Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Чемпионат четвёртый (1962) 13 страница



Убеждение само по себе, убеждение без чувства любви - это хромые ноги и падения. Жестокость падений для тебя и других. Тщеславие склонно обращаться к ошибочным ходам, решениям, лишенным души. Голое убеждение - основа карьеризма, в нем преобладает фальшь. Человек, способный к любви, способен и видеть мир, не схемы, корысть, а мир, даже если жизнь порой горька...

Наклоняюсь с пьедестала почета, почти приседаю, но не потому, что мне неловко пожимать протянутую руку старика. Стараюсь удержать в памяти каждое слово.

Неужели это возможно: Лондон, мировой рекорд, "Скала-театр" и мне вручает медаль Георг Гаккеншмидт? Не свожу глаз с него и когда он поздравляет второго и третьего призеров соревнований в тяжелом весе финна Эйно Мякинена и американца Ричарда Зирка.

Поздно вечером, когда наконец остаюсь один в номере гостиницы "Ройял", я разглядываю фотографию молодого Гаккеншмидта. На ней энергичная, отнюдь не старческая скоропись: "Юрий Влассову от Г. Г. Гаккеншмидт. Лондон. 29-го Юля 1961". И этот коренастый, по-эстонски белый, даже цветом кожи, старик действительно Георг Гаккеншмидт!

Грамматические ошибки в дарственной надписи... Он уже успел позабыть русский-с 1911 года живет за границей.

Его имя связывается в моем сознании с именами Морро-Дмитриева, Крылова, Луриха, Моор-Знаменского (Дмитриев, Знаменский - русские. Приставки Морро и Моор - всего лишь дань дурной моде. Некоторые литераторы путают и принимают их за одно лицо), Александровича, Копьева, Кнутарева, Заикина, Краузе... И, вспоминая одного из них, я невольно вспоминаю остальных. И там, в памяти, фотография: зима, все в пальто, кряжистый человек, расставив ноги, держит на руках двоих мужчин - один из них, что с бородкой клинышком и сонным взглядом, Александр Иванович Куприн, а тот, у кого они на руках,- Иван Заикин.

И другая фотография: Заикин с ласковой небрежностью обнял Куприна, чуть притянув к себе. Заикин вдвое шире, на круглом лице с усами стрелкой - крепкая мужицкая уверенность, сознание своей силы и хватки. У Куприна утомленный, пристальный взгляд из-под тяжелых, набрякших век. Заикин говорил: "Каждому свое: сильному - кротость, юному - любовь, а старцу - глубокий сон..."

Заикин был на два года моложе Гаккеншмидта и на десять - Куприна. И в ту пору им всем еще было далеко до старости...

Глава 78.

 

Забываю, что я в Лондоне - в крошечном, наподобие пенала, гостиничном номерке. Я снова воспитанник суворовского училища. Я в классе на вечернем приготовлении уроков. Выучены они или нет, но передо мной рассказы Куприна. Что за часы! Когда не могу совладать с чувствами, откидываюсь к спинке парты и смотрю в окно. Там ночь, сиротски подсвеченная изреженной цепочкой лампочек вдоль трамвайных путей. Уже несколько лет как закончилась война, однако этот тыловой город еще не ожил по-настоящему. Глухи и черны его улицы... Но я в Москве Куприна, на Знаменке,- усаживаюсь с юнкером Александровым в розвальни. Сейчас Фотогеныч наддаст ходу. Бал! Впереди бал!..

Английская речь в коридоре?.. Ах да, я в Лондоне! И сегодня закрылся турнир, посвященный 75-летию Британской ассоциации тяжелой атлетики. Раздумываю о рекорде: зацепил-таки, не сорвался! Сейчас я доволен им совсем по другим причинам. Он подтвердил правильность расчетных нагрузок - я обрел бойцовскую форму за четыре месяца! Это веское доказательство в пользу эксперимента, который мы ведем уже несколько лет - Богдасаров, Матвеев и я. Ведь после Олимпийских игр в Риме по ряду причин я не тренировался едва ли не пять месяцев. Я вообще не хотел тренироваться. Не видел, потерял смысл спортивной жизни. Зачем тренироваться? Что доказывать? Разве я дал обещание себе быть всегда только "господином-мускулом"? Или я в самом деле ничего не значу без спорта, не способен принять вызов жизни и слить ее с мечтой? Кто я?..

Победы. Ведь я люблю победы. Зачем обманывать себя?

Это славно - быть первым...

Наслаждаюсь покоем. Ничего нет приятней пустоты после удачного выступления. Разом отсыхают все заботы. Время берет новый отсчет - начало созревания новой силы.

Новая проба на выносливость и силу! Через два месяца чемпионат мира в Вене!

Но что бы там ни было, здесь я победил. Теперь покой. Впереди сорок восемь часов свободы от силы. О ней можно не думать, не прислушиваться к себе: никому ничего не должен, долг взял свое, долг может подождать сорок восемь часов. А уж потом - в тренировки! Но пока я свободен, я волен каждым мгновением. Тому, кто не был зажат в тиски тренировок десятилетиями (каждая на счету), сложно понять это ощущение свободы и блаженной пустоты.

За тонкими стенами номера голоса постояльцев, шаги. На ночном столике воскресный выпуск "Обсервера" и перевод отчета о турнире. Строки обо мне: "...Перед вчерашним выступлением Власов был пессимистически настроен относительно возможности нового рекорда. "Не хватает пищи,- говорил он.- Нет массажиста..." Ни одного признака того, что его выступление в Лондоне может стать историческим событием..." Далее следует описание моих мышц, похожих на "отполированные уличные булыжники", моих движений, "напоминающих движения робота"... Автор отчета - Додди Хэй.

Тот самый мистер Хэй?!

Мы вернулись с приема в полночь. В вестибюле гостиницы подстерегали репортеры. По-московски уже третий час ночи. Чувствовал себя я неважно. Мой номерок, в котором можно находиться только с открытой форточкой - иначе задохнешься, крайне скудное питание, утомление от последних разминок, необходимость присутствия на официальных приемах - все это противопоказано силе, а я рассчитывал на рекорд.

Я извинился, попросил репортеров задать вопросы утром: ведь завтра, а точнее - сегодня, мне выступать, я обязан подчиняться режиму. Среди репортеров стоял человек на костылях, с болезненно-худым лицом. В отвороте пиджака - нашивка боевого ордена.

Я прошел за лестницу и попросил переводчика вернуть человека на костылях. "В конце концов,- решил я,- какие-нибудь десять минут не изменят спортивную форму". К тому же я и не выдерживал режима. Все пошло комом сразу.

На вопрос мистера Хэя о рекордах я ответил, что ничего определенного обещать не могу. Рекорд есть рекорд. Кроме того, условия для него складываются неблагоприятные. Я не жаловался мистеру Хэю, я старался объяснить.

Перечитываю первую половину отчета и краснею. Осрамил! Я здесь как животное! Прав тренер: нечего миндальничать, чемпион - это вроде сана.

Пусть ловят каждое слово, домогаются чести услышать...

На турнире я оказался в незавидном положении. В Москве распорядились: раз соревнования личные и очки не будут начислять - участник обойдется без тренера: к чему расходы? Переводчик поехал и еще руководитель делегации, а Богдасаров - нет. Я должен был следить за подходами соперников, то есть поминутно справляться о количестве оставшихся подходов. Нельзя опоздать с разминкой - тогда остынешь до вызова к весу и будешь вынужден выполнять новые разминочные подходы, а это дополнительный расход энергии, весьма нежелательный, ежели подводишь себя к рекорду.

Между попытками я среди чужих за кулисами. Мне необходимо присесть, расслабить мышцы, взболтнуть их, сбросить усталость, забыться на несколько мгновений. Простые операции, но весьма существенные для восстановления и сосредоточения силы. Я покрутился - нет стула. Пауза между подходами ограничена тремя минутами. И вот тогда я потешил репортеров. Я сел на пыльный дощатый пол среди декораций, тросов, чьих-то ног. Сразу же в глаза ударили фотовспышки. До улыбок ли? Меня о чем-то спрашивали, я молчал. Однако для мистера Хэя я вновь сделал исключение. Не ручаюсь, с довольным ли выражением, но ответил. На разминке штанга была очень тяжелой. И меня занимало лишь это...

Улица приносит голоса и шаги прохожих. Перевожу переключатель программ радиоприемника, встроенного в стену, на цифру "I": не просплю, разбудит спозаранку. С утра в аэропорт Хитроу - и домой! А Лондон так и не увидел. Разве можно увидеть его из окна автомобиля в нескольких поездках с Ганиным - моим старинным товарищем по академии Жуковского, теперь сотрудником нашего военного атташата! Не побывал даже в Британском музее - стены за чугунной оградой всякий раз видел, разминаясь ходьбой у гостиницы. Ожидание соревнований, затем выступление и тут же возвращение домой - неизменный порядок любой поездки. Увидеть нечто большее - значит рисковать результатом. Оберегать силу - закон дней и часов накануне выступления. Лишь один раз не выдержал однообразия ожидания и сбежал из номера. Я запоминал названия улиц, потому что опасался заблудиться. Вышел на Саутхэмптон, которая перешла в улицу под названием Кингсвей, пересек Стрэнд и оказался на набережной Темзы - у скверов с вереницей фонарей. Справа в дождливой дымке зависал мост Ватерлоо...

Смотрю на свою фотографию в газете. Перемогаю себя и принимаюсь за вторую часть перевода репортажа мистера Хэя.

"...Но вот начинается последнее упражнение - толчок. Власова не узнать! Какое преображение в течение часа! Вразвалку, уверенно выходит он на помост. Переставляет ноги, напрягает массивные бедра, руки, строго подгоняя себя под то единственно правильное стартовое положение. Первой же попыткой он наносит поражение финскому и американскому соперникам. И вот последний раунд - незабываемые мгновения! Власов прилаживается к рекордной штанге и... Георг Гаккеншмидт в своей ложе затаил дыхание. А потом бормочет: "Изумительно, непостижимо!" И торопливо направляется через заднюю дверь, чтобы приветствовать нового Льва... Это событие, и я его никогда не забуду! Гаккеншмидт, все еще сильный и проворный, несмотря на свои годы, пожимал руку Власова и высказывал свое восхищение. Власов был заметно тронут неожиданной встречей с легендарным, могучим человеком из России, чье имя до сих пор невероятно уважается там, в стране его происхождения. На моих глазах происходит потрясающее преображение. С гигантской высоты своего положения Власов незаметно соскальзывает. И вдруг я вижу одинаковость выражений их лиц, непроизвольную схожесть осанки, жестов, какую-то органическую общность - замечательные мгновения! Я сражен! Власов спокойно, естественно и искренне вошел в роль молодого поклонника старого Гаккеншмидта".

Я лишь смутно сохранил в памяти, что было после установления рекорда. И вот сейчас я вдруг все вижу. И уже нет обиды на Дэвида Хэя! Наоборот, я благодарен ему! Он помог увидеть те мгновения, вернул их...

И опять с именем Гаккеншмидта в сознании оживают образы русских атлетов.

В 1975 году у нас праздновали 90-летие отечественной тяжелой атлетики. Юбилею и были посвящены соревнования в Подольске.

Рядом со мной за столом апелляционного жюри - первый советский чемпион мира Григорий Новак. Не только по тяжелой атлетике, а первый вообще в советском спорте.

Шепотком переговариваемся. Нам нравится, как организованы соревнования. Что рядить - у Михаила Аптекаря, директора подольской спортивной школы "Геркулес", любые соревнования - праздник силы! У Аптекаря редчайшие фотографии, протоколы соревнований вековой давности, письма атлетов, сотни страниц исследований по истории тяжелой атлетики в различных странах и чего еще только нет!

Слушаю рассказ Новака о праздновании юбилея тяжелой атлетики в 1945 году. Юбилей отмечали в Ленин-_ градском цирке. Среди приглашенных-Иван Михайлович Заикин. Встречали его на улице все атлеты и гости. Каково же было общее изумление, когда к цирку подкатила... пролетка.

- Пролетка, понимаешь? Ума не приложу, где в Ленинграде тогда он разыскал извозчика? А разыскал ведь! И пролетка - на дутых шинах, лакированная!

Руки Новака в рубцах и мозолях, ссадинах. Руки рабочего человека. Мои за пишущей машинкой изнежились, в тот момент они мне даже показались неприлично изнеженными. Думал ли я, что это одна из последних моих встреч и за какую-то неделю до XXII Олимпийских игр в Москве Григорий Ирмович умрет? И ему будет еще очень далеко до старости.

Косит "железо" атлетов.

После соревнований отдаю Аптекарю давно обещанную репродукцию - портрет Заикина, написанный Давидом Бурлюком во Владивостоке летом 1920 года. В английском тексте к репродукции сообщается, что портрет исполнен к сорокалетию Ивана Заикина - русского атлета с мировым именем, одного из первых наряду с Уточкиным и поэтом Каменским среди шестнадцати авиаторов, получивших образование под Парижем у знаменитого Анри Фармана.

Репродукцию мне подарил тамбовский коллекционер Николай Алексеевич Никифоров. Я еще тогда хаживал в "самых сильных мира". Я взял и сунул дареные журналы и репродукции промеж книг на полке. Жил я заботами тренировок и надеждами выхода на новые результаты. И гасил в себе всякий интерес к другой жизни, если она не приближала к победам. Впрочем, его гасить и не приходилось. Слишком ничтожные силы оставались той, другой жизни.

Большой спорт вбирал в себя все заботы, помыслы, желания, распоряжался каждой минутой...

Отдал репродукцию Аптекарю, а она почему-то не идет из памяти. Все резче выделяет сознание то новое, что уловил художник в Заикине,- под замятым дешевеньким пиджаком замускуленные плечи, грудь, а взгляд искоса - настороженный, жестковатый: травленый зверь. Ни следа добродушия.

Где портрет? При чем тут Бурлюк и Заикин? Отчего они во Владивостоке?

"...Портрет Ивана Заикина, написанный маслом, хранится у меня,- отозвался на мои вопросы Никифоров.- Большая дружба с 1956 года связывала меня с милейшим Давидом Давидовичем Бурлюком. Мы не раз встречались с ним у нас и за рубежом. Бурлюк был в дружбе с Иваном Заикиным, и Давид Давидович рассказал мне однажды нечто любопытное. На одном из выступлений Бурлюка в первом ряду сидел Заикин. Молодчики монархо-белогвардейского толка попытались сорвать выступление криками и свистом. Тогда встал Иван Заикин (О себе Иван Заикин рассказывает в книге "В воздухе и на арене". (Куйбышевское книжное изд-во, 1963), поднял над головой стул и начал крошить руками. Зал притих, и он отчетливо произнес: "Это я сотворю с каждым, кто попробует мешать слушать Бурлюка". В гробовом молчании продолжалось выступление Давида Давидовича...

Бурлюк умер в Америке 15 января 1967 года в своем поместье в окрестностях Нью-Йорка, где находились его мастерская и музей. Прожил без малого восемьдесят пять лет..."

А журналы - издание Бурлюка. Это главным образом история русского футуризма. Письма, дневники и, конечно, репродукции картин и стихи самого Бурлюка. Стихи последних лет...

Идем и падаем среди зеркал

И издеваемся, кривые видя лики...

И эта музыка, что тянется века...

И в каждом журнале фотографии Бурлюка - старика Бурлюка. И повсюду с ним Маруся - Мария Никифоровна. Она умерла через шесть месяцев после кончины мужа. Надо полагать, не захотела без него жить.

Мой дом захвачен сплошь тенями;

Я, оставаясь в их плену,

Последними живыми снами

Теней скопленье помяну...

Опечатки в журнале выправлены не шариковой ручкой - пером. Размашистые, расплывчатые буквы. Наверное, рука Марии Никифоровны. Журнал печатался ничтожным тиражом.

В эту ночь предвесеннюю,

В час как март раздет, разут,

Про весны стихотворение

Кто осмелился шепнуть?

...Да, я зачитывался в юности Куприным, а писатель дружил с Заикиным, так тесно знакомым с Бурлюком. Да и судьбу мою в известной мере определил Гаккеншмидт! Не преувеличение: тогда в лондонском "Скала-театре" мне посчастливилось встретиться с человеком, который помог мне понять себя и силу.

Глава 79.

 

Спрятать что-либо понадежнее можно лишь под матрасом - это единственный тайник. О нем, разумеется, осведомлены офицеры-воспитатели, но другого не существует. В стенах старинного здания за многие годы учения все всем известно, вплоть до числа ступенек широких чугунных лестниц, из узоров которых к праздникам нас заставляют выскребывать грязь. Для этого нет сподручнее инструмента, чем трехгранный штык дневального, если, конечно, тебе его одолжит дневальный...

Прятать нам нечего, кроме паек хлеба для приятелей, отпущенных в увольнение. Но мой одноклассник Толя (мы в одном взводе) прячет под матрасом нечто необыкновенное. Посвящены в это несколько человек, среди доверенных и я. Однако упоминать о книге, запрятанной под матрас, не в изголовье, а в ногах - там реже проверяют, при непосвященных нельзя. Книга у Толи с воскресенья до следующей субботы - очередного увольнения. Он читает ее на уроках, но так, чтобы, кроме соседа, никто не видел.

И вот наконец книга у меня на полчаса. Я пробираюсь в актовый зал. Здесь нам обычно запрещено появляться. Со стен на меня взирает генералиссимус Суворов. Огромный портрет: Суворов положил руку на лист бумаги, надо полагать, диспозицию сражения. На другой картине Суворов гарцует на саврасой лошадке подле ущелья, а вниз, выкатив от ужаса глаза, скатываются его чудо-богатыри. Это известное полотно Сурикова. И вообще Суриков и Верещагин богато представлены в нашем актовом зале. Там, где я устраиваюсь читать, на меня с картины супятся мужики с топорами: ждут, когда по зимнику поедут наполеоновские фуражиры. Я провожу упоительнейшие полчаса с генералиссимусом и мужиками. Забываю о времени и, если бы не стук Толи в дверь, читал бы до отбоя.

Книга издана до революции. Я читаю ее, засунув в толстенный том Горького (тогда почему-то классиков печатали в одном здоровенном томе, при падении его во время уроков с парты все вздрагивали). Надо сказать, нашим офицерам-воспитателям вменялось в обязанность проверять, какие книги мы читаем. А я держал в руках книгу Георга Гаккеншмидта "Путь к силе и здоровью". Каковское название! Что мне еще нужно, как не этот путь к силе?!

Я с детских лет неравнодушен к силе и сильным. А тут Георг Гаккеншмидт - Русский Лев!

Под клятвенным секретом Толя нашептал, будто Гаккеншмидт околачивается за границей. Но до чего же интересна книга! Начинаю понимать, как, в сущности, мало и много нужно для того чтобы стать сильным. И самое первое условие - режим: не пить, не курить, закаляться обливаниями. Потом непрерывность занятий. Ни в коем случае не пропускать тренировки. Силу вынашивают постепенность в прибавлении нагрузок и непрерывность нагрузок.

Подумать только, я могу обойтись даже сорока минутами тренировки в день или через день - их достаточно для воспитания силы. Я запоминаю упражнения. Запоминаю тут же повторением движений. Без гантелей, конечно. Откуда быть гантелям? Гантели - роскошь, не смею и мечтать...

Узнаю о некоем докторе Краевском. Ему автор "обязан всем, чего добился...". Я уже тогда упражнялся на брусьях, перекладине, или, как мы выражались, "качал мышцы". Преподаватели физкультуры выколачивали из нас неловкость, слабость, и небезуспешно. Меня соблазняли сила и совершенство форм.

Но быть сильным - достижимо ли, не удел ли избранных, не жалок ли я? Гаккеншмидт властно заявил: нет, не жалок, сила награждает любого, кто предан ей!

Я искал силу в кустарных упражнениях, а эта книга столько рассказала о силе, о порядке упражнений, перечне упражнений! И все же главное не в этом, каждое слово ее - от любви к силе, но от любви одухотворенной, освященной поклонением прекрасному. Книга убеждала: прекрасное - в человеке, гармония невозможна без физического и духовного совершенства.

Итак, поиск силы! Болтаясь между спинками коек в спальне - они заменяли брусья,- я не помышлял о золотых медалях чемпионатов мира. Мечтал отжаться на перекладине вместо двенадцати раз - двадцать. Потом отжимался до тридцати, а на брусьях без маха ногами, строго из вертикального положения - сорок три раза. Сорок три - это предел. А думал отжаться сорок пять раз. И на кону была бутылка портвейна - я уже учился на первом курсе академии,- недотянул двух раз. Проспорил.

С тринадцати лет тренировался два-три раза в неделю, а с пятнадцати - каждый день, точнее - утро. У нас не было гантелей, штанги, которые так горячо рекомендовал Гакк, но я мог отжиматься на полу, между спинок сдвинутых коек, на наклонной лестнице. Позже в ротных помещениях появились брусья и гири, но время для тренировок в распорядке дня выкроить сложно. Все в училище исполнялось под команду, и каждая минута - под командирским оком.

Тогда я стал подниматься за полчаса до подъема. Эти сладчайшие полчаса!

Буквально выдирал себя из постели, но я хотел быть сильным.

В эти полчаса отпадала необходимость торчать в очереди к умывальнику, за сапожной щеткой, гербовкой для чистки пуговиц. Я управлялся с делами к общему подъему и в сапогах и шинели рысил вместе со всеми по сонной запустелости города. Ничто, казалось, в целом свете не могло отменить утреннюю процедуру: бег в строю, а летом еще и вольные упражнения на площади, но опять-таки в строю. Зато полчаса, отведенные после такой зарядки на туалет и приборку, были свободными для меня. Я вбивал в эти полчаса солидное число упражнений, иногда даже на завтраке пропадал аппетит, что со мной в молодости случалось лишь в чрезвычайных обстоятельствах.

Попутно выучивал каждое утро полтора десятка новых французских слов - это я тоже ввел в закон.

Я был не одинок, и в эти полчаса тренировались и другие, правда, не столь последовательно и постоянно. Но находились и такие, кого только чрезвычайные обстоятельства могли оторвать от упражнений.

Именно эти занятия явились фундаментом для тех тренировок со штангой, которые за какие-то три года как бы шутя подвели меня к первым всесоюзным рекордам. В шестнадцать лет я признавал лишь девиз Лессинга, повторенный потом Чернышевским: "Человек рожден для действия, а не умствований". Что жизнь без движения? Не воля собственного движения, а бездумное кочевание по дням и годам жизни. Нет, сам выкрою свою судьбу.

Я прятал дневник в недра парты, но кто-то после каждой моей записи начал оставлять глумливые приписки. Ума не приложу, когда он исхитрялся! Мы жили уставом, все вместе с утра до ночи. И почерк - я знал почерк каждого. Ведь мы учились вместе с четвертого класса! А эти приписочки были выведены печатными буквами. К тому времени я уже был достаточно осведомлен в приключенческой литературе. Решил вести записи... лимонным соком! Но поди купи лимон в Саратове в те годы... Лимон я все же купил. Его хватило на несколько страниц. Нужда же проглаживать страницы горячим утюгом отпадала. Сок сам отчетливо желтился на страницах. И я перешел на записи... молоком. Но не тут-то было. Если молоко подразбавлено, писать им совершенно бесполезно, а другое в училище не водилось. И я перенес самые важные записи в блокнотик. С ним я уже не расставался.

Нет, книга Гакка не была лишь голым спортивным учебником. В ней звучали слова о высоком назначении силы как о прекрасном, присущем жизни вообще. А эта жизнь ждала нас за стенами училища. Я верил...

Глава 80.

 

Снова воспроизвожу в памяти выступление. Здесь, на турнире в Лондоне, я действительно оказался в незавидном положении. Рекорд требует отрешенности от всех иных чувств и мыслей, кроме тех, что управляют мышцами. Должен быть поглощен собой до невосприимчивости окружающего. Как бы проваливаешься в мир грядущего усилия, становишься существом этого усилия...

Юный, могучий Гакк! Пристально смотрю на фотографию. Я научен читать мышцы. Угадываю, какие упражнения формируют те или иные группы мышц. Огромное дарование и работа в этих мышцах!

И вот новое свидание с Гакком (я забыл: так называли современники Гаккеншмидта), теперь уже в Москве. Неспроста мой училищный товарищ берег ту книжицу. Даже в Библиотеке имени Ленина она из разряда редких.

Сверху на розовой обложке поясной портрет обнаженного Гакка. Под портретом надпись: "Георг Гаккеншмидт". (Путь к силе и здоровью. Под ред. Морро-Дмитриева. Вместо предисловия "Воспоминания о Гаккеншмидте" профессора атлетики И. В. Лебедева. Москва, 1911, изд. братьев Поповых.)

"Мои личные воспоминания относятся к 1897 году.-

Это из предисловия И. В. Лебедева.- Раньше в кружке покойного доктора Краевского члены кружка, бывшие в курсе всего русского тяжелоатлетического спорта, знали о Гаккеншмидте понаслышке как о первоклассном атлете, выкручивающем одной рукой 6 пудов (98,28 кг.- Ю. В.}, что для того времени было большой редкостью.

В Петербург его привез богатый прибалтийский помещик барон Икскуль, который и ввел его в кружок Краевского. Гаккеншмидт был тогда скромным молодым человеком, одетым, как сейчас помню, в серый поношенный пиджак. Когда он разделся перед упражнениями, то мы увидели прекрасно выработанную мускулатуру. В первый день Гаккеншмидт выкрутил одной (правой) рукой 6 с половиной пудов (106,47 кг.-Ю. В.}, побив всероссийский рекорд. На следующий день он выкрутил 7 пудов 2 фунта (115,48 кг.-Ю. В.) и 7 пудов 5 фунтов (116,71 кг.-Ю. В.), побив считавшийся тогда мировым рекорд Сандова. В молодом рекордсмене принял горячее участие покойный "отец русской атлетики" В. Ф. Краевский, который начал его тренировать по своей системе...

К Краевскому в его заботах о Гаккеншмидте присоединился сначала князь П. Д. Львов, а впоследствии граф Г. И. Рибопьер. Благодаря поддержке этих лиц и началась карьера Гаккеншмидта, который из маленького профессионального атлета Ленца (его псевдоним) сделался всемирной известностью на атлетическом горизонте..."

Кстати,о графе Рибопьере, одном из покровителей и по-своему - строителей русского спорта. Его предок - бригадир Рибопьер - пал при штурме Измаила. Как сообщал в рапорте Г. А. Потемкину граф Суворов-Рымникский, "шестая колонна под начальством генерал-майора и кавалера Голенищева-Кутузова единовременно с первою и второю колонною, преодолев весь жестокий огонь картечных и ружейных выстрелов, дошла до рва, где бригадир Рибопьер положил живот свой..."

Я прочитал книгу Гаккеншмидта и понял ее влияние на поколения атлетов.

Понял, и чем обязан ей сам.

Из главы "Введение":

"...Из дальнейшего чтения книги будет видно, что я вовсе не хотел ограничиться изложением ряда правил, предназначенных исключительно для сильных людей и атлетов, я, наоборот, хотел дать указания, как достигнуть силы и здоровья...

Оскудение сел и деревень за счет чудовищного прироста городов; увеличение числа прикованных к конторскому стулу и ведущих сидячий образ жизни и лишь слабые попытки урегулировать неправильную жизнь этих последних путем единственно правильного метода - именно рациональной гимнастики.

Многие смешивают всеобщее, необходимое каждому развитие тела с созданием из этого развития своей специальности и только потому пренебрегают гимнастикой, что не хотят заниматься атлетикой, а это вещи совершенно разные. Люди не хотят болеть, а между тем зачастую они кажутся примирившимися со своими несчастиями, полагая, что таков жребий...

Представляется странным, зачем должен человек болеть, если он может поддерживать свое тело в состоянии, способном противостоять всевозможным заболеваниям; 15-20 минут ежедневных упражнений для этого совершенно достаточно. За величайшее из земных благ - здоровье - это невысокая плата... Упражнения должны быть разумно выбраны и назначены так, чтобы укрепить весь организм; чтобы в стройной работе участвовал каждый орган и развивался каждый мускул..."

А вот и та глава, которая ошеломила меня тогда в училище: "Мы должны быть сильными!"

"Всем известно, что огромное большинство современных людей отличается безнадежной физической слабостью, хотя никогда раньше борьба за существование не требовала большего напряжения.

Благосклонный читатель подумает, что для современной борьбы не нужна физическая сила, но я постараюсь доказать ему, что истинные радости жизни возможны только при условии обладания здоровым телом. Один знаменитый врач высказывается по этому поводу следующим образом: "Когда я вспоминаю различные случаи моей тридцатилетней практики, я не могу сказать, чтобы ко мне приходили многие переутомившие себя физическим трудом; между тем изнуренных умственной работой были сотни, и излечение этих последних было особенно трудно и требовало много времени..."

...Мы знаем, каждый орган, если он правильно несет свои обязанности, требует обильного прилива крови. Если убедиться, что мускул во время работы нуждается в большем количестве крови, нежели в бездействии, станет ясно, что это же правило можно перенести на мозг. Мы должны все время поощрять и упражнять отдельные органы и части нашего тела, если хотим поддержать весь удивительный механизм в состоянии правильного, непрерывного движения...

В то время как человек, ведущий сидячий образ жизни и не обладающий сильным телом, часто жалуется на умственный столбняк и отсутствие энергии, другой, уделяющий много внимания развитию своего тела, получает не только силу, но и требуемое самообладание и как последствие этого - спокойное состояние духа.

Общее укрепление силы воли содействует развитию всех частей нашего тела и делает его способным исполнять то, что иначе было бы тяжело, болезненно и даже совсем невозможно. Человек делается независимым и энергичным; он не будет уже ничего бояться, и в случае действительной опасности все возложат на него свои надежды. Сознание собственной силы влечет за собой самообладание; сила создает энергию и бодрость, помогает решать самые запутанные вопросы и дает истинное удовлетворение и истинную радость жизни..."

Из третьей главы - "Мнения знаменитых атлетов о тренировке"- я узнаю, что Гакк не выделялся сверхфизическими данными. Помню, старик был заметно ниже меня. В своей книге он называет рост: 176 см.

Книга появилась в 1911 году. Гакк считал в то время "безусловно лучшим специалистом по поднятию тяжестей Артура Саксона" (Правильней перевести бы Артур Саксонец, так как "Саксон"- Это с французского "саксонец".

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.