Искусство метать стога

В кроссворде на вопрос: «Большая куча сена» — ответ: «Стог». Но стог нельзя назвать кучей сена, как и нельзя назвать дом кучей кирпичей или глины. Стог — это архитектурное сооружение. Стога метали неистово и с любовью. Даже место выбирали для стога такое, чтобы он украшал пейзаж, а не торчал на дороге, как комочки в глазу. Были мастера метать стога. Один мастер мог руководить целым процессом, а помогать ему, подавать сено, могли даже подростки. Эта работа второстепенная, не требующая мастерства.

Сначала прикидывали в пудах, какой будет стог. Например, реши­ли сделать стог на двести пудов, рассчитали, что его основание будет столько-то шагов в длину и ширину. Основание уже само будет дикто­вать пропорции стога. Сначала до середины стог расширяется во все четыре стороны (основание у него прямоугольное, а не бесформен­ное). Потом начитают его вершить, то есть постепенно сужать. На стогу бывает человек пять-шесть. Растет стог, и они поднимаются все выше. Все труднее становится подавать сено. Были такие специальные вилы «троешки» с тремя зубцами. Они крепились на длинные черенки. Сначала сено подают с земли, потом уже с телеги. Иногда даже со­оружали специальный помост: сено сначала клалось на этот помост, а потом на стог. Сено сыплется и колет вспотевшее тело. Стог все боль­ше заостряется. На нем уже все не помещаются, и метальщики один за другим спускаются вниз, пока не остается кто-нибудь один. Ему не­просто спуститься вниз: стог высокий, покатость его крута. Но все спускались, еще никто не оставался там ночевать.

Наконец стог очесываю граблями, чтобы он был гладким и вы­глядел опрятно. Смотришь с возвышенности и любуешься расстила­ющейся внизу долиной, полной стогов. Стога наравне с церквями- и колокольнями украшали русскую землю.

Почему В. Солоухин называет стог архитектурным сооружением⁹ В. Солоухин назызает стог архитектурным сооружением потому, что находит много общего в процессе метания стога и воздвижения дома. Сначала всегда выбирают для дома место, чтобы он вписывал­ся окружающий пейзаж. То же самое происходит, когда хотят поста­вить стог. В доме самое главное — это добротный фундамент, ведь вся постройка будет держаться на нем. Так же и основание стога определяет его пропорции. Как и в строительстве, так и в метании всегда есть главный человек, который руководит всем процессом, он должен быть настоящим мастером своего дела. Постройка дома и метание стога так похожи друг на друга, что Солоухин называет стог архитектурным сооружением.

№22

I

Твардовский

Трудно писать о человеке, с которым не так давно расстался и с кем дружил на протяжении двух десятков лет, хотя дружба с ним была и нелегка.

Да, Твардовский не относился к людям, в общении с которыми всегда было легко и просто. Но в каком бы настроении он ни пребы­вал, с ним всегда интересно было общаться. В нем всегда чувствова­лось какое-то превосходство. Хотя он никогда не старался выглядеть умнее, в споре, как и многие люди, он не любил признавать себя по­бежденным. Но если уж приходилось это делать, он всегда делал это так по-рыцарски, с открытым забралом, что хотелось ему отдать свою шпагу. Да, в нем было что-то рыцарское, в этом сыне смолен­ских лесов, косая сажень в плечах, умение отстаивать свою точку зрения, глядя прямо в глаза, не отказываться от сказанного. Меня всегда это в нем привлекало.

Мы познакомились с ним сразу после войны, обоим было лет по тридцать пять. Он тогда был уже знаменитым писателем, «Теркина» все знали наизусть. Я пришел к нему в кирзовых сапогах и заплатан­ной гимнастерке и робко уселся на край стула. Некоторое время он внимательно и доброжелательно на меня смотрел, а потом ошарашил вопросом: «Это вы опасной или безопасной бритвой гак лихо усы подбриваете?» Я растерялся, но был вынужден признаться, что делал это безопасной бритвой. Он потом часто возвращался к моим усам: «И что же, каждый день, перед зеркалом, железной рукой? И посе­редке тоже? Как же надо к себе неплохо относиться, чтобы этим за­ниматься. ..» И пожал плечами.

Вообще Трифоныч любил смутить собеседника внезапным во­просом, но не думаю, что в этот раз он хотел меня как-нибудь задеть — в этот вечер он был удивительно внимателен ко мне. Просто он очень не любил людей, которые уделяют себе слишком много вре­мени. Какие-нибудь красные носки или излишне яркий галстук мог­ли настроить его против человека. Я много раз видел, как у него в глазах гас интерес к такому человеку. Твардовскому вообще была противопоказана пошлость во всех ее проявлениях.

Я рассказываю сейчас обо всех этих мелочах не только потому, что из мелочей складывается целое, но и потому, что сейчас, через два месяца после того, как я его хоронил, он мне особенно дорог этими мелкими черточками, своим взглядом, иногда суровым, а ино­гда таким добрым, даже детским.

Может быть, с ним не всегда было просто дружить, но от одного сознания, что он есть, становилось легче.

На чем, по вашему мнению, основывалась дружба А Твардовско­го и В Некрасова'''

По моему мнению, дружба А. Твардовского и В. Некрасова осно­вывалась на взаимном уважении. В первую очередь они оба были личности, и это привлекало их друг в друге. Во многом непохожие и мыслящие по-разному, им нравилось спорить и убеждать собеседни­ка в своей правоте. Им было непросто уживаться вместе, но, как и все противоположности, они тянулись друг к другу.

№22

II

Твардовский

Трудно писать о человеке, с которым недавно расстался и с кото­рым дружил более двух десятков лет.

Дружба с Твардовским не всегда была проста, но, в каком бы на­строении он ни был, с ним всегда было интересно общаться. Твар­довский никогда не старался казаться умнее других, но в нем чувст­вовалось какое-то превосходство. Ему, как и большинству людей, не нравилось признавать себя побежденным в споре, но если уж ой это делал, то так по-рыцарски, с открытым забралом, что мне гут же хо­телось отдать ему свою шпагу. Было что-то рыцарское в этом сыне смоленских лесов; он умел отстаивать свою точку зрения, никогда не отрекался от сказанного.

Впервые мы встретились после войны, нам обоим было лет по тридцать пять. Твардовский был уже знаменитым писателем, его «Теркина» все знали наизусть. Я зашел к нему в кабинет в кирзовых сапогах и потертей гимнастерке и робко присел на стул. Твардов­ский долго меня рассматривал, и мне стало от этого не по себе. Вдруг Твардовский ошарашил меня вопросом: как я брею свои усы: опасной или безопасной бритвой. Я смутился, но ответил, что безо­пасной. Твардовский потом еще много раз возвращался к этим усам, говоря, что, наверное, надо очень хорошо к себе относиться, чтсоы так ухаживать за своими усами.

Вообще, Твардовский любил задать собеседнику какой-нибудь неожиданный вопрос, но в этот раз он не хотел меня обидеть: весь день он был очень приветлив. Просто Твардовский не любил людей, которые слишком внимательно относятся к своей внешности. Если он это видел, он сразу терял интерес к такому человеку. Твардовско­му была противопоказана пошлость в любых ее проявлениях.

Я вспоминаю обо всех мелочах, связанных с Твардовским не только потому, что из мелочей складывается целое, но и потому, что после смерти друга мне были очень дороги именно эти мелочи.

Может быть, с Твардовским не всегда было просто дружить, но от мысли, что он есть, всегда становилось легче.

Какие черты характера А. Твардовского особенно ценил В. Некрасов и почему?

В. Некрасов особенно ценил в Твардовском его уверенность в том, что он отстаивает. Некрасов пишет, что Твардовский никогда не отказывался от сказанного. Но несмотря на его твердость, Твардов­ского можно было убедить, что он не прав, и тогда, как выражается автор, он вел себя по-рыцарски, с открытым забралом, признавал, что прав не он, а его собеседник.

Некрасов отмечает в Твардовском такую черту, как нетерпимость к пошлости во всех ее проявлениях. Если какой-нибудь человек да­вал хоть намек своей внешностью или поведением на пошлость, то у Твардовского сразу же пропадал интерес к этому человеку.

В. Некрасов ценит, что Твардовский не похож на него самого. Именно этим он ему и был интересен.

№23

I

Подвиг художника

В 1508 году Микеланджело Буонарроти подписал договор с па­пой Юлием II. Итальянский скульптор и художник должен был рас­писать плафон Сикстинской капеллы — длинной залы в папском дворце.

Чтобы расписать ее потолок (высота зала составляет 18 метров), соорудили специальные леса, на которых художник мог работать только лежа. Он работал в таком положении в течение четырех лет. Его тело ныло, краска капала ему на лицо, но Микеланджело ничего не замечал, потому что работал с неистовством, забывая о сне и еде.

Проработав столько лет лежа, великий мастер испортил себе зре­ние, и долгие годы потом мог рассматриваться предметы, только подняв их над головой.

Сколько технических трудностей испытал Микеланджело! Толь­ко он расписал одну фреску (роспись по штукатурке водяными крас­ками), как часть потолка стала покрываться плесенью, и ему при­шлось начинать работу сначала.

Микеланджело один расписал площадь в шестьсот квадратных метров. Ему помогал только его ученик Кондиви. Это был труд ти­тана, настоящий подвиг художника.

За что бы ни брался Микеланджело, он всегда работал с боль­шим рвением. Например, если ему нужен был мрамор для скульп­туры, он сам спускался в каменоломню и проводил многие месяцы, добывая его.

Можно задаться вопросом: зачем, ради чего Микеланджело с та­ким рвением-работал? Если бы мы задали этот вопрос самому ху­дожнику, он бы его просто не понял. Для него было смыслом жизни непрерывно творить. В своих творениях он раскрывал свои мысли, и была еще в этом иступленном труде огромная радость — радость творить.

Прошло уже пять веков, как умер великий мастер, но его произ­ведения живы. Мы до сих пор любуемся Сикстинским плафоном и скульптурами Микеланджело, понимаем, что он хотел в них выра­зить. Когда видишь смелого «Давида», вставшего на защиту своей родины, осознаешь, как горячо Микеланджело любил свою страну, также защищавший родную Флоренцию с оружием в руках.

Мы видим Сикстинскую капеллу, и мысли Микеланджело о красоте и совершенстве человека становятся нам ближе. Мы благодарны ему за созданные произведения, которые приносят нам глубокую радость.

Объясните смысл названия текста.

Подвиг — это самоотверженный поступок. Микеланджело совер­шил именно такой поступок. Он не жалел себя, расписывая плафон Сикстинской капеллы. В свои фрески художник вложил всю душу. Он даже не пожалел своего зрения ради того, чтобы для потомков сохра­нились его понимание мира, его чувства и мысли. И действительно, спустя несколько веков мы любуемся произведениями Микеланджело. Мы его помним, и наши потомки тоже будут его помнить и восхи­щаться его творениями. Это и есть подвиг художника.

№23

II

Подвиг художника

В 1508 году великий художник и скульптор Микеланджело за­ключил договор с папой Юлием П. Художник должен был расписать плафон Сикстинской капеллы — залу в папском Ватикане.

Чтобы расписать потолок, высота которого составила 18 метров, были сооружены специальные леса. Микеланджело мог работать на них только лежа. Так работать было очень тяжело, но художник ра­ботал с неистовством, забывая о сне и еде.

У Микеланджело было очень много трудностей во время работы. Только он расписал фреску, как часть потолка стала покрываться плесенью, и ему приходилось начинать все сначала.

Художник расписал один более 66 квадратных метров, ему помогал только его ученик Кондиви. Это был настоящий подвиг художника.

За что бы Микеланджело ни брался, он все делал очень самоот­верженно. Например, если ему нужен был мрамор для скульптуры, он проводил многие месяцы в каменоломне.

Если бы современный человек спросил художника, ради чего он с таким рвением работает, он бы просто не понял этого вопроса. Ми­келанджело просто не мог жить иначе. Он стремился в работе раскрыть свои чувства и мысли. В этом иступленном труде для него была огромная радость — радость творить.

Прошло пять веков, но мы до сих пор любуемся произведениями Микеланджело. Смотря на смелого «Давида», вставшего на защиту своей страны, мы понимаем, как горячо любил художник свою роди­ну, он сам защищал Флоренцию с оружием в руках.

Мы любуемся Сикстинской капеллой, и чувства художника ста­новятся нам ближе. Мы благодарны художнику за его произведения, за его самоотверженный труд.

Дополните текст рассуждением о вашем понимании смысла творчества.

Смысл творчества я вижу в том, чтобы создавать что-то принци­пиально новое. Ведь если человек копирует кого-то, он выражает не свои мысли, а мысли создателя оригинала. Значит, у такого человека нет своего Я. Если человек хочет показать свои мысли и чувства, его творчество уникально. Конечно, встречаются люди со схожими жиз­ненными позициями и они составляют одно течение в искусстве, но каждый из них по-своему выражает одно и то же. Каждый выражает какую-то одну грань.

№24

I

О милосердии

В прошлом году со мной случилась неприятность: я упал, упал неудачно. Я сломал нос, рука выскочила из плеча и повисла плетью. Случилось это часов в семь вечера в центре Москвы, на Кировском проспекте, недалеко от дома, где я живу.

С большим трудом я поднялся и добрел до ближайшего подъезда. Я чувствовал, что держусь, потому что нахожусь в шоковом состоя­нии, и надо что-то срочно сделать. Я пытался унять кровь платком; боль накатывала все сильнее. И говорить я не мог — рот был разбит. ' Я решил повернуть домой. Шел я, как мне кажется, не шатаясь. Я хорошо помню этот путь метров четыреста. Народу было много. Мимо меня прошла какая-то парочка, женщина с девочкой, молодые парни. Хоть бы кто-нибудь мне помог. Все они смотрели на меня сначала с интересом, но потом отводили глаза. Я запомнил лица многих людей, — видимо, безотчетным вниманием, обостренным ожиданием помощи.

Боль путала сознание, но я понимал, что если сейчас лягу на тро­туаре, то люди будут просто переступать через меня. Я понимал, что надо обязательно добраться до дома. Мне так никто и не помог.

Позже я думал над этой историей. Могли ли люди принять меня за пьяного? Вроде нет. Но если бы даже и приняли, они же видели, что я весь в крови, что со мной что-то случилось — упал, ударили. Почему же они не спросили, не нужна ли мне помощь? Значит, пройти мимо, не ввязываться, «меня это не касается» стало обычным чувством.

С горечью вспоминал я этих людей, злился на них, но потом я вспомнил о себе. Желание увернуться, уйти было и у меня. Уличив себя в этом, я понял, насколько стало это чувство привычным в на­шей жизни.

Я не собираюсь оглашать жалобу на порчу нравов. Но, однако, уровень снижения нашей отзывчивости заставил меня задуматься. Никто персонально не виноват. Видимых причин не нашел.

Раздумывая, я вспоминал голодное фронтовое время. Тогда никого бы не- прошел мимо раненого. Из твоей части, из другой ли — все помогали, тащили на себе, перевязывали. Никто не делал вид, что он ничего не заметил. Конечно, кто-то нарушал этот негласный закон, но ведь были и дезертиры, и самострелы. Но речь ведь не об отдель­ных людях, а о нравах той поры.

Я не знаю, что нужно сделать для необходимого взаимопонима­ния, но я уверен, что только из общего понимания проблемы могут возникнуть какие-нибудь конкретные выходы. Один человек может только бить в колокол тревоги и просить всех подумать, что сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь.

В чем вы видите причины «снижения нашей отзывчивости»?

Мне кажется, что причина «снижения нашей отзывчивости» в том, что люди думают в первую очередь о себе, а уж потом о других. С одной стороны, это понятно. Ведь жизнь в нашей стране всегда была нелегкая, а в последние время она для многих стала просто на­стоящим испытанием, поэтому люди думают только о том, как полу­чить выгоду для себя. Но с другой стороны, такая позиция, конечно, неправильна, но изменить укрепившее в сознании людей быстро нельзя. Отзывчивости надо учить с малолетства, и тогда, если каж­дый будет по-доброму относиться к прохожему, все будут помогать друг другу, и все будут счастливы.

№24

II

О милосердии

Однажды со мной случилась беда: я упал и сломал себе нос и ру­ку. Произошло это в самом центре города Москвы.

Я с большим трудом поднялся и зашел в ближайший подъезд. Я пытался унять платком кровь, но и не получалось. Я понимал, что нужно срочно что-то сделать, потому что боль станет накаты­вать все сильнее. Я не мог даже говорить, так сильно был разбит рот.

Я решил пойти назад домой. Я очень хорошо запомнил эти четы­реста метров, что шел до дома. На улице было много народу: навст­речу мне прошли молодые ребята, женщина с ребенком, влюбленная парочка, но никто не помог: сначала все они смотрели на меня с ин­тересом, но потом отводили глаза. Я очень хорошо запомнил все эти лица.

Боль путала мое сознание, я еле шел, но ложиться на тротуар бы­ло нельзя, потому что я знал, что никто мне не поможет, что люди будут просто перешагивать через меня.

Позже я задумался над этой историей. Я думал, что на пьяного не был похож, но даже если бы меня приняли за пьяного, люди же ви­дели, что я в крови и что мне нужна помощь. Я подумал, что в нашей жизни желание не ввязываться, сохранить время, «меня это не каса­ется» стало нормой.

Сначала я злился на этих людей, но потом вспомнил, что и со мной было то же самое: я проходил мимо людей, которым нужна была помощь.

Мне стало горько, что уровень нашей отзывчивости снизился. Это заставило меня призадуматься: а кто же в этом виноват? Види­мых причин для происходящего я не нашел.

Я вспоминал фронтовые годы, когда ни один человек при виде раненого не мог пройти мимо, никто не делал вид, что ничего не за­метил: тащили его на себе, перебинтовывали. Конечно, кое-кто на­рушал этот негласный закон, но ведь были и дезертиры, и самостре­лы.

Я уверен, что только из общего понимания проблемы могут воз­никнуть какие-то конкретные выходы, ведь один человек может только бить в колокол и просить всех проникнуться этой проблемой и подумать, что же сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь.

Как бы вы ответили на вопрос, заданный Д. Граниным «Что же сделать, чтобы милосердие согревало нашу жизнь?»

Мне кажется, чтобы «милосердие согревало нашу жизнь», нужно воспитывать в себе это чувство. Ведь человек не рождается ни добрым, ни злым. Все моральные качества он приобретает, общаясь с другими людьми. Нужно работать над собой, а малень­ких детей с пеленок приобщать к доброте, высокому искусству, и тогда они вырастут отзывчивыми, искренними и любящими людьми.

№25

I

Покос

Последний раз я принимал участие в покосе лет пять или шесть тому назад. Я приехал в деревню на побывку, а был как раз разгар сенокоса. С вечера я и не собирался идти косить, но застучали моло­точки по наковальням, и что-то поднялось во мне, взбудоражило. Я подумал: почему бы и не сходить?

Вечернее время было упущено, а своей косы у нас в хозяйстве не было: некому было косить. Тогда мой сосед порекомендовал мне взять косу у Ивана Васильевича Кунина. «Сам он уже престарелый. а коса у него отличная», — сказал он мне.

Еще от церковной ограды увидел я огонек цигарки Ивана Васи­льевича. Я подошел к нему и сел рядом.

— Что, воздухом дышишь? — спросил он меня.

— Да вот, хочу с мужиками на покос сходить, — ответил я. Иван Васильевич встал и пошел в дом. Было слышно, как он вы­шел во двор. Вскоре он вышел, неся с собой две косы.

— Вот тебе коса, — сказал он. — Только поаккуратней, не сло­май.

— А вторая коса зачем? — удивился я.

— Это мне. Разбередил ты меня — тоже на покос пойду. Воз­можно, последний разочек...

Привычным движением руки Иван Васильевич положил косу на плечо.

Косцы не удивились, когда увидели Ивана Васильевича. Они хо­тели по привычке поставить его впереди, но он отказался и встал сзади. А трава как нарочно уродилась невпрокос. Такая трава требу­ет намного больше сил, чем реденькая.

Мы долго спорили с Иваном Васильевичем, кто пойдет сзади, и наконец он меня уговорил идти впереди. Какое-то время я косил ув­леченно, забыв про все, но вскоре услышал, как коса старика шарка­ет прямо по моим пяткам.

— Могу! Могу! Коси! Живей! Не мешкай! — почти кричал он.

Сначала я прибавил шаг, но потом решил все же пропустить ра­зошедшегося старика вперед. Он занял мой прокос и вскоре нагнал и еще одного косца, который тоже уступил ему дорогу, а потом он настиг и третьего.

Наконец он остановился, тяжело дыша, рот его был приоткрыт, глаза горели живо и радостно. Он взял горсть травы и утер ею крас­ное от упорной работы лицо. Оно стало мокрым, и было уже не покять от чего: то ли от росы, то ли от пота, то ли от слез совершив­шейся радости.

Когда снова начали косить, Нван Васильевич опять пропустил меня вперед. Он прорешал, что больше обгонять не будет и будет косить тихонечко. «Помахал и хватит, — сказал он. — Кости мои немазаны...»

Я косил и думай, что же такое таится в работе земледельца, что и тяжелая она, и не самая благодарная, а привораживает к себе челове­ка так, что тот, на ладан дыша, берет ту косу, которой косил в моло­дости, идет, косит, да еще и плачет от радости?

Как вы думаете, что заставлю Ивана Васильевича принять уча­стие в покосе?

Говорят, что земледелец никогда не расстанется со своим заняти­ем, потому что земля его привязала к себе. Ему нравится, что она отдает теплом, что она приносит урожай; она для него и мать, и дитя. Поэтому неудивительно, что Иван Васильевич решил отряхнуть ста­риной», ведь для него его работа всю жизнь была самым главным делом, она приносила ему радость и удовлетворение.

№25

II

Как в молодости

Однажды мне пришлось участвовать в покосе. Я приехал в де­ревню на побывку как раз в разгар сенокоса и сначала не «обирался на него идти. Но как услышал, как стучат молоточки по наковален-кам, решил сходить.

Так как косы в нашем хозяйстве не было, сосед посоветовал схо­дить к Ивану Васильевичу Кунину, который сам не косил из-за воз­раста, а коса у него было отличная.

Когда я подошел к дому Ивана Васильевича, старик курил около дома. Когда он узнал, что я хочу сходить на покос, пошел в дом и вынес оттуда две косы. Оказалось, что я так разбередил старика, что он и сам решил сходить покосить траву.

Косари не удивились появлению Ивана Васильевича и хотели по привычке поставить его впереди, но он отказался, сказав, что пойдет сзади. Мы со стариком немного поторговались, кто пойдет сзади, и наконец я согласился пойти впереди него.

Какое-то время я косил увлеченно, забыв обо всем, но вскоре ус­лышал, что коса Ивана Васильевича почти касается моих пяток. Ста­рик бодро косил, громко подбадривая себя.

Сначала я решил прибавить шаг, но вскоре все же пропустил ста­рика вперед. Потом Иван Васильевич нагнал и другого косаря, и тот тоже его пропустил. Прошло еще немного времени, и он нагнал тре­тьего.

Когда Иван Васильевич остановился, он тяжело дышал, рот его был открыт, глаза светились счастьем. Он взял горсть травы и утер ею красное от работы лицо. Щеки его стали мокрыми, и уже было непонятно почему: то ли от росы, то ли от пота, то ли от слез свер­шившейся радости.

Когда снова начали косить, старик встал сзади и пообещал, что больше обгонять не будет, что он уже отвел душу.

Я косил и думал, что такого таинственного в тяжелой и порой не­благодарной работе земледельца, что тот на ладан дышит, а все же берет косу, которой косил в молодости, и идет, и косит, да еще и плачет от радости.

Выразите свое отношение к поднятой в тексте проблеме.

Мне кажется, что очень важно любить свою работу, то, чему ты посвящаешь свою жизнь. Нужно чувствовать призвание к работе, делать ее с удовольствием. Ведь если работа, пускай даже самая тя­желая, приносит радоеть и если трудиться идешь с улыбкой, можно считать, что жизнь удалась и что прожил ты ее не зря.

№26

I

Музыка

Последней военной осенью я стоял на посту в одном польском городишке. Это был первый иностранный город, который я увидел в своей жизни, но он ничем не отличался от наших разрушенных горо­дов. Так же меж изуродованных домов, усыпанных ломом, кружи­лись листья и куски бумаги. Над городом стоял мрачный купол по­жара. На горящие здания то и дело обрушивались снаряды, гудели в воздухе самолеты.

Мы заняли город утром, а уже вечером откуда-то, словно из-под земли появились люди с узлами, чемоданами или тележками, чаще с ребятишками. Они плакали у развалин, вытаскивали что-то из-под обломков. Ночь укрыла бездомных людей с их горестями и пережи­ваниями. И только пожары укрыть она не могла.

Неожиданно в доме напротив меня раздалась музыка органа. При бомбежке от этого дома отвалилась половина, открывая взору стены с сухощекими святыми и мадоннами, смотрящими через копоть го­лубыми скорбными глазами.

Я сидел на лафете пушки, зажав между коленями карабин, и ка­чал головой под одинокую музыку посреди войны. Когда-то в детст­ве, услышав звуки скрипки, мне хотелось умереть от непонятной печали и восторга. Глупый был, маленький. С тех пор я повидал столько смертей, что. ненавистнее слова «смерть» для меня нет, И поэтому, наверное, услышанная мною в детстве музыка переломи­лась во мне, а те взлеты к небу, от которых я плакал когда-то, рас­творились в сердце и стали им самим, и то, что пугало в детстве, бы­ло вовсе не страшно. Да, музыка осталась той же, и я остался тем же, но не было слез и детского восторга, из которого рождалась любовь к близким и к Родине. Музыка разворачивала душу, как огонь войны обнажал дома, показывая то лики святых, то кровать, то качалку. Все было обнажено, и поэтому музыка не плакала, а звучала воинствен­ным кличем, призывающим что-нибудь сделать, чтобы утихли пожа­ры, чтобы люди не жались к развалинам, а чтобы зашли они под крышу, где ждут их близкие и любимые люди, чтобы в небе не было слышно звуков взрывов.

Почему в военные годы автор по-иному стал воспринимать зна­комую с детства музыку?

В военные годы автор стал по-иному относиться к знакомой с детства музыке, потому что в детстве, еще ничего не зная о жизни, он хотел умереть от радости и восторга, когда слушал музыку. Те­перь же, повидав столько смертей в своей жизни, он понимал эту музыку по-другому. Ему по-прежнему казалась эта музыка грустной, но теперь он хотел что-то сделать для людей, чтобы им жилось легче и радостней на этой земле.

№26

II

Музыка

Последней военной осенью я стоял на посту в одном польском городе. Хотя это и был иностранный город, он ничем не отличатся от наших разрушенных городов: по улицам летели листья и клочки бу­маги, здания были разрушены. Над городом стоял купол пожара. В небе гудели самолеты, и иногда на развалины обрушивались снаря­ды.

Днем советские войска заняли город, а вечером откуда-то появи­лись люди с узлами и чемоданами. Они плакали у разрушенных до­мов, вынимали что-то из-под обломков. Наступила ночь и укрыла людей с их горестями. Не могла она укрыть только пожары.

Неожиданно в доме напротив зазвучали звуки органа. Половина этого дома во время бомбежки отломилась, обнажив на стенах сухощеких святых и мадонн, которые смотрели сквозь копоть голубыми скорбящими глазами. Когда-то в детстве, услышав скрипку, я был готов умереть от восторга и непонятной печали. Но тогда я был маленький и глупый. Теперь же я столько смертей повидал, что одно это слово — смерть — было для меня ненавистно. Навер­ное, поэтому музыка, которую я слышал в детстве, переломилась во мне, а те взлеты к небу, от которых я плакал когда-то, растворились в сердце и стали мной самим. То, что пугало в детстве, было теперь не страшно.

Музыка была той же, да и я был прежним, но только теперь я не плакал от этих проникновенных звуков, не было того восторга, от которого рождалась любовь к близким и к Родине. Музыка развора­чивала душу, все обнажилось, все было вывернуто грязной изнанкой, и поэтому музыка не плакала, а звучала воинственным призывом сделать что-нибудь, чтобы утихли эти пожары, чтобы люди зашли*в дома к близким и любимым, а не жались к развалинам, чтобы небо не подбрасывало взрывами.

Выразите свое отношение к поднятой проблеме в тексте.

Война — это страшное слово. За всю человеческую историю войны унесли миллионы жизней, оборвали миллионы судеб. Любая война бессмысленна, жестока и выгодна только небольшой группе людей. Затраченные усилия, принесенные жертвы не стоят всех кон­трибуций, приращений территории и обретения влияния, поэтому, как мне кажется, проигрывают в войне все: и победители, и побеж­денные.

Война — это признак слабости людей; ведь ни одна сильная лич­ность не станет применять силу, она найдет другие способы дости­жения желаемого. А слабый человек первым делом возьмется за оружие.

№27

I

Весенний остров

Пароход миновал Осиновский порог, и Енисей сразу стал шире, а берега его — ниже. Чем шире становился Енисей, тем более пологи­ми становились берега, течение успокаивалось, воды текли без шума и суеты.

Я стоял один на носу парохода и смотрел на родную реку, вдыхал прохладу ночи. Иногда нос парохода так глубоко врезался в воду, что брызги долетали и до меня. Я радостно облизывал губы и ругал себя за то, что так долго не был в родных краях, суетился, хворал, путешествовал по чужим краям. Пароход шел по Енисею, разрезая, как студень, реку и тихую ночь. На пароходе все спали, не спал только сам пароход, не спал рулевой, и я не спал.

Я ждал солнце. Примерно час назад оно укатилось в лес и за­висло над вершинами деревьев. Над рекою поднялся туман, окуты­вая ее берега. Этот летний туман был очень легким и не мешал па­роходу продвигаться вперед. Скоро солнце оттолкнется от деревьев и поползет вверх, разгонит туман, который заползет в гущу леса и там падет росой на травы, листья и песок. Кончится так и не на­чавшаяся ночь.

Утром я увидел впереди остров, в середине которого была груда скал, меж них тенели кирдачи, а понизу кипел вершинами лес.

Берега острова были яркими. Так бывает здесь только в конце весны — в начале лета, когда бушует всюду разнотравье и полыхают яркие цветы Сибири. В середине лета, в сенокос, цветы осыпаются, а листья на деревьях блекнут.

Но на острове живая зеленая лента! Вон только что распустив­шийся гусятник, а вон хвощ. За ними синяя полоса с розовыми и огненными вкраплениями. Цветут колокольчики, дикий мак, кукуш­кины слезы... Везде по Сибири они уже отцвели а здесь весна!

Пароход начал удаляться от острова, а я побежал на корму. Я торопился, мне хотелось посмотреть на нечаянно встреченную весну.

Позже я пытался отыскать похожий остров. Встречались разные: и одинокие, и цепью, — но такого, весеннего, острова больше не было. Этот остров долго был под водой, а когда он обох, везде уже бушевало лето. Но он не мог остаться без весны — и забушевал, за­цвел всеми красками радуги, и ничто не могло сдержать торжество природы. Она буйствовала, не соблюдая никаких сроков.

Вспоминая об этом острове, я думаю о нас, людях. Ведь у каждо­го человека рано или поздно тоже бывает весна. Не важно, в каком облике и в каком цвете. Главное, что она приходит.

Как вы понимаете слова В. Астафьева: «К каждому человеку по-, здно или рано приходит своя весна»?

Мне кажется, В. Астафьев имеет в виду, что рано или поздно у человека наступает такой период в жизни, когда он наиболее актив­ный, наиболее творческий, когда он полностью раскрывается как личность, когда все его чувства обострены. Такого человека мы обычно называем цветущим.

У каждого человека своя весна, каждый раскроется по-своему. Я полностью согласен с В. Астафьевым, что не важно, в каком облике или каком цвете, но «к каждому человеку поздно или рано приходит своя весна».

№27

II

Весенний остров

Пароход миновал Осиновский порог, и Енисей становился теперь все шире, а берега его — все более пологими. Постепенно река успо­каивалась, несла воды без шума и суеты.

Я стоял один на носу корабля и любовался на родную реку. Когда нос корабля слишком сильно врезался в воду, до меня долетали брызги. Я слизывал их и ругал себя за то, что так долго не бывал на родине.

Была ночь, и все на пароходе, кроме самого парохода, рулевого и меня, спали.

Я ждал солнце, которое час тому назад укатилось к лесу и завис* ло над вершинами деревьев. Реку и ее берега укутал туман. Он был несильным и не мешал пароходу идти. Скоро солнце опять подни­мется, и туман уползет в лес и выпадет росой. И кончится так и не начавшаяся ночь.

Утром я увидел впереди остров. В середине его были скалы, а понизу острова кипел лес. Берега были яркие и пестрели от разно­травья. Так бывает только в конце весны или начале лета, когда си­бирские цветы горят всеми цветами радуги, а травы насыщенно зе­леные. К середине лета, к сенокосу, цветы опадают, а чистья на дере­вьях блекнут.

Но на подоле острова была живая лента зелени. За зеленой по­лосой была синяя с огненными брызгами. Цвели маки, колоколь­чики, жарки... Везде по Сибири цветы уже отцвели, а здесь... весна!

Я побежал на корму, мне хотелось еще немного полюбоваться на этот остров. Потом мне встречались и другие острова, но такого ве­сеннего острова больше не было. Он был слишком долго под водой и высох только тогда, когда везде уже бушевало лето, но он не мог без весны и забушевал, расцвел. Ничто не могло сдержать торжества природы.

Вспоминая об этом острове, я думал о людях. Ведь к каждому че­ловеку рано или поздно тоже приходит своя весна. Не важно, в каком облике и в каком цвете. Главное, что она приходит.

Выразите свое отношение к поднятой проблеме в тексте.

Я согласен с автором, что у каждого человека рано или поздно наступает своя весна, время, когда человек наиболее продуктивен и активен, время, когда человек может выразить себя наиболее ярко. У кого-то его весна приходит в молодости, но часто такие люди стано­вятся не такими яркими к зрелости. Другим же людям, наоборот, нужно время сформироваться как личности, выносить свои идеи. У таких людей весна бывает и в зрелые годы. Но из-за того, что весна эта поздняя, она нисколько не хуже «ранней».

№28

I

Дядя Гиляй

Ничто не может дать такого представления о прошлом, как встреча с его современником, особенно с таким необычным, как Владимир Алексеевич Гиляровский — человеком неукротимой энер­гии и неудержимой доброты.

Прежде всего в Гиляровском поражала его цельность характера. Если существует такое выражение, как «живописный характер», то оно относится именно к нему.

По укладу своей души Гиляровский был настоящим запорожцем. Недаром Репин рисовал с него одного из казаков, пишущих письмо султану, а скульптор Андреев лепил с него Тараса Бульбу для баре­льефа на своем памятнике Гоголю.

Да и внешностью он был заметной: с сивоусыми усами, в смуш­ковой шапке и жупане. Он сразу поражал собеседника блеском свое­го разговора и значительностью своего облика.

Гиляровский вырос в исконно русской семье, где соблюдались строгие правила, переходившие из поколения в поколение. Естест­венно, что в такой семье рождались дети крепкие и физически силь­ные. Гиляровский мог пальцами согнуть серебряный рубль, разгибал подковы.

Однажды Гиляровский приехал в гости к своему отцу и, желая показать свою силу, завязал в узел кочергу. Его отец, глубокий ста­рец, разозлившись, что сын портит домашние вещи, в сердцах развя­зал кочергу и выпрямил ее.

У Гиляровского было много случаев, сделавших его в нашем представлении выдающимся человеком. Будучи человеком такого размаха, Гиляровский, естественно, оказался среди передовых людей своего времени. Он дружил с Чеховым, Буниным, Куприным и со многими другими творческими людьми.

Но, пожалуй, больше, чем дружбой с известными людьми, Гиля­ровский мог гордиться тем, что вся московская беднота знала его. Гиляровский был знаком с московским «дном», знаменитой Хитровкой — приютом нищих и бродяг, множества талантливых людей, не нашедших свое место в этой жизни.

Хитровцы любили его как своего защитника, потому что он по­нимал глубину хитровского горя и опустошения.

Сколько же нужно было бесстрашия и доброты, чтобы заслужить доверие этих озлобленных людей!

Гиляровский мог приходить в Хитровские трущобы в любое вре­мя, не боясь ничего. Его никто не посмел бы тронуть. Лучшей про­пускной грамотой для него было его великодушие. Оно смиряло да­же самых агрессивных.

Каждому времени нужен свой летописец, который бы описывал не только исторические события, но и уклад простой жизни.

Есть люди, без которых сложно представить себе существование литературы и общества. Гиляровский был одним из них.

Не важно, что он мало написал. Вокруг него крутилась литера-турная и общественная жизнь. В деятельности таких людей, как Ги­ляровский, преломлялась вся современная история страны. Такие люди определяли собой свое время.

Определите стиль данного текста Докажите свою точку зре­ния

Мне кажется, что это текст публицистического стиля. По жанру это очерк. Автор хочет рассказать читателям о выдающейся личнос­ти, показать его с разных сторон и заинтересовать читающих эти строкч не только в том, чем этот человек знаменит, но и в том, как его деятельность повлияла на развитие литературы и общественной жизни.

№28

II

Дядя Гиляй

Ничто не может дать такого представления о прошлом, как зна­комство с его современником, особенно с таким, как Владимир Алексеевич Гиляровский.

В Гиляровском поражала целостность и выразительность его ха­рактера, можно сказать, что он у него был «выразительным».

По строю своей души Гиляровский был запорожцем. Репин пи­сал с него одного из казаков, пишущих письмо султану, а скульп­тор Андреев лепил с него Тараса Бульбу для барельефа на памят­нике Гоголю.

Внешность у Гиляровского была заметная. Он поражал собесед­ников блеском своего разговора и ясно ощутимой внушительностью своего внутреннего облика.

Гиляровский происходил из исконно русской семьи, где чтили традиции, передающиеся из поколения в поколение. Поэтому неудивительно, что дети в этой семье все были цельные и физически развитые люди. Гиляровский был такой сильный, что разгибал подковы.

Однажды в гостях у отца, желая показать свою силу, Гиляров­ский завязал кочергу в узел, а его отец, глубокий старик, рассердив­шись, что сын портит домашние вещи, развязал и выпрямил ее.

Естественно, человек такого размаха, как Гиляровский представ­лялся нам личностью легендарной. Он был человеком передовым, дружил с Чеховым, Куприным, Буниным и многими творческими личностями того времени.

Но больше всего Гиляровский мог гордиться тем, что он был из­вестен и любим среди московского «дна» — жителей Хитровки. Хитровцы любили Гиляровского как своего защитника, человека, кото­рый понимает глубину их страданий.

Пожалуй, Гиляровский был единственным человеком, который мог в любое время дня и ночи смело гулять по Хитровке. Никто бы не осмелился его тронуть.

Сколько же было великодушия и бесстрашия в этом человеке, что он сумел заслужить доверие таких озлобленных людей!

Каждому времени нужен свой летописец, который бы описывал не только исторические события, но и простой быт людей.

Есть люди, без которых трудно представить существование об­щества и литературы. Не важно, много или мало они написали. Они жили, вокруг них кипела литературная и общественная жизнь; вся современная история преломлялась в их деятельности. Важно то, что они определяли собой свое время.

Как вы думаете, почему К. Паустовский назвал В Гиляровского легендарной личностью?

Мне кажется, что К. Паустовский назвал В. Гиляровского леген­дарной личностью потому, что вокруг него кипела литературная и общественная жизнь, его деятельность определяла то время, в кото­ром он жил. «Легендарен» Гиляровский еще и тем, что он был лето­писцем времени — летописцем быта и уклада.

№29

I

Поиск по сайту: