: – Кто же будет начальником тыла Красной Армии? Он ответил: – Начальником тыла останетесь вы. Потому и целесообразно ваше назначение наркомом путей сообщения. Являясь одновременно и начальником тыла, вы используете все свое право наркома, чтобы в первую очередь обеспечить действующую армию. В тот же день, 25 марта 1942 г., ровно в 12 часов ночи я получил решение о назначении меня народным комиссаром путей сообщения. И буквально тут же позвонил Л. М. Каганович, который просил срочно приехать к нему в НКПС. Я приехал в НКПС, получил ключи от стола и стул, на котором сидел нарком путей сообщения, и без каких бы то ни было формальностей вступил в новую должность. Вся процедура приема-сдачи проходила в пределах 15 минут. Когда меня назначили наркомом путей сообщения, Сталин пригласил меня к себе на дачу, там было почти все Политбюро. Улучив момент, я подошел к Сталину и обратился к нему со словами: – Я не совсем понимаю отношение ко мне в 1938 году. Мехлис и другие требовали моего ареста, а теперь меня назначили наркомом путей сообщения. Какой же контраст! Он сказал примерно так: – Мехлис, как только пришел в ПУР в конце 1937 года, начал кричать о том, что вы – враг, что вы – участник военно-фашистского заговора. Щаденко вначале выступал в защиту вас. Кулик, тот последовательно заявлял: «Не верю. Я этого человека знаю много лет и не верю, чтобы он был замешан в каком-то антисоветском, контрреволюционном деле». Но вы, – говорил Сталин, – понимаете мое положение: Мехлис кричит «враг». Щаденко потом подключился к Мехлису: вы помните, – говорит, – как обстояло дело при решении этого вопроса в Политбюро? Когда я задавал Ворошилову вопрос, – продолжал Сталин, – что же нам делать, Ворошилов сказал: теперь вот ведь какое время – сегодня тот или иной подозреваемый стоит на коленях и плачет, клянется, что ни в каких заговорах не участвовал, никакой антисоветской и антипартийной работы не вел, а завтра подписывает протокол и во всем сознается... Позднее я передал весь этот разговор Ворошилову. Ворошилов возмутился: – Это неверно. Если бы я тогда колебнулся, вас бы не было. Я знал, что если перед назначением на такой большой пост, как нарком путей сообщения, не поставить все эти вопросы, тогда тот же самый Мехлис сказал бы: кого вы посадили в кресло наркома? Он – предатель, враг, он воспользуется тем, что его назначили на такой высокий поет, и поставит страну в тяжелую ситуацию. Какое у меня было положение? Дают большой пост, оставляют начальником тыла Красной Армии и говорят: вы и то, и другое будете вести. И в то же время, состояние хозяйства ужасное, а вдобавок ко всему прочему, авторитета у меня ни в партии, ни в стране никакого, никто меня не знает. Я это тоже Сталину высказал. И он ответил: – Ну хорошо, Центральный Комитет сделает все необходимое, чтобы вы пользовались соответствующим авторитетом. Кстати, когда я отрицательно характеризую Мехлиса и когда я считаю, что Мехлис вел большую работу против Ворошилова, то у меня для этого есть все основания. После окончания советско-финской войны был созван Пленум Центрального Комитета партии по итогам войны и о состоянии наших Вооруженных Сил. На этом Пленуме нарком обороны Ворошилов выступил с докладом о состоянии армии и нарисовал в нем очень мрачную картину положения в Красной Армии. Он сделал вывод, что во всем этом деле его вина, Ворошилова, и поэтому просит Центральный Комитет партии освободить его от должности наркома. Ведь он уже почти 15 лет возглавляет НКО. А за это время у всякого может притупиться острота восприятия, недостатки могут казаться обычным явлением. После выступления Ворошилова Мехлис берет слово и начинает поносить Ворошилова: нет, товарищи, Ворошилов так не должен уйти от этого дела, его надо строжайше наказать. Одним словом, хотя бы арестовать...>> Сталин тогда защитил Ворошилова.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.