Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Белинский о Пушкине. Статья 5



Доселе в русской литературе существовало два способа критиковать. Первый состоял в pазборе частных достоинств и недостатков сочинения, из которого обыкновенно выписывали лучшие или худшие места, восхищались ими или осуждали их, а на целое сочинение, на его дух и идею не обращали никакого внимания(Карамзин и Макаров: первый своим разбором сочинений

Богдановича, второй - сочинений Дмитриева).

… Теперь такая критика была бы очень легка, ибо для того, чтоб

отличить хорошие стихи от слабых или обыкновенных, теперь не нужно слишком

много вкуса, а довольно навыка и литературной сметливости. Но как все в мире

начинается с начала, то и такая критика для своего времени была необходима и

хороша, и в то время не всякий мог с успехом за нее браться, а успевали в

ней только люди с умом, талантом и знанием дела.

С Мерзлякова начинается новый период русской критики: он уже хлопотал не об отдельных стихах и местах, но рассматривал завязку и изложение целого сочинения, говорил о духе писателя, заключающемся в общности его творений. Это было значительным шагом вперед для русской критики, тем более, что Мерзляков критиковал с жаром, основательностию и замечательным красноречием (но его критика была бесплодна, потому что была несвоевременна С двадцатых годов критика русская начала предъявлять претензии на философию и высшие взгляды. (…) Перед тридцатыми годами, и особенно с тридцатых годов, русская критика заговорила другим тоном и другим языком. Ее притязания на философские воззрения сделались настойчивее; она начала цитовать, кстати и некстати, не только Жан-Поля Рихтера, Шиллера, Канта и

Шеллинга, но даже и Платона, заговорила об эсѳетических ѳеориях

{Эстетических теориях.} и грозно восстала на Пушкина и его школу! (пишет про «одного ученого критика», который нашел, что «герои поэм Пушкина относятся к героям поэм Байрона, как мелкие бесенята к сатане») Изучить поэта, значит не только ознакомиться, через усиленное и повторяемое чтение, с его произведениями, но и перечувствовать, пережить их. Всякий истинный поэт, на какой бы ступени художественного достоинства ни стоял, а тем более всякий великий поэт никогда и ничего не выдумывает, но

облекает в живые формы общечеловеческое. Чем выше поэт, то есть чем общечеловечественнее содержание его поэзии, тем проще его создания, так что читатель удивляется, как ему самому не вошло в голову создать что-нибудь подобное: ведь это так просто и легко! (про общечеловеческое в поэзии) Общечеловеческое безгранично только в своей идее; но, осуществляясь, оно принимает известный характер, известный колорит, так сказать. Оттого, хотя все великие поэты выражали В своих созданиях общечеловеческое, однакож, творения каждого из них отличаются своим собственным характером. Велик Шекспир и велик Байрон, но резкая черта отличает творения одного от творений другого. Чем выше поэт, тем оригинальнее мир его творчества, - и не только великие, даже просто замечательные поэты тем и отличаются от обыкновенных, что их поэтическая деятельность ознаменована печатью самобытного и оригинального характера. В этой характерной особности заключается тайна их личности и тайна их поэзии. Уловить и определить сущность этой особности, значит найти ключ к тайне личности и поэзии поэта. (далее- пространное рассуждение о пафосе, анализирует пафос Шекспира). Вывод: каждое поэтическое произведение должно быть плодом пафоса, должно

быть проникнуто им. Без пафоса нельзя понять, что заставило поэта взяться за

перо и дало ему силу и возможность начать и кончить иногда довольно большое

сочинение. Много и многими было писано о Пушкине. Все его сочинения не составляют

и сотой доли порожденных ими печатных толков. Одни споры классиков с

романтиками за "Руслана и Людмилу" составили бы порядочную книгу, если бы их

извлечь из тогдашних журналов и издать вместе. Но это было бы интересно

только как исторический факт литературной образованности и литературных

нравов того времени - факт, узнав который, нельзя не воскликнуть:

Свежо предание, а верится с трудом!

И таковы все толки наших аристархов о Пушкине, и хвалебные и порицательные;

из них ничего не извлечешь, ничем не воспользуешься. Исключение остается

только за статьею Гоголя "О Пушкине" в "Арабесках", изданных в 1835 году

(часть 1-я, стр. 212). Об этой замечательной статье мы еще не раз вспомянем

в продолжение нашего разбора.

Пушкин был призван быть первым поэтом-художником Руси, дать ей поэзию,

как искусство, как художество, а не только как прекрасный язык чувства. Само

собою разумеется, что один он этого сделать не мог.

Повторим здесь уже сказанное нами сравнение, что все эти поэты относятся к Пушкину, как малые и великие реки - к морю, которое наполняется их водами. Поэзия Пушкина была этим морем. (…) Чтоб изложить нашу мысль сколько возможно яснее и доказательнее, мы посвятили особую статью на разбор не только ученических стихотворений ребенка-Пушкина, но и стихотворений юноши-Пушкина, носящих на себе следы влияния предшествовавшей школы. Эти последние стихотворения несравненно ниже тех, в которых он явился самобытным творцом, но в то же время они и далеко выше образцов, под влиянием которых были написаны. Эта первая часть заключает в себе стихотворения, писанные от 1815 до 1824

года; они расположены по годам, и потому можно видеть, как с каждым годом

Пушкин являлся менее учеником и подражателем, хотя и превзошедшим своих

учителей и образцов, и боле самобытным поэтом.

Вторая часть заключает в себе пьесы, писанные от 1825 до 1829 года, и только в отделе стихотворений 1825 года заметно еще некоторое влияние старой школы, а в пьесах следующих за тем годов оно уже исчезло совершенно. (Сравнивает стих Жуковского и Пушкина). Читая Гомера, вы видите возможную полноту художественного совершенства;

но она не поглощает всего вашего внимания; не ей исключительно удивляетесь

вы: вас более всего поражает и занимает разлитое в поэзии Гомера

древнеэллинское миросозерцание и самый этот древнеэллинский мир. В поэзии Байрона, прежде всего, обоймет вашу душу ужасом удивления колоссальная личность поэта, титаническая смелость и гордость его чувств и мыслей. В поэзии Гёте перед вами выступает поэтически созерцательный мыслитель, могучий царь и властелин внутреннего мира души человека. В поэзии Шиллера вы преклонитесь с любовию и благоговением перед трибуном человечества, провозвестником гуманности, страстным поклонником всего высокого и нравственно прекрасного.

В Пушкине, напротив, прежде всего увидите художника, вооруженного всеми чарами поэзии, призванного для искусства, как для искусства, исполненного любви, интереса ко всему эстетически-прекрасному, любящего все и потому терпимого ко всему.

Призвание Пушкина объясняется историею нашей литературы. Русская поэзия

- пересадок, а не туземный плод. {329} Всякая поэзия должна быть выражением

жизни в обширном значении этого слова, обнимающего собою весь мир,

физический и нравственный. До этого ее может довести только мысль. Но чтоб

быть выражением жизни, поэзия прежде всего должна быть поэзиею.

Наша русская поэзия до Пушкина была именно позолоченною пилюлею,

подслащенным лекарством. И потому в ней истинная, вдохновенная и творческая

поэзия только проблескивала временами в частностях, и эти проблески тонули в

массе риторической воды. Много было сделано для языка, для стиха, кое-что

было сделано и для поэзии; но поэзии как поэзии, то есть такой поэзии,

которая, выражая то или другое, развивая такое или иное миросозерцание,

прежде всего была бы поэзией - такой поэзии еще не было! Пушкин был призван

быть живым откровением ее тайны на Руси. И так как его назначение было

завоевать, усвоить навсегда русской земле поэзию, как искусство, так, чтоб

русская поэзия имела потом возможность быть выражением всякого направления,

всякого созерцания, не боясь перестать быть поэзиею и перейти в рифмованную

прозу, - то естественно, что Пушкин должен был явиться исключительно

художником. Еще раз: до Пушкина были у нас поэты, но не было ни одного

поэта-художника; Пушкин был первым русским поэтом-художником. Поэтому даже

самые первые незрелые юношеские его произведения, каковы: "Руслан и

Людмила", "Братья-разбойники", "Кавказский пленник" и "Бахчисарайский

фонтан", отметили своим появлением новую эпоху в истории русской поэзии.

Если в поименованных нами первых поэмах Пушкина видно так много этого

художества, которым так резко отделились они от произведений прежних школ,

то еще более художества в самобытных лирических пьесах Пушкина. Поэмы, о

которых мы говорили, уже много потеряли для нас своей прежней прелести; мы

уже пережили и, следовательно, обогнали их; но мелкие пьесы Пушкина,

ознаменованные самобытностью его творчества, и теперь так же обаятельно

прекрасны, как и были во время появления их в свет. Это понятно: поэма

требует той зрелости таланта, которую дает опыт жизни, - и этой зрелости нет

нисколько в "Руслане и Людмиле", "Братьях-разбойниках" и "Кавказском

пленнике", а в "Бахчисарайском фонтане" заметен только успех в искусстве; но

юность - самое лучшее время для лирической поэзии. Поэма требует знания

жизни и людей, требует создания характеров, следовательно, своего рода

драматизировки; лирическая поэзия требует богатства ощущений, - а когда же

грудь человека наиболее богата ощущениями, как не в лета юности?

Тайна пушкинского стиха была заключена не в искусстве "сливать

послушные слова в стройные размеры и замыкать их звонкою рифмой", но в тайне

поэзии. Душе Пушкина присущна была прежде всего та поэзия, которая не в

книгах, а в природе, в жизни, - присущно художество, печать которого лежит

на "полном творении славы". (…Сравнивает поэзию с женщиной)

Пушкин первый из русских поэтов овладел поясом Киприды. Не только стих,

но каждое ощущение, каждое чувство, каждая мысль, каждая картина исполнены у

него невыразимой поэзии. Он созерцал природу и действительность под

особенным углом зрения, и этот угол был исключительно поэтический. Муза

Пушкина, это - девушка-аристократка, в которой обольстительная красота и

грациозность непосредственности сочетались с изяществом тона и благородною

простотою и в которой прекрасные внутренние качества развиты и еще более

возвышены виртуозностью формы, до того усвоенной ею, что эта форма сделалась

ей второю природою.

Самобытные мелкие стихотворения Пушкина не восходят далее 1819 года и с

каждым следующим годом! увеличиваются в числе. Из них прежде всего обратим

внимание на те маленькие пьесы, которые, и по содержанию и по форме,

отличаются характером античности и которые с первого раза должны были

показать в Пушкине художника по превосходству. Простота и обаяние их красоты

выше всякого выражения: это музыка в стихах и скульптура в поэзии.

Пластическая рельефность выражения, строгий классический рисунок мысли,

полнота и оконченность целого, нежность и мягкость отделки в этих пьесах

обнаруживают в Пушкине счастливого ученика мастеров древнего искусства. А

между тем он не знал по-гречески, и вообще многосторонний, глубокий

художнический инстинкт заменял ему изучение древности, в школе которой

воспитываются все европейские поэты. Этой поэтической натуре ничего не

стоило быть гражданином всего мира и в каждой сфере жизни быть как у себя

дома; жизнь и природа, где бы ни встретил он их, свободно и охотно ложились

на полотне под его кистью.

Поэзия Пушкина удивительно верна русской действительности, изображает

ли она русскую природу или русские характеры: на этом основании общий голос

нарек его русским национальным, народным поэтом... Нам кажется это только в

половину верным. _Народный_ поэт - тот, которого весь народ знает, как,

например, знает Франция своего Беранже; _национальный_ поэт - тот, которого

знают все сколько-нибудь образованные классы, как, например, немцы знают

Гёте и Шиллера. Наш народ не знает ни одного своего поэта; он поет себе

доселе "Не белы-то снежки", не подозревая даже того, что поет стихи, а не

прозу... Следовательно, с этой стороны смешно было бы и говорить об эпитете

"народный" в применении к Пушкину или к какому бы то ни было поэту русскому.

Слово "национальный" еще обширнее в своем значении, чем "народный". Под

"народом" всегда разумеют массу народонаселения, самый низший и основной

слой государства. Под "нациею" разумеют весь народ, все сословия, от низшего

до высшего, составляющие государственное тело. Национальный поэт выражает в

своих творениях и основную, безразличную, неуловимую для определения

субстанциальную стихию, которой представителем бывает масса народа, и

определенное значение этой субстанциальной стихии, развившейся в жизни

образованнейших сословий нации. Национальный поэт - великое дело! {335}

Обращаясь к Пушкину, мы скажем по поводу вопроса о его национальности, что

он не мог не отразить, в себе географически и физиологически народной жизни,

ибо был не только русский, но притом русский, наделенный от природы

гениальными силами; однакож в том, что называют народностью или

национальностью его поэзии, мы больше видим его необыкновенно великий

художнический такт. Он в высшей степени обладал этим тактом

действительности, который составляет одну из главных сторон художника.

Самая его жизнь совершенно русская. Он один только певец Кавказа; 6н влюблен в него всею душою и чувствами; он проникнут и напитан его чудными окрестностями, южным небом, долинами прекрасной Грузии я великолепными крымскими ночами и садами.

Он при самом начале своем уже был национален, потому что истинная

национальность состоит не в описании сарафана, но в самом духе народа. Поэт

даже может быть и тогда национален, когда описывает совершенно сторонний

мир, но глядит на него глазами своей национальной стихии, глазами всего

народа, когда чувствует и говорит так, что соотечественникам его кажется,

будто это чувствуют и говорят они сами. Если должно сказать о тех

достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от

других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в

необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет. Его эпитет

так отчетист и смел, что иногда один заменяет целое описание; кисть его

летает. Его небольшая пиеса всегда стоит целой поэмы. Вряд ли о ком из

поэтов можно сказать, что бы у него в коротенькой пиесе вмещалось столько

величия, простоты и силы, сколько у Пушкина.

Но последние его поэмы, писанные им в то время, когда Кавказ скрылся от

него со всем своим грозным величием и державно-возносящеюся из-за облак

вершиною и он погрузился в сердце России, в ее обыкновенные равнины,

предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников и

захотел быть вполне национальным поэтом, - его поэмы уже не всех поразили

тою яркостью и ослепительной смелостью, какими дышит у него все, где ни

являются Эльбрус, горцы, Крым и Грузия. Для Пушкина не было так называемой _низкой природы_; поэтому он не затруднялся никаким сравнением, никаким предметом, брал первый попавшийся

ему под руку, и все у него являлось поэтическим, а потому прекрасным и

благородным. Талант Пушкина не был ограничен тесною сферою одного какого-нибудь рода поэзии: превосходный лирик, он уже готов был сделаться превосходным

драматургом, как внезапная смерть остановила его развитие. Эпическая поэзия

также была свойственным его таланту родом поэзии. В последнее время своей

жизни он все более и более наклонялся к драме и роману и, по мере того,

отдалялся от лирической поэзии. Равным образом он тогда часто забывал стихи

для прозы. Это самый естественный ход развития великого поэтического таланта

в наше время. Лирическая поэзия, обнимающая собою мир ощущений и чувств, с

особенною силою кипящих в молодой груди, становится тесною для мысли

возмужалого человека. Тогда она делается его отдыхом, его забавою между

делом. Действительность современного нам мира полнее, глубже и шире в романе

и драме. - О поэмах и драматических опытах Пушкина мы будем говорить в

следующей статье, а теперь остановимся на его лирических произведениях.

Пушкина некогда сравнивали с Байроном. Мы уже не раз замечали, что это

сравнение более чем ложно, ибо трудно найти двух поэтов, столь

противоположных по своей натуре, а следовательно, и по пафосу своей поэзии,

как Байрон и Пушкин. Так как поэзия Пушкина вся заключается преимущественно в поэтическом созерцании мира и так как она безусловно признает его настоящее положение если не всегда утешительным, то всегда необходимо-разумным, - поэтому она

отличается характером более созерцательным, нежели рефлектирующим!,

выказывается более как чувство или как созерцание, нежели как мысль. Вся

насквозь проникнутая гуманностию, муза Пушкина умеет глубоко страдать от

диссонансов и противоречий жизни, но она смотрит на них с каким-то

самоотрицанием (resignatio), как бы признавая их роковую неизбежность и не

нося в душе своей идеала лучшей действительности и веры в возможность его

осуществления. Из мелких произведений его более других отличаются присутствием

глубокой и яркой мысли и вместе с тем национального чувства, в истинном

значении этого слова, стихотворения, посвященные памяти Петра Великого.

Эти стихотворения достойны своего высокого предмета. Жаль только, что их слишком мало. Из поэм Петр является в "Полтаве" и "Медном всаднике"; об них мы будем говорить в следующей статье. Никто из русских поэтов не умел с таким непостижимым искусством

спрыскивать живой водой творческой фантазии немножко дубоватые материалы

народных наших песен. Пушкин ничего не преувеличивает, ничего не украшает, ничем не эффектирует, никогда не взводит на себя великолепных, но неиспытанных им чувств, и везде является таким, каков был действительно. В отношении к художнической добросовестности Пушкина такова же его превосходная пьеса "Воспоминание": в ней он не рисуется в мантии сатанинского величия, как это делают часто мелкодушные талантики, но просто, как человек, оплакивает свои заблуждения. И этим доказывается не то, чтоб у него было больше других заблуждений, но то, Кстати об изображаемой Пушкиным природе. Он созерцал ее удивительно верно и живо, но не углублялся в ее тайный язык. Оттого он рисует ее, но не мыслит о ней. И это служит новым доказательством того, что пафос его поэзии

был чисто артистический, художнический, и того, что его поэзия должна сильно

действовать на воспитание и образование чувства в человеке. Если с кем из

великих европейских поэтов Пушкин имеет некоторое сходство, так более всего

с Гёте, и он еще более, нежели Гёте, может действовать на развитие и

образование чувства. Это, с одной стороны, его преимущество перед Гёте и

доказательство, что он больше, нежели Гёте, верен художническому своему

элементу; а с другой стороны, в этом же самом неизмеримое превосходство Гёте

перед Пушкиным: ибо Гёте - весь мысль, и он не просто изображал природу, а заставлял ее раскрывать перед ним ее заветные и сокровенные тайны. Андре Шенье был отчасти учителем Пушкина в древней классической поэзии; и в элегии, означенной именем французского поэта, Пушкин многими прекрасными

стихами верно воспроизвел его образ. В превосходной пьесе "19 октября" мы

знакомимся с самим Пушкиным, как с человеком, для того, чтоб любить его, как

человека. Вся эта пьеса посвящена им воспоминанию об отсутствующих друзьях.

Многие черты в ней принадлежат уже к прошедшему времени: так, например,

теперь, когда уже вывелись восторженные юноши-поэты вроде Ленского.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.