Арест или никакого гуманизма

Эта глава написана без всяких преувеличений. Я старался избегать ругательств и по возможности заменять бесчисленное количество мата, прозвучавшего в этот день, поэтому диалоги будут немного сухими. Хотя, обилие мата не сделало бы их краше. Некоторые резкие высказывания я всё же позволю себе, с целью передать суть ситуации, в которой я оказался. Стоп!!! Это всё вымысел! Сюжет данной главы высосан из пальца... Палец, кстати, до сих пор болит.

Итак, никакого гуманизма... Эта глава не имеет ничего общего с любовью к людям.

Рано утром раздался звонок в дверь, который меня разбудил. К несчастью, один из оперов, принимавших меня, был поразительно похож на маминого знакомого по работе. Увидев его в глазок, я без колебаний открыл дверь и слегка впал в ступор, когда перед глазами возникли удостоверения с красными корочками. Оказалось, за мной прилетела полиция мысли на огромных космических звездолётах. На удивление, рейнджеры были без скафандров, на них была обычная земная одежда. Зачем-то им понадобился мой ультразвуковой бластер, в дальнейшем я буду называть его пистолетом.

- Где пистолет, Вова?

- Нет никакого пистолета.

Ну а что я должен был им ответить? На понт, думаю, берут, не прокатят со мной ментовские уловки. Но они были неплохо осведомлены как обо мне, так и о наличии у меня оружия. В комнате устроили обыск. Точнее, затеяли настоящий шмон, переворачивая всё, что только возможно. Кроме пачки сигарет, которую я прятал от мамы, они ничего не нашли. Ещё бы, ведь накануне ареста я спрятал «генерал» у одного товарища. Найденную пачку сигарет опер с подлой рыжей мордой нагло положил в свой карман, не дав мне ни одной сигареты. Я тогда поразился, до чего же мелочной крысой надо быть, чтоб воровать у малолетки дешёвое курево?!

Меня выводили из квартиры, а этот гнусный мелкий вор разговаривал с мамой. Краем уха я услышал, как она сказала о том, что знала про пистолет. Наивная, она хотела защитить меня...

Меня запихали на заднее сиденье машины (сверхнового звездолёта ТАЗ-2109) и стали больно дубасить, не особо переживая за возможные синяки.

- Где пистолет?

- Не знаю, нет у меня его.

- Где пистолет, сука?

- В море утопил, - говорю сквозь наворачивающиеся слёзы.

Это была самая верная мысль, которая пришла на ум. Отчаянно напрягая мозг, я пытался лихорадочно соображать, как себя вести и что говорить, чтоб не сказать лишнего. Отпираться было довольно глупо: они точно знали, что пистолет у меня был. Я же полагал, что он был единственной уликой и был склонен рассуждать, что если нет улики, то нет и дела. В морской пучине они точно не стали бы искать прямые доказательства моей вины, поэтому я соврал именно про море. Сейчас, думаю, побьют меня немного, бластер не найдут всё равно, да и отпустят на все четыре стороны.

Довольно мощные удары по голове и телу мешали сконцентрироваться и привести мысли в порядок. Последнее, что я помню перед тем, как потерял сознание, это выходящий из подъезда бессовестный рыжий мент-воришка, который распечатывал мою пачку сигарет. Сделать это быстро ему мешал противогаз, болтавшийся в его руке. Ей-богу, клептоман какой-то. Ну разве в школе для умственно отсталых ему не объясняли, что нехорошо брать чужое?

Противогаз этот был трофеем, я притащил его из лицея. Просто нашёл в заброшенном корпусе. Для придания формы я засунул в него ракетку для пинг-понга и поставил сие произведение искусства на журнальный столик. Чучело служило украшением интерьера и неплохо гармонировало с аурой комнаты.

Когда я пришёл в себя, на меня надели это резиновое чудо военных разработок и стали затыкать пальцами отверстия для угольного фильтра. Они душили меня без малейшего зазрения совести! Тупые уроды! Им было неизвестно, что мембрана в противогазе была удалена, ведь это был просто сувенир. Я стал изображать задыхающееся тело, в глубине души улыбаясь и радуясь, что сумел обмануть их. Но актёр из меня в тот момент получился хреновый. То ли получалось у меня неправдоподобно, то ли слишком долго продолжалась экзекуция, но радость мою развеяли довольно быстро.

- Он дышит?

- Он дышит! Ах ты сука, ты что, падла, дышишь?

Нормальный вопрос вообще? Как раз в яблочко! А что ж мне, не дышать что ли?! Да если бы противогаз был полностью исправен, то любой нормальный человек уже бы либо задохнулся, либо научился бы дышать другим местом.

С новой силой и особой жестокостью на меня обрушилась свежая порция отборных тумаков. Меня били за то, что я дышал! Никакой вежливости! Ни капли уважения! Никакой толерантности к малолетнему подозреваемому, а ведь было мне всего шестнадцать лет. Да уж, у этих отбросов было явно что-то не в порядке с психикой, видимо, в детстве их обижали. Позже от сокамерников я узнал, что не ошибся в своём умозаключении. Почти над всеми из них в школьные годы глумились, отбирали мелочь и всячески унижали. Оно и видно, что без последствий не обошлось. Теперь, получив власть и чувствуя безнаказанность, эти ублюдки отрывались на людях, вымещая на них свою злобу.

К слову, я лично считаю, что даже если человек совершил преступление, он не перестал от этого быть человеком и не потерял человеческих качеств. Многие нарушают закон , просто не попадаясь «блюстителям порядка», и все их считают нормальными. Ни общественного порицания, ни презрения. Украл у соседа — молодец, разбил стекло — настоящий пацан. Совершившего преступление нужно наставлять на путь истинный, вести с ним работу, перевоспитывать, пусть даже в соответствующих учреждениях, но никак не избивать до потери сознания, пользуясь тем, что закон не позволяет ему дать сдачи и постоять за себя.

По дороге в город Сахи меня заставили смотреть в пол и не поднимать глаза. Это было хорошей возможностью привести в порядок мысли и сопоставить факты. В голове прояснялось: откуда у них столько информации? Дело ясное — меня сдал кто-то из моих же друзей. Я до последнего отказывался в это верить, но более разумного объяснения происходящему найти не мог.

Именно в этот день у меня постоянно затекали ноги. Такого не было раньше и никогда не повторялось. Я не чувствовал стоп, они были словно чужие: подворачивались, подкашивались и не подчинялись командам мозга. Я не мог нормально идти, шатался, как пьяный, падал на асфальт. Довольно жалкое было зрелище.

Кое-как дохромал до кабинета, где меня ожидал сюрприз. В силу того, что меня привезли в милицию, сюрприз не оказался приятным, ибо состоял он из двух крепких космических стражей с каменными лицами. Два недоделанных терминатора. Один из них показал мне толстенную книгу.

- Знаешь, что это за книга?

- Нет, откуда мне знать?

- Это уголовный кодекс с дополнениями и комментариями.

Я вздохнул с облегчением, у меня аж от сердца отлегло. Думаю, сейчас начнутся старческие нравоучения о деяниях злобных и суровой каре закона, о всесокрушающем правосудии и неумолимой Фемиде. Слушать проповедь я был уже готов, но в глазах этих громил я прочитал что-то неладное. Они не собирались читать мне морали! Вместо этого меня посадили на стул. Закон мне стали объяснять, положив кодекс на голову и нанося удары огромными кулачищами через книгу по моей любимой черепной коробке. Видимо, таким образом они надеялись привить мне тягу к знаниям. Мне даже в тот момент учиться очень захотелось, но когда удары по голове стали чередоваться с сериями атак по почкам и в солнечное сплетение, я окончательно понял, что это не пропаганда правоведения. Меня терзал один вопрос — меня бьют или убивают? Исходя из того, что я остался жив, меня просто били.

Периодически в кабинет входили космические дознаватели с новой информацией. За стенками они пытали моих подельников, выбивая показания. Свежими мыслями блюстители порядка делились между собой, после чего вновь принимались за изгнание из меня беса путём выколачивания. Бесу внутри меня было невыносимо, но он не намеревался идти на поводу у инквизиторов. Я продолжал нести несусветную чушь и прикидываться дебилом. Несколько раз я терял сознание и приходил в себя, лёжа под столом, от удара ногой по голове или куда бог пошлёт. Таким образом, я честно заработал сотрясение мозга — перед глазами всё плыло, а разум методично отказывался со мной сотрудничать.

Перерывы между ударами наступали только тогда, когда они попросту уставали меня бить и начинали пускать в ход моральное давление. Пугали тем, что посадят в петушатню, где меня опустят злые и очень сильные петухи. Тем более, что это были космические петухи. Как любой нормальный человек, я, конечно, побаивался, но верил, что не позволю этого сделать с собой. Ещё не до конца утративший способность к здравой логике мозг подсказывал, что в камере не будет ментов, и можно будет хотя бы драться. А если повезёт — найти заточку и перерезать злобных петухов, желающих меня обесчестить. Ну или пусть уже забьют до смерти. Терять в такой ситуации было нечего — если бы всё пошло плохо, я не стал бы с этим жить.

С другой стороны, мне казалось, что никуда меня вообще не посадят, а пугают потому, что пугать больше нечем, слов других не знают, да и методы работы такие. В те славные годы я наивно полагал, что со мной просто не может произойти ничего плохого, что посадить могут всех, но не меня, что любая беда пройдёт стороной и не коснётся меня. До последнего не верилось, что всё это происходит наяву и со мной. Даже когда меня вели в подвал, даже когда в мрачном коридоре ИВС я стоял лицом к стене, наблюдая боковым зрением за открывающейся дверью камеры, я не верил в серьёзность происходящего и думал, что меня опять пугают.

Моральные и физические издевательства над моей ещё неокрепшей и весьма разбитой личностью продолжались до вечера, пока эти зерги не применили запрещённый приём.

- Пиши явку, иначе мы твою мать закроем!

- А маму-то за что?

- Она же знала, что у тебя есть пистолет, значит, покрывала тебя. Пойдёт как соучастница.

- Давайте бумагу и ручку.

Я согласился без колебаний. Так рисковать я не мог, ведь для этих животных не существовало ничего святого.

Оказаться в этой безвыходной ситуации было горько и обидно. Зачем было избивать меня до состояния отбивной котлеты, изначально имея бесспорный аргумент в запасе? Точно изверги.

Меня оставили на попечение молодому оперу, и я стал писать явку, старательно избегая вопросов о своих подельниках. Моё сочинение изобиловало словами «не помню», «не видел», «не обратил внимания». Свою же вину пришлось признать частично, но этого было достаточно, чтобы меня закрыть. У этого мента-надсмотрщика я выпросил сигарету. Он был не намного старше меня, и было видно, что не успел ещё до конца утратить человеческие качества.

- Покури, посмотри в окошко. Может, девушку какую увидишь...

Впервые за целый день мне было позволено встать и сделать несколько шагов к окну. Пейзаж за окном меня удручал — люди куда-то спешили, им не было дело до того, что происходит здесь. Эту картину из людей и машин я помню до сих пор как последний кадр своей беззаботной жизни. В следующий раз я смотрел на свободу совсем по-другому.

От отчаяния я думал напасть на космостража и убежать, но не было сил даже на ногах стоять. Шансы мои были невелики, сил не было совсем, я был раздавлен. В камере, как я думал, мне предстоит драка с петухами, а неудачное нападение на опера может сильно пошатнуть моё здоровье и усугубить положение дел. Нападение на сотрудника при исполнении ещё пришьют — мало не покажется. Я решил не рисковать. На минуту показалось, что в глазах опера мелькнуло сострадание. Я успокоился и стал ждать.

На столе я заметил остро отточенный карандаш. Мне удалось незаметно стащить его и сунуть в карман. В предстоящей мне «полемике» этот чудо-карандашик вполне мог стать весомым аргументом в мою пользу, эдакой палочкой-выручалочкой... Скоро за мной пришли.

Космический подвал.

В ИВС меня вели без наручников. Я старался просчитать, насколько близко к выходу будут меня вести, чтоб я мог сбежать, если представится возможность. Но в глазах мелькало такое слайдшоу, что я вообще потерял ориентацию в этих бесконечных коридорах и лестницах. Откатали пальцы, заставили раздеться полностью. Обыск — вполне обычная процедура, бояться было нечего.

И вот настал этот момент. Лицом к стене в полутёмном коридоре стою и жду, когда откроют камеру... Несколько несмелых шагов, ещё более приглушенный свет, две недоброжелательные рожи, скрежет закрывающейся двери за спиной. Хорошо, что двое, с полной камерой народу — куда сложнее было бы управиться. Осматриваюсь, в какой угол забиться в случае драки, просчитываю возможные ходы. Правая рука в кармане джинсов крепко сжимает карандаш, в уме прикидываю, кого из жителей тёмного царства проткнуть первым. Ну, думаю, кто первый подойдёт — сам себе приговор подпишет. А отношения надо как-то завязывать, нельзя же ждать бесконечно и жить в неведении, выдавливаю из себя:

- Здравствуйте...

- Здорово, малой! Проходи, присаживайся, не переживай, никто тебя не тронет, здесь люди адекватные.

- А мне менты сказали...

- Слушай их больше. Чифир пьёшь?

- Не знаю, не пил никогда...

- Ну сейчас попробуешь!

Это звучало зловеще. Присел, наблюдаю, молчу.

- Да расслабься, малой, никто тебя здесь не тронет. Через трое суток тебя на суд поведут, там будут решать, отпустят ли под подписку о невыезде или нет.

- А точно поведут?

- Точно, по беспределу тебя никто здесь держать не возьмётся.

Хорошие новости: опускать меня никто не собирался, и не придётся из последних сил стараться выстоять в ожесточённой схватке. Кроме того, появилась надежда выйти на свободу. Нужно было продержаться три дня...

Сварили чифир. Воду здесь кипятили на открытом огне в пластиковой бутылке, и прямо в горлышко засыпали чай.. Палили всё, что только горело: пакеты, одежду, газеты. Пластиковая бутылка с водой не прогорала по законам физики. Меня угостили конфеткой, а кружку чифира пустили по кругу по два глотка. Кипяток обжигал меня изнутри, но горький чай казался сладким мёдом по вкусу. Я был ужасно голоден, желудок прилипал к позвоночнику. Но даже силой запихать в себя еду я способен не был. Не помню всех разговоров того вечера, было уже довольно поздно, и вскоре я отключился на жутко неудобной шконке. Последняя мысль, посетившая меня перед сном, была о том, что эти злые преступники — просто святые по сравнению с сотрудниками уголовного розыска. У каждого из них было своё горе, но и к моему они безразличны не были.

ИВС был густо населён клопами. Эти мерзкие жучки за ночь искусали меня всего. Чесалось всё тело. Кормили здесь один раз в сутки, и довольно отвратно. Но меня это не особо волновало. Я считал часы, сколько осталось до суда. Ожидание и неизвестность — худшее, что можно пожелать человеку. Трое суток задержания в качестве подозреваемого ползли ужасно медленно, от ожидания я сходил с ума, всё никак не мог найти себе места. Всё, что помню — бесконечный чифир, дым дешёвых сигарет, неудобный шконарь и разговоры непонятно о чём.

Срок задержания продлили до десяти суток, потому что было неясно, кого из нас сажать, а кого отпускать домой. Следователь стал проводить очные ставки, после которых я окончательно понял, что друзей у меня больше нет. Единственные люди, с кем можно было поговорить — это сокамерники. Но бдительная охрана ИВС время от времени переводила зеков из камеры в камеру в хаотичном порядке. Эта процедура на жаргоне называется «келиш». Видимо, так было нужно, чтоб арестанты не могли сдружиться между собой и строить какие-то планы.

Так, во время моей очередной очной ставки раскидали моих сокамерников, а вместо них посадили семь самых настоящих и закоренелых преступников. Почти все они сидели уже не в первый раз, кто-то был наркоманом, кто-то — убийцей или разбойником. Общаться с ними было тяжелее — в каждом вопросе почти всегда был скрыт подвох. Это у них юмор такой. Поскольку мне было не до шуток, нам не всегда удавалось достичь взаимопонимания. В целом, опасные рецидивисты были ко мне добры. Это и понятно: уничтожить малолетку мог любой, а подсказать, как выжить и не замараться — это было мудро с их стороны. Но карандаш я всё ещё держал в кармане... Так, на всякий случай. Неизвестно, чем могла обернуться доброта столь неблагополучных людей.

Суд принял решение в качестве меры пресечения выбрать содержание под стражей. Оно и понятно — если бы меня отпустили под подписку, лучше им было забыть моё имя сразу и никогда не вспоминать, потому что я бежал бы из страны так, что только кеды сверкали бы. Всё равно куда. Да и арестовать меня второй раз было бы сложнее, ведь я бы сопротивлялся. Человеку, который уже вне закона, абсолютно нечего терять.

Я написал несколько стихотворений о своих переживаниях по поводу ареста и дальнейшей судьбы. Показал сокамерникам, они одобрили, а я заслужил плюсик к репутации. Репутация в этом обществе крайне важна, а самое страшное — моральное давление такого общества на человека, который испортил себе репутацию. Вообще, репутация такая штука — заслужить её крайне сложно, а потерять — очень легко.

Чем больше я узнавал о «понятиях», тем больше ненавидел это окружение. Воровского уклада давно не существовало. Но выбора не было, все варились в одном котле, деваться было просто некуда. Я старался быть таким, как все: поменьше чувств, побольше жаргона и туповатого юмора. Я часто молчал и слушал, извлекая полезную для себя информацию. Если спрашивал о «понятиях», мне разъясняли. Чем еще заниматься в ожидании неизвестно чего? Чай, курево, разговоры, кроссворды — вот и все права заключённого.

Вот по идее, тюрьма — это исправительное учреждение. Не знаю, за счёт чего здесь люди должны исправляться, но кроме того, что у них просто отбирают годы жизни, эффекта я не заметил. Проблема в том, что однажды побывав в тюрьме, человек перестаёт её бояться. Для некоторых она вообще домом становится. На деле происходит так, что именно здесь вырастают закоренелые преступники из тех, кто однажды по молодости или глупости оступился и совершил ошибку, попал в дурную компанию или побил соседа-алкаша, заступаясь за свою девушку или жену.. Я не видел ни одного арестанта, которого мучила совесть. Каждого из них что-то толкнуло на преступление, и каждый из них ещё не раз преступит закон, ни капли не колебаясь. Более того, я не встречал за весь срок ни одного виноватого. Каждый урка считает себя невиновным, ни капли не раскаивается в том, что совершил, и вообще не понимает, за что его посадили. Выходит, что преступники гуляют по свободе, а в тюрьме сидят невинные жертвы обстоятельств. Система пытается согнуть этих людей, но выходит, что многих она ломает. Не в буквальном смысле. Ломается жизнь человека, а вместе с ней - своеобразная граница дозволенного, которая есть у каждого, эдакий незримый предел. Такие люди опасны тем, что ни перед чем не остановятся.

О друзьях.

На свободе мы с друзьями часто говорили о том, как мы дороги друг другу, как всех вокруг порвём ради дружбы. Было очень много подобных разговоров. В ходе очных ставок я ощущал на себе, как друзья становятся врагами. Менты прекрасно выполнили свою задачу — настроили нас против друг друга. Меня топили мои же друзья своими показаниями. Я не верил своим ушам. Но совесть не позволяла мне начать топить их в ответ. Я слушал их, а внутри меня разрывало от невысказанной боли. Я ведь и правда на всё готов был ради них, но взамен напоролся лишь на подлое предательство. Об мои стремления всем помочь и всех спасти вытерли ноги. Для меня никакая свобода не стоила бы чести. Разве лучше было бы ходить по улицам своего города, гулять и веселиться, зная, что ты предал своих друзей? Нет уж, я переживу, а их жизнь накажет. Я лишился друзей, и потихоньку начинал ненавидеть всех людей. Это был мой первый опыт столкновения с людьми, на которых полагаешься, а они оказываются жалкими ничтожествами с насквозь прогнившей душой.

Никто, ни одна тварь на этой планете никогда не поймёт тебя до конца. Никому нельзя доверять. Ни к кому нельзя привыкать. Чем ближе подпускаешь к себе людей, тем больше шансов получить неожиданный удар в слабое место. Интересно, кто-то ещё ненавидит людей так, как ненавижу их я? Ага, сейчас начнётся "да как ты можешь" и т.д. Ну а за что их любить, за что уважать? Уважение заслужить надо, а любви в моём сердце не так уж много, чтоб растрачивать на всех. А вокруг кто? Лживые твари, притворяющиеся друзьями, которых даже классифицировать сложно. Те, кто говорит, что любит людей, интересно, готовы ли пожертвовать своей жизнью ради них? Вот так и заканчивается любовь к людям. Враньё всё это. Наверное, за такие мысли гореть мне в Аду, но для меня мораль и устои современного общества - не более, чем грязь, прилипшая к подошве ботинка. Поэтому последней моей просьбой будет похоронить меня с огнетушителем — я намерен паразитировать системе и в Аду.

Спустя несколько лет я стал благодарен всем, кто показал мне свои зубы. Некоторым удалось их выбить. Остальным я обязательно выбью их при первом удобном случае.

Снова опера.

Специально по мою душу из Импатории прилетели опера. Не знаю, на чём они летели, их шаттла я не видел. Должно быть, припарковали его на крыше, и методом телекинеза проникли прямо в подвал. Меня вызвали в следственный кабинет и стали вести диалог. Сначала всё было гладко, но потом что-то пошло не так.

- Володя, у тебя есть шанс поехать в Импаторию.

Думаю, с чего это такая лояльность к моей персоне? Неужели кому-то не всё равно, что я сижу здесь, в Сахах, в камере, где нет даже окон?

- Интересная пропозиция. От чего зависит мой шанс?

- Нам нужна информация.

- И чем же я могу быть полезен?

- Смотри, ведь ты же наверняка совершал ещё какие-то мелкие преступления, несмотря на то, что статья у тебя не смешная?

- Нет, ничего такого я никогда не делал. В своей жизни я ничего не украл и ничего ни у кого не отобрал, если вы об этом.

- Ты, видимо, корчишь из себя умного! Нам всё про тебя известно.

Поскольку реально сознаваться мне было не в чем, я решил прикинуться ботаником-заучкой.

- Я не самый умный, но, прошу меня понять, я здесь оказался совершенно случайно, по ошибке, и скоро я отсюда выйду. Бластера нет, следовательно, нет и дела, сажать меня не за что. Меня ждёт школа, где я хорошо учился, а потом институт, закончив который, я стану программистом, найду престижную работу, женюсь на хорошей девочке и стану для многих образцом для подражания.

- Пойми, что сотрудничество с нами может принести тебе выгоду.

- Какую же?

- Наркотики...

- Я не употребляю наркотики.

- Но траву-то куришь? Ты нам явку, мы тебе лучики добра взамен.

- Не курю я траву, не моё это.

То ли актёр я весьма посредственный, то ли методы работы космостражей предполагают полнейший скептицизм, но мой фокус не удался. Меня стали дубасить. Били аккуратно и не очень больно. По сравнению с пытками ментов, которые мне довелось пережить, это казалось смешным. То ли на чужой территории они боялись сильно превышать полномочия, то ли это было дежурной операцией для отчётности, дескать, проверили, дознание провели, то ли я действительно был им не нужен. С одной стороны, они видели во мне отморозка, который расхаживал по городу с оружием и ни капли не стыдился, с другой же стороны я прикинулся примерным парнем, у которого цель в жизни, как у Ленина — учиться, учиться и ещё раз учиться... Не знаю, как они смотрели на меня со своей колокольни, что за мысли были в их головах, но скоро бить меня перестали.

- Ладно, Володя. Ты нам не нужен...

- Логично, я-то и так здесь. И деваться мне некуда.

- Но ведь ты точно что-то знаешь о своих друзьях, откуда они брали деньги и чем вообще занимались.

- Я их почти не знаю, я случайно оказался в этой компании и вообще, я просто ошибся временем и местом, и за это теперь здесь сижу.

- Володя! Ну ты же всё равно что-то знаешь! Ну не может быть так, чтоб ты ничего не знал про наркоманов с твоего района.

- Ну есть они везде, но я даже их в лицо не знаю. У меня другой круг общения и интересы другие.

Вроде бы поверили. Но на всякий случай, перед убытием предупредили, что если вдруг я захочу пообщаться, они будут рады. Я пообещал подумать. Обычно я не придаю серьёзного значения подобным обещаниям.

Цепкие когти системы.

Дело быстро состряпали и закрыли, передали в прокуратуру для составления обвинительного заключения. Меня отправили этапом в Сихренопольский следственный изолятор. Тюрьма была славна тем, что построена во времена Екатерины Второй. Метровые стены, сводчатые потолки, решётки из толстого металла.

Для малолеток был отдельный корпус. Здесь имелось подобие спортзала, молитвенная комната, помещение для просмотра фильмов и даже библиотека. Помимо охраны, посменно работали два воспитателя. Неплохие люди были когда-то, но их работа сделала из них настоящих зверей. Большинство сокамерников и парней из других камер были натуральными дебилами. Наркоманов я почти не встречал, в основном, здесь были убийцы, насильники, воришки, разбойники и гопники. Тот ещё контингент. Абсолютный нуль мозгов, никаких стремлений и целей, зато идиотские «понятия» были искажены и преувеличены в сотни раз. Впрочем, малолетний корпус всегда этим славился.. Если среди взрослых были адекватные люди, пусть даже разбойники и убийцы, то малолетки сидели за убийство собственной бабушки, соседа, изнасилование одноклассницы. Причём, все подобные преступления были ими совершены с особой жестокостью и в извращённой форме. И эти «организмы» ходили здесь с широко растопыренными пальцами, несли тюремную чушь и всячески пытались превознести своё эго. Найти здесь людей, способных на рассуждения, понимание и собственные мысли, не удалось, чего уж говорить о единомышленниках. Интерес был один на всех — набить баул и брюхо.

Я стал изображать из себя отморозка, который ничего не боится. Это нужно было, чтобы казаться своим. Несколько раз пришлось получить по голове — слегка перегнул палку, откровенно демонстрируя неуважение. Всё-таки, неправильно это — приходить в чужой монастырь со своим уставом. Урок был ясен — если ты умнее кого-то, есть шанс того, что из твоей головы попытаются выбить мозги. Но, в целом, ничего страшного.

Общение кроме «курить-заварить» как-то не складывалось. Поговорить по душам было совсем не с кем. Я стал читать книги. Я «глотал» их одну за одной, перечитав за время своего пребывания здесь почти всю тюремную библиотеку. Чтение шло на пользу — оно не давало морально разлагаться и вливаться в окружающее меня убогое общество. Внешне я, конечно, «ассимилировался», но в глубине души ненавидел эти четыре стены и презирал тех, кто в них находился.

Радовало наличие прогулочных двориков. На крыше тюрьмы располагались небольшие камеры с решётками вместо потолка. Если хорошо подпрыгнуть или попросить кого-то подсадить, можно подтянуться, высунуть голову и увидеть свободу. Правда, есть шанс получить дубинкой по рукам или голове, но глоток свободы того стоил. Получали все, но всё равно вылезали, выглядывали... Несколько секунд совсем другой жизни, другого воздуха... Смотришь, а тебя как будто нет, ты уже улетел туда, где всё легко и просто. Там растут деревья, ходят люди, ездят машины. Там совсем другая жизнь, насыщенная, яркая и красочная.

Огромное окно камеры было без стёкол. Зимой, когда на улице свирепствовал мороз и ветер, его завешивали плёнкой. Здесь никогда не выключался свет. Со всех сторон за мной следило недремлющее око. Всеслышащие уши были повсюду. Цепкие когти системы словно вцепились в моё тело и не хотели отпускать. Система не даёт сбой. Если ты оказался в её лапах, она будет давить тебя до последнего. Это угнетало. В голове варилась такая каша, что не знаю, как мне удалось избежать безумия. Видимо, надежда помогла. Моя бесконечная надежда на чудо.

Очень сильно бесило, что многие арестанты молятся перед сном и часто говорят о Боге. Мол, воля Божья на всё, так угодно Богу. Что ж вы, правильные такие, девушек насиловали, людей калечили и убивали? Никто не осознавал своего греха, но все молились, у многих были иконы. Если бы Бог видел тюрьму с небес, то никогда не допустил бы, чтоб сюда попадали невиновные. А таких, хоть и не много, но всегда хватает. И так было во все времена. Я готов дать голову на отсечение, что, выйдя из тюрьмы, большинство новоявленных «праведников» забыли молитвы и перестали носить с собой иконы. Только в тюрьме им надо было делать вид, как сильно они поверили в Боженьку. Вот сейчас, сейчас он их увидит и услышит, поймёт, что они всё осознали и быстренько сделает так, чтобы они оказались на свободе. Тошнило от них. Я неоднократно поднимал вопросы религии, стараясь деликатно выражать свои мысли. Но ничего связного в ответ не услышал. Мне угрожали, что Бог меня накажет за богохульство, но почему-то мне казалось, что богохульники окружают меня. В принципе, мне было бы всё равно, даже если бы они бились головами о стены, интересно было просто понять, зачем они это делают.

Меня катали туда-сюда этапами: Импатория, Сахи, Сихренополь. Так сложилось, что в течение 8 месяцев я вообще не видел дневного света — держали в подвале и не этапировали в «централ». Дело то закрывали, то отправляли на доследование, тянули до безобразия долго. Система словно забыла обо мне. Сидеть на заднице ровно и ждать непонятно чего — худшее из наказаний. Говорят, зек должен страдать. Сначала страдаешь от неведения, потом — от ожидания.

Когда исполнилось восемнадцать, меня перевели на «взросляк». Здесь немного построже было, отношения сначала складывались натянутые. Но адекватные и интеллигентные люди всё же были, несмотря на преобладание наркоманов и алкоголиков среди контингента. Кто-то занимался спортом, насколько это было возможно в камере, кто-то читал книги или рисовал. Радовало, что теперь есть с кем пообщаться на житейские темы, обсудить статьи кодекса, телепередачи, вместе разгадать кроссворд. Но идиотизм неизменно оставался общим, так что и здесь мне пришлось быть начеку. Всё-таки, долгие месяцы или годы следствия накладывают на людей свой отпечаток — нервы и всё такое...

Ты — заключённый. У тебя нет имени, нет желаний, нет прошлого и будущего. Если ты сидишь в тюрьме, то ты никто, и зовут тебя никак. Как бы ни был велик твой авторитет среди заключённых, личность здесь ничего не значит. У тебя нет души. Кроме того, у тебя не должно быть собственных мыслей и ума как такового. Ты тело. Есть тело — поставили галочку. Выбор сделали за тебя. Ты не принимаешь решений. Никого не интересует твоя душевная боль. У большинства вообще душа не болит, потому что изначально это овощи. Сытое брюхо, новые тряпки в бауле, шконарь поуютнее — и арестант счастлив.

Когда долгое время сидишь с одними и теми же людьми, начинаешь как бы видеть их насквозь. Не знаю, откуда берутся эти способности, но почти все зеки — неплохие психологи. Со временем ты уже видишь человека практически сразу — всё его нутро и истинную сущность. Глядя на него и пообщавшись немного, делаешь вывод, насколько он хорош или плох. Скрыть гнилую сущность не получится. Вокруг четыре стены, и отсюда никуда не деться, не спрятаться, не убежать. Слегка надавишь на человека — и он либо лопнет, как клоп, либо даст отпор и не позволит себя сломать.

Вообще, когда находишься в тюрьме, начинаешь по-иному воспринимать многие вещи. Я называю это переоценкой ценностей. Например, кипятильник, бритва, кусок мыла или новые носки — сущие мелочи на свободе. Хотя, это всё материально, и можно это добыть. Но смотришь на эти вещи немного иначе. Вообще, на всё смотришь иначе. Воистину бесценны совсем другие вещи. Там, на свободе ходят люди, и им совсем неведом её вкус. Они не замечают ничего вокруг, им неведомо простое счастье ходить ногами по этой земле, по улицам своего города. Они не могут знать, как это сладко, не могут так дышать этим воздухом и чувствовать его вкус. Только сидя в холодной камере и будучи лишённым всего, чего даже не замечал раньше, осознаёшь, насколько тебе не хватает этих едва заметных мелочей, из которых складываются жизнь, быт и каждый прожитый день. Не перестаю удивляться, как же мало нужно человеку для счастья.

Свобода... Кажется, там всё легко и просто. Только бы выйти скорее. А там — распахнув врата, словно объятия, тебя ожидает рай. Там всё легко и просто. Серый асфальт под ногами и такое же серое небо над головой, но кажется, что ты паришь в воздухе и не касаешься ногами земли. Подобно птице, можешь беззаботно лететь куда угодно, вить гнёздышко или заглядывать в окна многоэтажек, где по вечерам люди привычно суетятся в своих тесных кухнях. Мечтаешь об уютном домике где-нибудь недалеко от города, в тихом и не очень людном месте. Вот и жена твоя, умница и красавица, она не знает, что ты пережил, смотришь в её невинные глаза и немного грустишь. Грустишь, потому что прошлое всё никак не отпустит. Долго держит, мучительно. В мечтах ты уже вспоминаешь всё, будто это был страшных сон, а в реальности этот страшный сон ещё продолжается. Всё надеешься проснуться, но каждое утро просыпаешься в этих стенах, где настоящего тебя нет на самом деле.

Прошёл один год, четыре месяца и три дня. Нервы к тому времени сдали окончательно. Начитавшись уголовного и уголовно-процессуального кодексов, я буквально бросался из клетки на прокурора и судью за каждое обвинение в свой адрес. Меня приговорили к четырём с половиной годам лишения свободы. Настоящий тюремный срок, подумать только! Не могу описать взрыв эмоций, произошедший во мне, когда я услышал, что согласно закону об амнистии, меня освободят сию же минуту прямо из зала суда! Один шаг — и я уже свободный человек! Больше не будет тупых ментов и злых зеков, распальцовок и понятий, этапов, судов и следственных кабинетов, длинных мрачных коридоров и холодных камер, продажных судей, отвратительной еды и суррогатных полуфабрикатов. Всё закончилось. Всё осталось в прошлом. Будто умирая от нехватки кислорода, я вынырнул аж по пояс с самого дна океана, где меня чудом не разорвали акулы. Страшный сон позади, опасности больше нет. Всё закончилось.

Некоторые говорят, что тюрьма — это школа жизни. Какая школа? Какой жизни? Лучше заочно пройти такую школу. Что она тебе даст? Чему ты научишься? Выживать? Человек — удивительное существо. Кусок мяса, сложная материя, способная адаптироваться ко всему, подстроиться, измениться в нужный момент. В жизни и без тюрьмы бывает немало ситуаций, в которых приходится именно выживать. На войне в тысячу раз страшнее, тебя могут убить каждую секунду. Может, война — настоящая школа жизни? А что тогда тюрьма? Ничего. Чифирить, разговаривать по «фене»? Кому это нужно? Видеть людей насквозь? Лучше бы я их не видел, тогда, возможно, во мне осталась бы хоть капля доверия и сострадания. Что такое тюрьма? Испорченный телефон, государство лжи и дешёвых интриг, хранилище сплетен и сломанных судеб. Гордиться тем, что ты там был — глупо. Мерить жизнь по тюремным меркам — ещё глупее. Потерять совесть и остатки человеческих качеств можно где угодно, вовсе не надо для этого отсидеть в тюрьме.

Обретённый рай.

Выходили из зала суда уже без наручников. В ИВС за вещами поехали на автомобиле для заключённых, его обычно называют «воронок» или «автозак». Клетку конвоиры уже не закрывали — они везли свободных людей. И разговаривали они уже немного по-другому. Плевать мне было и на них, и на всё, что они обо мне думают.

Я схватил вещи и пулей вылетел из ненавистного подвала. Пришлось проходить через дежурную часть, прицепился дежурный, мол, распишитесь, что претензий не имеете. С моих губ сорвался крик, я взорвался:

- Где расписаться? Да я тебе сейчас такую петицию напишу о своих претензиях, что комиссия по правам человека вам всем здесь и погоны, и головы поотрывает!

- Да вы что, ребята? Вы откуда?

- Из подвала мы, не понял что ли? Ладно, ты-то тут причём. Давай свой журнал или что там у тебя.

На улице уже ждали близкие. По иронии, нас с мамой отвёз домой тот самый знакомый, с которым я перепутал одного из оперов при аресте. Дома я сразу же разделся, вещи бросил прямо на полу в коридоре. Позже часть из них выбросил в контейнер, часть — сжёг. Часа полтора лежал в ванне, смывая с себя едкий запах тюряги. Будто и не было ничего, будто только вчера меня арестовали, а сегодня — отпустили. Мечтал проснуться — и вот, проснулся. Дома! Я почему-то по началу вёл себя, будто в гостях — стеснялся, ходил тихо, чтоб неслышно было, дверьми не хлопал. Прокрался в свою комнату незаметно. В душе — радость, на глазах — слёзы. Шкаф, диван, кресло, стол, старый компьютер, часы на стене. Смотрю, часы-то стоят.

- Мам, есть батарейка пальчиковая?

- Должна быть, а зачем?

- Да вот, часы не идут, батарейка села, наверное.

- Сломались они, давно перестали ходить. Носила в ремонт, мастер сказал, что проще выкинуть. Выбрасывать не стала, я вообще в твоей комнате ничего не трогала практически.

Потеря была невелика, и я быстро забыл про часы...

Накрыли стол в баре. Скромно, должно быть, но мне казалось, что это был пир на весь мир. В шкафу лежали старые джинсы, несколько рубашек, свитеров и куртка. На улице — декабрь, три дня до Нового года. Наконец-то нормальная одежда, и пахнет приятно! Вечер удался, хотя я слегка неловко себя чувствовал среди гостей, небезразличных к моему возвращению.

...Я совсем забыл про часы. В какой-то момент я заметил, что они снова идут. Удивился, маме сказал. Разумных объяснений этому явлению я не нашёл, но было очень похоже на кармическую связь меня с часами. Видимо, китайские умельцы изобрели настолько высокотехнологичный хронометр, что он мог сканировать ауру комнаты и ощущать присутствие и отсутствие хозяина. Прошло почти десять лет, а эти часы до сих пор исправно идут.

Я был вне себя от счастья ходить ногами по земле. Словно после тяжёлой и долгой болезни я шатался по улицам. Ноги ужасно болели, но это не останавливало. Я словно растворялся в свободе. Непередаваемое чувство.

Позвонила девочка Оля. Пока я сидел в тюрьме, она написала мне несколько писем. Добрых, весёлых и оптимистичных. Стали с ней встречаться. Меня это удивляло и даже настораживало. Я привык во всём искать подвох. Собственно, зная обо мне всё, что я предпочёл бы скрывать, она не отвернулась от меня и всё же рискнула завести со мной отношения. Довольно-таки смелый поступок. Мне льстило то, что она видела во мне человека, несмотря на мои приключения. Жизнь налаживалась. Всё становилось на свои места. Я видел себя эдаким раненым воином, который изо всех сил пытался подняться с колен и идти, как ни в чём не бывало. Впрочем, я преувеличил, всё было вовсе не так плохо. Я — не самый безнадёжный случай. Значит, всё впереди. Мне всего восемнадцать лет. Дорога длиною в жизнь ждёт меня. Несмелыми шагами я возвращался в жизнь, в самый её центр, уже не протаптывая дорогу в никуда. Я находился на пути из ниоткуда — к светлому.

Всегда необходимо стремиться к светлому! Неважно, что для тебя свет. Он есть у всех. Даже свет в конце тоннеля — для кого-то надежда и последний шанс в жизни. Шансы не следует упускать. Везло лишь тем, кто рисковал. Каждая трудная ситуация, не сломавшая тебя, делает тебя сильнее. Становишься менее восприимчивым, тебя всё труднее ранить. Из человека можно сделать прекрасное оружие, нужно только довести до совершенства, отточить, убрать всё лишнее. Но... Стоп!..

...Счастье — разве им не стоит дышать?

Поиск по сайту: