Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Миги трагедий, счастья и просто жизни



 

Сомнительный рекорд

 

От простого к сложному – этот принцип летного обучения неукоснительно соблюдался: мы выполняли полеты по кругу, в зону сначала на простой пилотаж, а затем на сложный.

Курсанты, хвастаясь друг перед другом, шли на разного рода эксперименты и ставили сомнительные рекорды. Одно время очень модно было привозить из полета зафиксированную на акселерометре максимальную перегрузку. Для рекордных показателей надо было как можно резче дернуть ручку управления самолетом на себя. Много позже я осознал, какая серьезная опасность таилась в этих фокусах: можно было просто‑напросто «подорвать» самолет и свалиться на крыло, а так как эти молодецкие шалости выполнялись на высоте круга, то шансов остаться в живых практически не оставалось.

Я тоже был не лыком шит и как большинство курсантов включился в эти соревнования. Максимальное мое достижение – перегрузка одиннадцать единиц. Но рекорд эскадрильи был одиннадцать с половиной, и я решил, во что бы то ни стало, его превзойти. Размышляя, как это лучше сделать, «додумался»: сначала надо создать отрицательную перегрузку, а затем резко дернуть ручку на себя. И все это на кругу, на высоте восемьсот метров. До сей поры я ни разу не пробовал летать с отрицательными перегрузками, мне даже не показывали, как это делается. Однако решение принято!

Отдав ручку от себя, я головой уперся в фонарь. Вся пыль, какая была в кабине, тут же поднялась в воздух и забила мне глаза, нос, рот, так как кислородная маска не была притянута. Рванул ручку на себя – и оказался в полустоячем‑полусидячем положении. Голова при этом по‑прежнему упиралась в фонарь. Оказывается, при отрицательной перегрузке парашют выскочил из чашки катапультного кресла, а когда я хватанул ручку на себя, он стал «на попа». В столь неудобной позе я, забыв обо всем и бросив органы управления, начал засовывать парашют в чашку. Ничего путного из этого не вышло, зато, когда я опомнился, самолет уже стремительно несся к земле с углом тридцать градусов тангажа – продольного наклона – и почти в перевернутом положении, с креном больше ста двадцати градусов. Зеленая масса планеты надвигалась на меня с громадной скоростью. Выведя одним движением самолет из крена и пикирования, я оказался на высоте сто метров. Свечи пирамидальных тополей были так близко, что я успел рассмотреть отдельные ветки и листья. Предательски затряслись колени, я понял, что до столкновения с землей оставались какие‑то секунды. Дав обороты двигателю, я плавно занял высоту круга, моля Бога, чтобы никто ни усек моего трюка. В такой неестественной позе я произвел посадку и зарулил на стоянку.

К счастью, ни моего панического пикирования, ни моей упершейся в фонарь фигуры никто не видел, и все обошлось, не считая моего секундного страха. Акселерометр зафиксировал рекордную перегрузку – почти двенадцать единиц, но я машинальным движением сбросил фиксатор, и мое «выдающееся достижение» оказалось «незарегистрированным». Выводы я, конечно, сделал и больше такие эксперименты не повторял.

 

Полет «против шерсти»

 

Однако и второй экстремальный случай не заставил себя ждать.

Полеты по так называемому «кругу» выполняют в одном направлении, то есть самолеты летят друг за другом, а так как скорости у всех приблизительно одинаковые, то и вероятность опасного сближения очень маленькая. Но в авиации периодически пилоты допускают грубейшие ошибки, когда экипаж, вдруг летит, как говорится на авиационном сленге – «против шерсти». Иногда такие казусы заканчиваются весьма печально – столкновением лоб в лоб двух самолетов. Если перенести это на землю, то приближенно можно сравнить с выездом на полосу встречного движения на автомобильной трассе с односторонним движением.

К сожалению, подобную грубейшую ошибку допустил и я, а было это так. Я выполнял первый самостоятельный полет в зону на простой пилотаж. Пилотажная зона проходила над Тереком, а ее центром была излучина в виде подковы. Была прекрасная солнечная погода. Видимость, опять же, пользуясь авиационным языком, миллион на миллион. И настроение у меня было под стать погоды, радостным и безмятежным. Я впервые самостоятельно улетел от аэродрома так далеко, почти на пятьдесят километров, вдобавок я с упоением выполнял пикирования, горки и виражи. А это не какой‑то там полет по кругу. Выполнив задание, и запросив выход на аэродром, к своему ужасу, увидел, что попутал излучины и пилотировал южнее зоны километров на двадцать. Весь путь на точку я переживал: заметили мой ляпсус или нет? Выйдя на круг и проходя над стартом, доложил:

– Над точкой, восемьсот.

– На траверз, – получил команду от руководителя полетов.

По этой команде необходимо было выполнить первый разворот на угол девяносто градусов, включить на тридцать секунд секундомер и выполнить второй разворот в ту же сторону на обратнопосадочный курс. Я все делал в точности до второго разворота, а вот второй разворот почему‑то стал выполнять в противоположную сторону. Что на меня нашло, до сих пор не могу понять. Возможно, сказалась ошибка при занятии зоны, и мои последующие переживания, а возможно, повлияло то, что большую часть полетов я выполнил с обратным стартом. Но факт оставался фактом: я заходил «против шерсти» и в тот момент даже не догадывался об этом. Пока от траверза я летел к третьему развороту, навстречу мне попались три самолета. Я их замечал на достаточно большом расстоянии и, ловко уворачиваясь, как в авиационном анекдоте, все удивлялся:

– Во! Еще один старт попутал!

Подойдя к третьему, выпустил шасси, доложил:

– Триста шестьдесят третий, шасси выпущено. Сам. (при самостоятельных полетах слово «Сам» было обязательным.

– Заход разрешаю – получил команду от руководителя полетов.

Ввел в третий разворот, и как учили, плавно перевел самолет на снижение. И тут, развернувшись градусов на сорок, я с ужасом увидел, что навстречу мне лоб в лоб несется такая же «эЛка». Расстояние между нами было таким маленьким, что мне показалось: столкновения не избежать. Увеличив крен до ста двадцати градусов, я полупереворотом, на максимале, с выпушенными шасси ушел от столкновения. В процессе этого маневра я понял, что это меня бес попутал, и что это я захожу с обратным стартом! Выйдя из полупереворота, которому меня никто доселе не учил, да еще на такой высоте, я увидел, как замелькали знакомые верхушки тополей. Высота меньше ста метров. Опять предательски затряслись колени. Но самообладания не потерял. Убрав шасси, с набором высоты полетел к «правильному» третьему развороту. Успокоившись и взяв себя в руки, я набрал положенную высоту, повторно выпустил шасси и как можно спокойным и уверенным голосом доложил:

– Триста шестьдесят третий, шасси выпущено. Сам.

Будучи наблюдающим за шасси, я неоднократно видел, как руководитель полетов записывает столбиком позывные курсантов, и затем, когда летчик докладывает о выпуске шасси, обводит его кружком, таким образом, делая для себя пометку, что скоро этот летчик появится на предпосадочном снижении. Я живо представил, как майор Осин ищет мой позывной и не может его найти. Делать нечего, я прервал затянувшееся раздумье руководителя более настойчивым запросом:

– Триста шестьдесят третий, шасси выпущено. Сам.

И опять последовала длительная пауза, после которой я услышал полуудивленный, полувопросительный, полуутвердительный голос майора Осина:

– Заход разрешаю?!

В этой фразе мне послышалось: «Где тебя черти носили?»

Мое сердце екнуло: всё, на этот раз не отвертеться! Приложив всё доступное мне мастерство, я выполнил, может быть, самую красивую в своей жизни посадку на Л‑29.

После того как я освободил полосу в наушниках я услышал свой позывной:

– Триста шестьдесят третьему прибыть на СКП!

– Понял! – упавшим голосом обреченно ответил я.

Обычно просто так руководитель полетов на СКП не приглашает. Обычно приглашают или подменить наблюдающего за шасси, или «на ковер», что бы разобраться с допустившим ляп курсантом. У меня конечно, мысли сразу о плохом.

– Всё, сгорел! – с тоской подумал, что на сей раз попал и мне не отвертеться. Заход против старта – грубейшее нарушение правил полетов. Самой минимальной карой за такую ошибку должно быть отстранение от полетов, о «высшей мере» не хотелось и думать. Справедливо решив, что повинную голову меч не сечет, я честно рассказал обо всем инструктору. Охая и ахая, кляня, всё на свете, коротко бросив, чтобы больше никому ни слова, он ушел к командиру звена. Подошедший майор Орлов, спокойно уточнив, что произошло, и, выяснив, что руководитель полетов, возможно, не заметил моих маневров, буквально приказал, чтобы я держал язык за зубами, не сознавался, прикинулся дурачком, мол, ничего не понимаю, и даже лучшему другу не рассказывал о происшедшем.

Прибыв на СКП, я доложил Осину, тот внимательно и пристально на меня посмотрел, как будто хотел спросить: «Где же тебя носило лишних пять минут после доклада о начале третьего разворота, и почему ты второй раз доложил о его выполнении?»

Я мужественно выдержал его пристальный взгляд, невинно глядя прямо в глаза майора, и прикидываясь этакой невинной овечкой. А он, как будто вспомнив, что хотел сказать, произнес:

– Молодец! Отлично выполнил посадку! – И, немного подумав, добавил:

– Подмени наблюдающего!

Все мои страхи улетучились:

– Слава Богу, никто ничего не заметил! – подумал я, и спокойно отправился на СКП на место наблюдающего – с помощью морского бинокля контролировать выпуск закрылков перед взлетом и выпуск шасси и закрылков при заходе на посадку.

Но окончательно страхи мои не улетучились, я с напряжением ждал полного разбора полетов, на котором присутствовали только инструктора. После разбора полетов, я подошел к командиру звена уточнить свою участь.

Орлов изучающее окинул меня взглядом, после небольшой паузы, по‑видимому решал, что со мной делать, изрек:

– Везунок ты, не убился, и никто не заметил твоего ляпа! За то, что честно во всём признался, прощаю! Но никому ни слова! Летай!

Для меня это было лучшим поощрением за годы учебы в училище.

После этого досадного случая и командир звена, и инструктор стали относиться ко мне с большим доверием. Позже я понял, что сознаться в собственных ошибках способен не каждый, для этого надо обладать определенным мужеством. Но мои опытные учителя об этом знали давно и поступили совершенно правильно, не став меня наказывать.

 

Случалось и такое… На волосок от беды

 

Подобные истории случались и с другими. Об одной такой истории поведал все тот же Виктор Лапин. Чувствуя себя уже корифеем авиации, он решил попробовать выполнить восходящую бочку, типа той, что показывал мне инструктор в первом полете в зону. Никто ее ему не показывал, и о том, как ее делать, он имел чисто теоретическое представление. Разогнавшись до скорости пятьсот пятьдесят километров в час, отважный курсант «задрал» самолет на угол шестьдесят градусов и начал его вращать вокруг продольной оси. Вскоре сплошное голубое небо, вращающееся перед глазами, перешло в сплошную вращающуюся землю. Когда Лапа прекратил вращение, самолет оказался в пикировании, в перевернутом полете. Курсант стал выводить его из перевернутого полета не по крену, а переворотом. При этом высота вывода, как и у меня, была сто метров, но скорость запредельная – семьсот километров в час. Юный «гений» был в буквальном смысле на волосок от смерти. Но, видно, ангел‑хранитель и его не покидал, так что все благополучно обошлось. Выкрав бароспидограмму – бумажную ленту, на которой двумя иглами процарапывались шлейфы высоты и скорости, – Лапа всем нам показывал «пилу» на восходящей и нисходящей части своего «героического» полета. Кроме курсантов, никто об его «подвиге» не узнал. Витька не раз повторял, что буквально видел разбегающихся в панике кур. Конечно, это он приукрасил, но ему действительно чертовски повезло.

Однако были и такие истории, которые становились достоянием гласности и предметом серьезных разборов.

Володя Киселев, считавшийся одним из лучших курсантов, при заходе на посадку забыл выпустить шасси. «Наблюдающий» вовремя заметил ошибку и доложил руководителю полетов. Тот в течение почти полутора минут уговаривал Володьку уйти на повторный заход. Но курсант никак на это не реагировал, и казалось, трагедия неминуема. Майор поступил нестандартно – он крикнул курсанту, отбросив его позывной:

– Киселев! Володя! Давай обороты! Уходи на второй круг!

И тот, будто очнувшись, дал обороты. Самолет без шасси продолжал снижаться, мгновенно изменить траекторию было невозможно, но все‑таки высоты хватило, и едва ли не с одного метра он благополучно ушел на второй круг. При повторном заходе Володя выпустил шасси и сел нормально. Заставь даже опытного летчика специально повторить подобный трюк – не получилось бы.

Полеты временно прекратили, собрали всю эскадрилью, начали пытать бедного курсанта, почему он не выполнял команды руководителя полетов. Володя стоял красный как рак, но ничего толком объяснить не мог. В назидание другим его отстранили на неделю от полетов и заставили сдавать заново все зачеты. Позже он мне в доверительной беседе рассказал, что после выпуска закрылков загорелась красная сигнальная лампочка «Выпусти шасси», а потом завыла сирена, сигнализируя о том, что они не выпущены. А он тупо смотрел на лампочку, слушал сирену и не понимал, что происходит. И только когда услышал свою фамилию, в буквальном смысле очнулся и дал обороты.

Больше Володька таких ошибок не допускал и впоследствии успешно закончил училище.

Но самый серьезный, можно сказать «смертельный трюк» произошел с курсантом Пугиным. Я был наблюдающим, и был свидетелем этого уникальнейшего происшествия. Саня Пугин, между нами Пуга, при заходе на посадку потерял скорость и «провалился» на глиссаде снижения. Майор Осин – бессменный РП – как и положено, начал ему подсказывать и давать команды на исправление:

– Ниже глиссады, не снижайся, на оборотах! На оборотах!

Пуга вовремя ошибку исправить не смог.

Видя, что самолет приземлится до полосы, руководитель полетов приказал:

– Обороты! На второй круг!

Курсант выполнил команду, но теперь при снижении уклонился в правую сторону. Все бы ничего, да самолет зацепил правым выпущенным закрылком один из «матросиков» – это такие полосатые черно‑белые треугольные пирамидки, обозначающие начало и конец взлетно‑посадочной полосы. Закрылок оборвался, и самолет за счет того, что левый закрылок был выпущен, а правый отсутствовал, стал энергично вращаться вправо. С развивающимся креном он летел прямо на СКП. Я сидел на крыше СКП, вся эта эквилибристика происходила прямо перед моим носом, буквально в ста метрах. В какой‑то момент мне показалось, что самолет рухнет на нас. В голове даже мелькнуло: а не пора ли прыгать с крыши? У всегда хладнокровного Осина во время этого трюка буквально отнялся язык. Да и подсказать он вряд ли что смог бы, ситуация изначально была катастрофической, отклонения элеронов не хватало для парирования кренящего момента. Большим крестом в плане предстал перед нами самолет, достигший крена более шестидесяти градусов. И вдруг, вопреки законам аэродинамики, самолет вышел из крена, просев до высоты одного метра. Подняв клубы пыли и выйдя из них, как Феникс из пепла, он пронесся над нами с набором скорости и высоты и стал удаляться в сторону Главного Кавказского хребта.

Непонятно как, но Пугин, мгновенно принял единственно правильное решение – нажал на кнопку уборки закрылков и дал до отказа левую ногу. Пока убирался оставшийся закрылок, самолет успел накрениться на угол почти девяносто градусов. Но отклонения руля направления хватило, чтобы парировать смертельный крен.

У всегда невозмутимого Осина затряслись руки и колени. Больше минуты он смотрел вслед удаляющемуся к горам самолету не в силах ничего произнести, затем, взяв себя в руки, дрожащим голосом сказал:

– Сто тридцать пятый, занять обратнопосадочный курс и высоту восемьсот метров.

– Понял, – ответил Пугин довольно‑таки спокойным голосом.

Посадку без закрылков Саня произвел мастерски.

Пугу не выгнали из летчиков только потому, что он смог сообразить, как надо было действовать в данной ситуации. Уже став профессиональным летчиком, я понял, что стресс иногда замедляет время, и ускоряет многократно мыслительные процессы. Как фронтовики рассказывают, что видели медленно летящие в них пули, так и летчик порой быстротекущие процессы наблюдает, будто в замедленной съемке, успевая принять верное решение. Многие летчики, которым пришлось покинуть самолет катапультированием, вспоминают сам процесс, так как будто он длится как минимум десятки секунд. Они помнят, как медленно уходил фонарь кабины самолета, как поочередно срабатывали захваты рук и ног, и как плавно выходило кресло из кабины самолета. Они успевали фиксировать параметры полета – высоту, скорость, показания приборов контроля двигателя. И при этом еще дублировали работу автоматики средств спасения. В реальности же все происходило в считанные доли секунды.

Каким образом Саня сообразил убрать закрылки, да еще и дать «ногу» против крена одному Богу известно. Даже не каждый опытный летчик в этой ситуации справился бы в этой ситуации.

Надо сказать, что в этом случае едва не погиб солдатик из оцепления, который мирно спал под тенью «матросика», продолговатой фанерной пирамидки ограничивающей границы взлетно‑посадочной полосы и окрашенный в бело‑черные полосы, для хорошего контраста с земной поверхностью. Разбуженный треском ломающейся пирамидки и ревом пролетевшего над самым ухом самолета, бедный боец чуть не сошел с ума.

Было еще много всяких больших и мелких инцидентов, какие неизбежно происходят при первоначальном летном обучении.

Наш курсант‑«суперлетчик», вылетевший первым самостоятельно, Саня Хлыстов, например, умудрился в одном полете четыре раза непреднамеренно сорваться на вводе в переворот. Делается это элементарно. Мне такой «фокус» показывал инструктор. После полубочки на скорости двести пятьдесят километров, ручка управления резко берется на себя, и за счет несимметричного срыва потоков с полукрыльев самолет делает полубочку. При этом исправление ошибки также элементарно – надо просто «отпустить» ручку и дать обороты. Я этот урок инструктора усвоил быстро, хотя самостоятельно его не повторял. А вот Сане, видно, некому было показать, или хотя бы объяснить физику данного явления. Он переворачивал самолет, но вместо плавного взятия ручки, резко рвал её на себя, и самолет начинал вращаться, когда в его понимании он не должен был вращаться. Обладая быстрой реакцией, Хлыст, как мы его называли между собой, при вращении еще успевал докладывать о намерении катапультироваться. Самолет сам выходил из штопора, а обезумевший курсант упорно пытался выполнить положенную по заданию фигуру. И только когда руководитель полетов покрыл его площадным матом и запретил дальнейшее выполнение задания, он успокоился и благополучно завершил полет. После такого героического полета наш «отличник» надолго попал в опалу.

 

«Целовать курсанта нельзя, у него везде ж….»

 

Как и бывает, из двух эскадрилий списали почти каждого четвертого. Наша летная группа, на редкость, способная и удачливая первоначально не понесла потерь. Мы все более‑менее успешно постигали азы летания, в серьезные переплеты не попадали, и наш инструктор, наверняка, гордился плодами своего труда. Но памятуя ставшую нарицательной, и любимую всеми инструкторами, присказку «Целовать курсанта нельзя, у него везде жопа», особо нас не хвалил, но и журить шибко не журил. Где‑то ближе к лету, когда мы все уже успешно летали, нам сменили инструктора, и на место беззлобного Репина пришел сравнительно молодой, но очень амбициозный капитан Глыбин. Был он плотного телосложения, с волевыми чертами лица, с отрывистой и пренебрежительной манерой разговора. Особо заниматься с нами он себя не утруждал, но всячески давал понять, если что не так, то пощады не жди. Мы особо не расстраивались, по поводу смены инструктора и как летали, так и продолжали летать, стабильно продвигаясь по программе освоения Элки. И вот как‑то Глыбин, с наигранной доброжелательностью представляет нам еще одного курсанта группы. Это был мой старый знакомый, курсант Женя Захаров. Нельзя сказать, что были с ним друзья‑приятели, но друг друга знали, хотя и учились в разных отделениях. Захаров по нашим меркам был на привилегированном положении, его отец был начальником финансовой службы училища и в звании полковника. С первого курса он щеголял в хромовых офицерских сапогах, и в офицерской полевой форме, что, наверное, не возбранялось. Во всех его повадках и манерах, чувствовалось, наряду с хорошим воспитанием, величайшее превосходство перед нами простыми смертными. Думаю, что он с самого начала, чувствуя покровительство своего батюшки, рассчитывал хорошо распределиться из училища, и сделать прекрасную карьеру. Но вот, таки нашла коса на камень. Попав на первоначальное обучение в Кореновку (так мы называли полк в Кореновске), у него что‑то не заладилось с освоением профессии летчика. Выбрав три вывозных программы, а это как минимум сто и более полетов, папанька уговорил начальника училища отправить свое чадо к нам, в Чечню, в Слепцовскую, в надежде на то, что чистый горный воздух и новый инструктор поправят ситуацию, и родное чадо освоит романтичную профессию.

Вся спесь и превосходство над нами, которое доселе било через край у Евгения улетучились и перед нами уже был человек с комплексом явной неполноценности. Чуть ли не заискивая Женя поинтересовался как мы летаем, как инструктор. Узнав. Что мы уже приступили к сложному пилотажу и групповым полетам, он совсем сник.

К сожалению, ситуацию не спасло и влияние батюшки, и перевод в нашу гонную эскадрилью. Уж не знаю с какими рекомендациями от прежних инструкторов он к нам прибыл, и каковы были его летные способности, но наш инструктор сделал все, чтобы «списать» незадачливого, хотя и блатного курсанта. Я невольно стал свидетелем вывозных полетов Евгения с нашим Инструктором. Будучи «наблюдающим» за шасси, я с интересом смотрел как они «мотают» вывозные круги с конвейера. А таких кругов было не мало. И каждый раз была одна и та же ошибка. Выравнивание, как мы промеж себя говорили начиналось на высоте десятиэтажного дома, вместо положенных семи метров. Затем самолет по‑вороньи, плавно снижался на высоту выдерживания, и мягко приземлялся. На заключительном этапе чувствовалась твердая и уверенная рука инструктора. Для себя я сделал вывод, что Женя начинает рано выравнивать. Каково же было мое удивление, когда на разборе полетов инструктор, наоборот, сказал, что он слишком низко выравнивает.

– Захаров, я выхватываю «ручку» в самый последний момент, когда дальше терпеть нельзя.

Для меня стало ясно, что наш капитан не хочет возиться с курсантом, и решил его просто‑напросто «закатать». Понятно, если инструктор говорит, что выравнивает слишком низко, а на самом деле слишком высоко, то следующий раз курсант начнет выравнивание еще выше. Я не стал рассказывать Женьке про злые козни нашего учителя, так вряд ли бы он добился правды, да и картину основной части полета я не знал. Ведь не просто так он вылетал три вывозных программы. По прошествии небольшого времени Женю «списали», и вполне возможно, он нашел себя на другом поприще. И как говорится неизвестно кому больше повезло.

Процедура списания по летной неуспеваемости носила многоступенчатый характер. Инструктор выполнял с курсантом до полутора‑двух, а иногда и трёх вывозных программ. Если он сомневался в его способностях, решение о целесообразности дальнейшего обучения принимал командир звена, который, как правило, добавлял от пятнадцати до двадцати вывозных полетов. После этого курсанта проверяли командир эскадрильи или его заместитель, командир полка или его заместитель. И на вершине этой пирамиды был заместитель начальника училища полковник Дударенко. Обычно полет с ним воспринимался как приговор. Говорят, что кому‑то когда‑то он после полета давал допуск, и курсант успешно вылетал. Но по прошествии какого‑то времени курсант разбился из‑за грубейшей ошибки на посадке. И после этого полковник никого из «двоечников» не выпускал. Возможно, это и так, а может просто нагоняли жути, но в нашем полку на всех, кого он проверял, был поставлен большой и жирный крест.

Среди тех, кому летная наука никак не далась, был и «перезревший» Вася Капустин. Жалко было смотреть на этого мужика, когда он забегал на трехметровый газоотбойник и оттуда сбегал, глядя вперед перед собой на тридцать метров и влево под углом тридцать градусов. Таким приемом инструктор заставлял его тренироваться в «видении» земли. Но у Васи ничего не получалось. Когда он выбрал три вывозные программы – с командиром звена, эскадрильи и заместителем командира полка, – слетал и с командиром полка. Вердикт последнего был суров:

– Дальнейшее обучение нецелесообразно!

А после полетный разбор «крайнего» полета, который проводил с Васей Капустиным полковник Дударенко, ста просто анекдотом.

– Скажите, пожалуйста, почему вы стали выполнять третий разворот только по моей команде?

– А я ждал появления ориентира.

– Какого ориентира?

– Трактора.

– Хорошо, трактор, должно быть, Вас не дождался и уехал раньше, – ухмыльнувшись сказал Дударенко.

– А почему четвертый разворот вы стали выполнять после того, как пересекли створ ВПП, и опять же по моей команде?

– А я ждал, когда вы постучите мне по ручке. Обычно инструктор всегда так делал, – сам себе вынес приговор Капустин.

Вот так была поставлена жирная точка в летчицкой судьбе моремана. Вася был переведен на курс младше, на факультет штурманов. Таким образом его «срочная» служба затянулась на долгие девять лет.

Но были и те, кого «завозили» инструктора, и Дударенко не смог в них распознать будущего пилота. Одним из таких стал курсант Кущевского полка Сергей Хохлов. Списанный в мае, он попал дослуживать в роту охраны на училищный аэродром Михайловка. Там базировались самолеты Ли‑2 и Ту‑124, на которых проходили обучение курсанты штурманского факультета. В июле на подведение итогов в училище прилетели два командира полка на самолетах Л‑29. Самолеты заправили и сдали под охрану бывшему курсанту. Серега, еще не забывший недавней летной науки, выбрал удачный момент, забрался в кабину самолета полковника Иевлева, запустил двигатель и взлетел. Пройдя пару кругов, он благополучно приземлился, взлетел с конвейера и еще пару раз повторил полет по кругу. За это время о самолете в воздухе успели доложить в Главкомат ПВО, начался страшный переполох, никто не знал, что у бывшего курсанта на уме. Так как в Советское время долго не разбирались, то было принято решение сбить самолет. Подняли в Крымском полку самолет‑истребитель МиГ‑19. Пока тот на полных парах мчался выполнять «боевую» задачу, рядовой охранной службы успел приземлиться, и обошлось без кровопролития. «Подвига» курсанта никто по достоинству не оценил. Возбудили уголовное дело, но то ли военная прокуратура не нашла состава преступления, то ли командование ПВО решило все «замять» – Хохлова не посадили. Поставив черную метку в его личном деле, демобилизовали из рядов Вооруженных сил СССР. После этого вышел грозный приказ министра обороны, которым запрещалось бывшим курсантам летного факультета дослуживать в авиационных частях.

Но буквально через несколько месяцев такое же приключилось на соседнем с нами аэродроме Грозный. Там списали курсанта учебного авиационного центра – УАЦа. Такие учебные авиационные центры существовали при ДОСААФ – Добровольном обществе содействия армии, авиации и флоту, организации, которая готовила профессиональные кадры для Вооруженных сил страны (ныне преобразована в РОСТО). В этих центрах по ускоренной программе за полтора‑два года готовили летчиков для полетов на самолетах Л‑29 и МиГ‑17. Только такая богатая страна, как Советский Союз, могла позволить себе обучать дополнительно тысячи военных летчиков помимо тех, которых готовили летные училища Министерства обороны. Теоретическая подготовка летного состава там была настолько низкой, что в авиационной среде выпускники УАЦев получили не совсем лестное название «хунвейбины». Выпускник УАЦа получал звание младшего лейтенанта и в дальнейшем распределялся в войска или становился офицером запаса, поступая в мобилизационные ресурсы страны. Однако немалая, наиболее талантливая часть пилотов за время службы сделала прекрасную летную и командирскую карьеру. Как пример можно привести бывшего командира Пермского истребительного авиационного полка, ставшего в последствии министром обороны Казахстана генерал‑полковника Мухтара Кашаповича Алтынбаева.

Так вот, списанный по летной неуспеваемости курсант УАЦа тоже попал в охрану, но ведомства‑то были разные, и приказ МО СССР центров, находящихся в ведении ДОСААФ, не касался. Чем руководствовался в этом случае бывший курсант, уже никогда не узнаем: то ли он решил доказать свою летную состоятельность, то ли надумал покончить жизнь самоубийством. Будучи в ночном карауле, он вскрыл кабину так и не освоенного им МиГа. Вместо парашюта подложил себе перевернутое ведро и взлетел. Покружив над аэродромом, огни которого не были включены, он, не имея возможности совершить нормальную посадку или катапультироваться, рухнул вместе с самолетом в нескольких километрах от аэродрома.

 

Сложный пилотаж

 

Когда нас обучали сложному пилотажу, на инструкторов было страшно смотреть. Выполнять в летную смену по шесть полетов с рабочими перегрузками семь‑восемь единиц очень тяжело. По‑моему, любимыми их словами на вводе в петлю были: «Отпусти! Отпусти! Не тяни!» Мы, молодые и здоровые парни, полные сил и желания покорить своей воле самолет, таскали ручку управления так, что темнело в глазах даже с ППК – противоперегрузочным костюмом. Инструктора же летать с ППК считали ниже своего достоинства.

Очень мне нравились самостоятельные полеты на сложный пилотаж. Петли, перевороты, бочки – фигуры с названиями, знакомыми с детства, теперь были нам подвластны. Нельзя описать чувства, когда самолет свечой уходит в небо, и перед твоим взором только его безупречная синь. Голова закинута назад в ожидании «перевернутого» горизонта, а рука каким‑то шестым чувством держит именно ту перегрузку, которая позволит безопасно выйти в верхнюю точку. Летать вниз головой было прекрасно. Одно плохо: выполнять самостоятельно разрешалось ограниченное количество фигур сложного пилотажа.

Полет парой покорил своей необычностью. Было просто невероятно на высоте нескольких километров видеть рядом с собой, на удалении каких‑то пятнадцати‑двадцати метров, самолет, а нем – повернутую в твою сторону счастливую физиономию однокашника.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.