Глава II. ЭВОЛЮЦИЯ РАСТАФАРИ И МАССОВАЯ КУЛЬТУРА

Николай Сосновский

Культура Растафари

Эта книга должна была выходить в Академии в 1992 году, а писалась начиная с 89-го, но случились катаклизмы: вначале в стране, и издательство развалилось, а затем и в моей жизни – и некоторое время было не до того. Потом была неоднократная возможность ее издать, но я не захотел - уже стало понятно, что текст надо как-то переделывать: писался он для академического издательства, поэтому и форма, и язык, и стандарты ученого повествования должны были тогда быть соблюдены; важные вещи, которые я видел или слышал сам, приходилось опускать ради мелочей, снабженных ссылками, т.к. предполагаемый читатель о расте ничего не знал и ему надо было в понятном для читательской аудитории Главной редакции восточной литературы формате рассказать о чем-то неизвестном и убедить, что это не мои собственные фантазии ("…кому нужны африканские металлисты?" – вопросил на Ученом совете один из ныне забытых теоретиков соцориентации в Африке). После того, как обрушился Занавес, появилась возможность ездить и общаться, покупать книги и периодику по растафари и рэггей, заниматься в Британской библиотеке и ходить в Центры культуры растафари в разных странах, когда стали доступны ресурсы Интернета, а в России раста стала популярной молодежной субкультурой, появились свои рэггей-клубы и рэггей-периодика, наконец, после того, как средний носитель гуманитарного образования перестал читать книги по африканистике и "занялся делом", а на досуге предпочитает легкую беллетристику, зато появился широкий слой образованной и умной молодежи, стремящейся расширить свой мир до общечеловеческого, выросшей в эпоху "world music" и "этнической моды", - после всего этого текст выглядит наивным и жалким. Но чтобы переписать его "для своих" и с использованием всех новых материалов (а они на порядок превосходят то, что с таким трудом удавалось доставать в те годы – хотя в московских библиотеках, как ни удивительно, удавалось найти почти все – это сейчас редкая книга попадает туда из-за границы) – для этого нужно море времени. Поэтому оставляю все как есть, надеясь на снисхождение и обещая написать вдогонку вторую часть – уже так, как могу и хотел бы написать сегодня…

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ЛИТЕРАТУРА ПО "КУЛЬТУРЕ РАСТАФАРИ"

§1. Что такое растафари?

§2. Источники по "культуре растафари".

§3. Растафари сектантского периода в освещении этнологов.

§4 Растафари и социология субкультуры

Глава II. ЭВОЛЮЦИЯ РАСТАФАРИ И МАССОВАЯ КУЛЬТУРА

§1. Роль культуры диаспоры в "модернизации африканской культуры: "чужое свое".

§2. Растафари сектантского периода на Ямайке.

§3. Рэггей - музыкальный манифест панафриканизма; от культа к субкультуре

§4 Dread inna Babylon": субкультура раста-рэггей в странах Запада

§5. Назад в Африку!": раста-рэггей и африканская молодёжь.

§6. "Нация Ислама" (Черные мусульмане): североамериканский аналог растафари

Глава III. КУЛЬТУРНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ И ИСТОРИЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ: ОТ ЭЛИТАРНОГО ПОЧВЕННИЧЕСТВА К МАССОВОМУ СОЗНАНИЙ

§1 Историческая мифология как образец националистической риторики

§ 2. Общие места и штампы культурного национализма

Глава IV. КУЛЬТУРНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ В ЗЕРКАЛЕ "КУЛЬТУРНОГО КОСМОПОЛИТИЗМА": "КУЛЬТУРА РАСТАФАРИ" КАК ЭЛЕМЕНТ МОЛОДЁЖНЫХ СУБКУЛЬТУР ЗАПАДА

§1. Роль "Образа Иного" в культурной динамике.

§2. Растафари в молодёжных субкультурах Запада.

§3. Этно-поп и мир планетарной культуры

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. "ОБРАЗ СЕБЯ" КАК СТЕРЖЕНЬ КУЛЬТУРНОГО НАЦИОНАЛИЗМА

ВВЕДЕНИЕ

На динамику социокультурных процессов в наше время все больше влияют следующие факторы: появление новых средств массовой информации, важная роль массовой культуры в современном обществе и складывание общепланетарного поля межкультурного диалога. Новые технические средства массовой коммуникации придают культурным процессам новое качество и одновременно способствуют возрождению ряда явлений, свойственных архаическим культурам. Они делают возможным невиданное прежде тиражирование и распространение образцов массовой культуры, в результате массовая культура вторгается в сферу науки, идеологии, политики и так далее, вовлекая в свою орбиту самые разные явления и превращая их в образы массовой культуры.

Общепланетарный межкультурный диалог, в котором массовая культура, хотя это обстоятельство обычно не осознаётся, играет далеко не последнюю роль, закладывает основы общечеловеческой цивилизации, в которой локальные культуры (в иной терминологии - локальные цивилизации) прошлого будут выступать как ее составляющие части.

Это подразумевает формальную необходимость внутреннего разнообразия для обеспечения жизнеспособности и динамичного развития цивилизационной системы. Как считал еще В. Гумбольдт, "разделение человеческого рода на народы и племена и различие их языков и диалектов взаимосвязаны, но находятся также в зависимости от третьего явления более высокого порядка - воссоздания человеческой духовной силы во всё более новых и часто более высоких формах. В этом явлении они находят своё оправдание, а также в той мере, в какой исследователь проникает в их связь, своё объяснение".[1] Представляется оправданным рассматривать цивилизацию - тем более планетарную цивилизацию - как пространство диалога культур с общей метакультурой, в рамках которого складывается цивилизационный симбиоз, происходит культурный синтез и нивелировка стадиальных характеристик. Цивилизация имеет внутренне неоднородную структуру, подобно семиотическому универсуму. Собственно, она и является семиосферой очень высокого таксономического уровня, механизмы функционирования которой описаны в учении М.М. Лотмана о семиосфере и семиозисе. Цивилизация делится на ядро и периферию, ядро или несколько ядер выделяются за счёт более интенсивного излучения циркулирующих в пределах цивилизации информационных потоков, при этом развитие происходит не только за счёт сближения ядра и периферии, но и за счёт того, что они меняются местами. Подобное понимание цивилизации неотделимо от понятий симбиоза, синтеза и других типов взаимодействия локальных культур, эндогенных и экзогенных источников развития. При этом предполагается, что "богатство индивидуальных проявлений...- это отличительная черта исторической жизни вообще: именно в этом заключается ценность и смысл истории... Гуманистический идеал мыслится вне связи с определённым содержанием, в основе его лежит формальная идея великого разнообразия".[2]

При этом между составными частями цивилизации осуществляется непрерывный диалог, придающий цивилизационной системе коммуникативный характер. Культура как язык, организованный в тексты, - это коммуникативный универсум, требующий двух условий:

- определенной упорядоченности и герметичности ценностно-смысловых систем, их определённой закрытости;

- коммуникации, взаимодействия с другими коммуникативными универсумами, их определённой открытости.

При нарушении первого условия, разгерметизации семиотической системы наступает утрата определённости. Интерференция смыслов и значений, различных по сущности и коду, приводит к абракадабре, хаосу. В "Третьем мире" это явление получило название "культурная шизофрения". Процесс цивилизационного синтеза, ведущий к образованию общепланетарной цивилизации, в этом случае блокируется, ибо невозможно соединить различные, иногда противоположные, принципы построения картины мира и мировосприятия. Этнические культурные стереотипы, лишенные смыслообразующего стержня и непротиворечивого набора кодов, не могут выполнять свои ценностно-ориентационные функции. Вместо синтеза культур наступает аннигиляция ценностей.

Не менее губительно и несоблюдение второго условия - полная герметичность культуры (в сегодняшнем мире, впрочем, это и невозможно). Как отметил М.М. Бахтин, "чужая культура только в глазах другой культуры раскрывает себя полнее и глубже... Один смысл раскрывает свои глубины, встретившись с другим, чужим смыслом, между ними начинается как бы диалог, который преодолевает замкнутость и односторонность этих смыслов, этих культур... При такой диалогической встрече двух культур они не сливаются и не смешиваются, каждая сохраняет свое единство и открытую целостность, но они взаимно обогащаются".[3]

Идеальное состояние мировой цивилизации - "межкультурный резонанс" (термин Т.П. Григорьевой), взаимостимуляция локальных культур, в которой только и может осуществляться развитие мировой культуры.

Перспективы развития всечеловеческой цивилизации можно представить себе как чередование стремления к сближению и - как результат - к взаимному отталкиванию. Сближение не может доходить до унификации и потери самобытности: это не только порождает "культурную шизофрению", но и противоречит общепринятым в различных областях знания (причём как сторонниками сциентистских подходов, так и их оппонентами) положениям о внутренней неоднородности целого как условии его существования (т.е. "противно Природе"). Говоря словами Бахтина, "быть - значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, всё кончается. Поэтому диалог, в сущности, не может и не должен кончиться... Всё - средство, диалог - цель... Два голоса - минимум жизни, минимум бытия".[4] Всякое интеллектуальное устройство должно иметь би- или полиполярную структуру, функции этих подструктур на разных уровнях - от отдельного текста и индивидуального сознания до таких образований, как национальные культуры и глобальная культура человечества - аналогичны".[5] "Никакое мыслящее устройство, - отмечает Ю.М. Лотман, - не может быть одноструктурным и моноязычным: оно обязательно должно включать в себя разноязычные и взаимонепереводимые семиотические образования. Обязательным условием любой интеллектуальной структуры является её внутренняя семиотическая неоднородность... Это объясняет в иных отношениях загадочный факт гетерогенности и полиглотизма человеческой культуры, а также любого интеллектуального устройства".[6]

Противоречивая диалектика сближений и отторжений (а первые волны универсализма и чередующихся с ним почвеннических устремлений мир уже пережил - вспомним концепцию догоняющего развития и модернизации и ответный всплеск исламского и иного фундаментализма, интегризма, индеанизма и т.п.), скорее всего, будет определять динамику будущего развития планетарной цивилизации, а мерное чередование центростремительных и центробежных сил - каждый виток на новом уровне - станет источником её развития. Опыт даёт основание предположить, что и в будущем эти восходящие колебания вокруг "точки слияния" народов в "единую семью" будут менее всего напоминать мерный ритм часового механизма, но двигаться с синяками, ушибами и болезненными столкновениями, порождая трагедии внутренней культурной неопределённости личности, драму "родного и вселенского". Таким образом, динамика всечеловеческой цивилизации делает столкновение универсализма и почвенничества, космополитизма и национализма источником коллизий и катастроф. Диалог культур - условие существования человечества, но протекает он не благостно и не умильно. Он напоминает, что порожденный столкновением равно правомерных начал трагизм - одна из основных движущих сил истории.

Уравновешивает и сглаживает катастрофические последствия чередующихся каждый раз на новом уровне в ходе диалога культур сближений и - как результат и реакция на них - отторжений противостояние двух глобальных интеллектуальных и жизненных установок: этноцентризма (почвенничества) и универсализма. В связи с тем, что роль ядра складывающейся всемирной цивилизации в последние несколько веков играла западная цивилизация, универсализм выступает как западничество. Это две равно необходимые установки, их взаимное отрицание и обеспечивает выполнение двух упомянутых выше условий протекания межкультурного диалога. Противостояние этих установок во многом определяет облик современной культуры.

Возникающие при этом коллизии многократно описаны на примере элитарной художественной культуры и систематизированного (теоретического) уровня общественного сознания. Но культура сталкивается с проблемами и решает их как единое целое, а не отдельными своими "этажами", "срезами" и "уровнями". В условиях возрастающей "массовизации" социокультурных процессов (при одновременной их диверсификации, росте разнообразия стилей и образов, предлагаемых массовой культурой), важным аспектом глобального культурного синтеза и порожденных последним неврозов аккультурации является отражение этих явлений в массовом сознании и массовой культуре, а также в относительно новых явлениях, которые хотя и имеют аналоги в очень далёкие времена, но полностью смогли развернуться лишь в эпоху информационного общества. Это поп-культура как новое качество массовой культуры в век современных средств массовой коммуникации, а также молодёжные субкультуры с контркультурной ориентацией ("контр-" здесь - это не "анти-", а "альтернативная культура") и рок-культура как составная часть последних.

Хотя динамика глобальных социокультурных сдвигов очевиднее всего представлена именно на "низовых" уровнях культуры, обладающих большей семиотичностью в силу своей "стихийности" и "несотворённости", а воздействие поп- и рок-культуры на массовое сознание приобретает невиданные масштабы (они становятся сферой духовной жизни, источником образов и ценностей для значительной части людей), академическая наука относится к этим явлениям с высокомерной брезгливостью, не считая их предметом исследования. И если на Западе поп-культура и низовые (люмпенские, девиантные, полукриминальные) субкультуры стали уже предметом исследования, то в отношении стран "Третьего мира" этот барьер ещё не преодолен. В то же время, образовавшийся в результате глобальной аккультурации духовный и ценностный вакуум породил в развивающихся странах обойденные вниманием исследователей китчевые, полусамодеятельные и маргинальные формы массовой культуры (индийский кинематограф, латиноамериканская песня "нуэва трова", фильмы кунг-фу, нигерийская "ярмарочная литература", различные виды лубочной живописи и поп-музыки). Именно в сфере поп-культуры успешно утверждается, пусть и в примитивной форме, культурная идентичность неевропейских народов, выражается противостояние культурной гегемонии Запада.

Если учесть, что пропасть между элитарной и массовой культурой в развивающихся странах небывало велика (в силу использования первою инокультурной интеллектуальной традиции - до полного взаимонепонимания), то изучение этих несводимых ни к традиционализму, ни к вестернизаторским тенденциям форм становится актуальным для понимания духовной жизни горожан в этих странах, их реакции на процессы синтеза и аккультурации.

В работе ставится цель описать и проанализировать одну из таких форм. Это почвеннически ориентированный стиль афро-карибской и африканской рок-музыки с панафриканским пафосом - музыка рэггей, а также сформировавшаяся на его основе (поскольку молодёжная субкультура всегда использует определённый стиль рок- или поп-музыки как канал коммуникации, семиотический код и ценностный арсенал) молодёжная субкультура раста-рэггей ("культура растафари", "движение растафари", "раста").

Возникнув на Ямайке и распространившись среди африканской диаспоры Вест-Индии и Европы, а также городской молодёжи Африканского континента, музыка рэггей и субкультура растафари явились выражением почвеннических настроений в массовом сознании африканской диаспоры и городской молодёжи африканских стран.

Конкретные задачи, поставленные перед собой автором, заключаются в следующем:

- проследить историю возникновения и развития растафари как музыкального стиля и как молодёжной субкультуры, эволюцию этого явления от синкретического афро-христианского культа к суррогату панафриканской идеологии, а затем - к субкультуре и молодёжной моде, на массовом уровне отражающим идеологию культурного национализма:

- выявить изоморфизм в построениях теоретиков культурного национализма и "уличных философов" культа растафари, а также в представлениях субкультуры раста-рэггей. Вычленить общие для того и другого идеологемы, штампы и клише националистической риторики и проследить их связь и филиаций идей;

- соответственно встаёт вопрос, который автор лишь ставит, но не дерзает решить однозначно: являются ли эти поразительные совпадения общих мест и штампов, кочующих почти дословно из одной работы теоретиков "культурного национализма" в другую со штампами "культуры растафари" и общими мехами текстов песен рэггей генетическими или же чисто типологическими. Черпает ли "интеллектуальное почвенничество" мифологемы из массового сознания, пытаясь придать им по возможности "научный", рациональный вид, мифологизирует ли массовое сознание профанированные построения теоретиков культурного национализма в ходе их популяризации, или же теоретическое и обыденное сознание единообразно пытаются ответить на одну и ту же потребность в преодолении кризиса культурной идентичности? Приводимый материал даёт основание для всех трёх выводов и, скорее всего, все три процесса протекают одновременно:

- исследовать механизмы и закономерности почвеннического мышления, общие черты почвеннического сознания независимо от а) уровня общественного сознания, то есть выявить то, что роднит культурный национализм интеллектуалов и социальную психологию масс; б) конкретной культуры, к которой принадлежит носитель такого сознания, то есть показать, что видение собственной культуры ("Образ Себя", "Self-Image") и других культур ("Образ Иного") в почвенническом сознании обусловлено не реальными характеристиками этих культур, а закономерностями этноцентристского мышления. Поэтому в культурном национализме разных народов эти образы, в особенности "Образ Себя", совпадают;

- исследовать идеологию культурного национализма как закономерную реакцию на процессы аккультурации, выявив его отношения с противоположной установкой как отношение двух равно правомерных начал, поле напряжения между которыми и создаёт жизненную среду культуры;

- проанализировать роль исторической мифологии на разных ("элитарном" и "простонародном") уровнях культурного национализма, а также значение культурной и исторической мифологии для национального самосознания вообще;

- показать роль "нетрадиционных" форм культурной коммуникации (рок- и поп-культуры) в распространении идеологических штампов.

- показать, что на всех уровнях культуры - от элитарной до люмпенской - действуют одни и те же, если рассматривать их с формальной стороны, закономерности и механизмы регуляции, что явлениям "высокой культуры" всегда находятся соответствия на её низовых уровнях. Параллельно описанию "культуры растафари" показывается и возникновение аналогичных субкультур афро-американцев (стиль "афро" и субкультура хип-хоп, каналами распространения и семиотическим стержнем которых явились соответственно стиль соул и фри-джаз в первом и рэп во втором случае) и противоположных, универсалистски ориентированных молодёжных субкультур (неотчётливо артикулированные субкультуры диаспоры, сложившиеся вокруг стилей диско и фанк, а также заирско-конголезская субкультура "сапе" на основе музыкального стиля "суку").

Вышеприведенные теоретические суждения (собственно, для более полного изъяснения позиции и более отчётливого установления теоретической "рамки" описываемых явлений их следовало бы дать ещё более пространно, но объём, как всегда, не позволяет) важны и уместны в данной работе вот почему. Дело в том, что и культурный национализм, и универсализм являются не всегда адекватным осознанием описанных в этой теоретической модели процессов: наивно, на ощупь и массовое сознание, и теоретики национализма пытаются их осмыслить. В этой связи рассматриваемые в работе мифологемы культурного национализма интересны как мистифицированное отражение реальных процессов, над которыми теоретическая мысль задумалась сравнительно недавно. Почвенничество - это закономерная реакция на принудительную аккультурацию. Естественно, что ранее всего оно возникает у периферийных народов (если рассматривать объективно складывающиеся миросистемные связи), ранее других столкнувшихся с неврозами аккультурации. Поскольку западная общественная мысль в основном отождествляет европейское со вселенским, универсальным, а аккультурацию с прогрессом, возвеличивание "экзотических культур" и тезис об их непроницаемости для цивилизующего влияния Запада были восприняты как небезобидные глупости упорствующих ретроградов, отчасти оправданные патриотическими чувствами. И лишь во второй половине XX века, когда глобальный цивилизационный синтез дошел до той стадии, что проблемы аккультурации затронули и Запад, оказалось, что мысли столетней давности - "золотого века культурного национализма" - звучат необычайно свежо (не в смысле их объективной истинности, а в смысле передачи смятенного внутреннего мира столкнувшегося с аккультурацией субъекта: это не столько анализ, сколько констатация явления и его симптом), мало того, несмотря на всю их экстравагантность, они оказались созвучными представлениям современного формализованного знания, в частности, семиотике и кибернетике. Это "прозрение" вызвано тем, что многие стороны глобального цивилизационного синтеза на периферии миросистемных связей были осознаны и пережиты ранее, чем на Западе. В данном случае страстная проповедь культурного национализма, совпадая с холодными умозаключениями рациональной науки, уместно подтверждает правомерность последних. Обращение к классикам культурного национализма даёт также возможность обнаружить, что ряд положений, почитающихся последним словом складывающейся в отечественной науке ажиотажной моды на цивилизационный подход, оказываются общими местами культурного национализма столетней давности и не могут всерьёз восприниматься как развитие методологии науки. И, наконец, несколько слов о соотношении культурно-исторической мифологии, культурного национализма в его теоретической и "простонародной", "массовой" ипостасях.

Психологи и социологи описывают раздваивающегося между двумя культурами человека как "Маргинальную личность",[7] обычные характеристики которой - "расщепление", "раздвоение", "неустойчивость" и т.д. Очевидно, вполне обоснованно В.Б. Мириманов предлагает отличать от "маргинальности" как стабильного состояния укорененности в разных культурах (это относится, скорее, к африканской диаспоре, по материалам исследования которой и был предложен термин) "транслиминальность' как состояние преодоления порога аккультурации, характерное для африканского горожанина. Это состояние трансформации личности, своего рода "нулевое состояние, близкое к описанному В. Тэрнером состоянию "коммунитас"".[8] Что же касается "расколотости, то, по словам Мириманова, "сознание человека, как правило, находит ресурсы для устранения противоречий, для обретения целостности (в этом смысле "расколотое сознание" - метафора). Говоря о "расколотом сознании", имеют в виду чувство потерянности, бездомности, "колониальный синдром" и другие фобии и неврозы аккультурации, преодоление которых связано с колоссальными интеллектуальными и психологическими издержками. Необходимая мера цельности на уровне интеллектуальном поддерживается введением не только большого количества иррациональных элементов, но и очевидных логических подмен, подгонок определений или фактов под определения. Подобные операции имеют целью "уравнять в правах" свою этническую культуру с наиболее продвинутыми..."[9] Целостность расколотое сознание обретает в мифе. Миф буквально пронизывает культурный национализм, являющийся причудливым смешением мифа и иррациональных представлений с рациональными культурологическими, этическими, эстетическими, историческими и философскими концепциями. В целом же он принадлежит скорее идеологии, чем научному знанию. Основой его являются представления о культурном плюрализме, неповторимом своеобразии африканских культур и "африканской личности", уникальности ценностей африканского общества. Культура рассматривается как определяющая сфера жизни, детерминирующая все другие: экономическую, политическую, социальную и т.д. Мессианские представления о роли своего народа дополняются теоретическими положениями о неслиянности, принципиальном отличии культур: в гуманистическом варианте (например, в сенгоровском негритюде) это отличие понимается как дополнительность, взаимная необходимость культур, причём собственной культуре отводится миссия носителя "духовности" в противовес "сухому рационализму" Запада. Культура часто трактуется как расово обусловленное явление.

Составной частью культурного национализма является лозунг "духовной деколонизации", освобождения от "рабства в сознании", пробуждения гордости за свою культуру и историю. Перед лицом явного отставания своего общества претензии на исключительность подкрепляются ссылками на действительное или дофантазированное величие в прошлом. Истинность этих представлений не столь важна, так как их назначение совсем иное, а историческое сознание нации имеет мало общего с научным знанием. Культурный национализм - это разновидность утопического сознания, основой которой служит миф об идиллической чистоте истинной, естественной и единственной возможной для данного народа культуры, утопические представления о временах, когда общество жило в лоне такой культуры. Поэтому культурный национализм немыслим без культурного и исторического мифа. Обслуживание потребности в квазиисторическом мифотворчестве породило целые школы псевдоисторических исследований. Историческое сознание общества имеет функции, выходящие за рамки "объективного знания", представляя собой не только самопознание, но и образуя необходимый для каждой нации этнообразующий миф, или же метафору национального характера. Историческое сознание общества и историческая наука с её установкой на объективность, таким образом, - это разные формы общественного сознания. Историческая мифология заведомо ищет не истины, а доказательств права народа на величие, снимающих неврозы аккультурации. Кстати, универсалистская ориентация, исходя из потребностей модернизации и ввиду очевидной отсталости, также порождает историческую мифологию - но уже пессимистическую (типа отечественной "исторической гласности"). Колебания массового сознания в сторону приятия той или иной исторической мифологии помогают соблюсти меру между сохранением наследия, культурного кода и усвоением инокультурных инноваций, предохранением культуры от герметизации. Из двух типов исторической мифологии именно почвенническая, как видно, в частности, на примере "культуры растафари", особенно легко и охотно усваивается массовым сознанием. Она же, будучи в истоке своём исполнена гуманистического пафоса, обнаруживает большую сравнительно с универсализмом предрасположенность к вульгаризации и деградации, порождая шовинизм, причём переход от представлений о мессианской роли своей культуры, о её высоком призвании служения и жертвенности во имя человечества, поскольку де она является последним прибежищем духовности в гибнущем от рационализма мире, к шовинизму совершается на удивление легко. Это вырождение происходит почти без изменений в "эмпирической базе" и аргументации, с сохранением всех "теоретических положений".

Культурный национализм создаёт национальный миф на основе того, что можно было бы назвать историческим мифотворчеством. Как писал Ян Вансина и его коллеги, "особенно среди интеллигенции можно наблюдать возникновение новых мифов. Они не обязательно принимают повествовательную форму, но их общей целью является либо подчёркивание всех или отдельных черт негритянской культуры и определённости её истории, либо провозглашение приоритет большого количества ценных социокультурных изобретений. Негритюд обнаруживает множество черт это мифологии... Другие недавно созданные мифы связаны с тем, что М. Блок назвал "идолом истоков". Их цель - отнесение своей группы через общих предков к народам, имеющим высокий престиж, - древним египтянам, евреям, арабам и т.д., и всё это посредством смелых гипотез, построенных на интерпретации старых текстов, легенд, традиций и археологических данных,... каковы бы ни были судьбы этих современных мифов и их отношения с действительностью, они, безусловно, имеют двойственное историческое значение. Во-первых, их популярность во многом объясняется антиколониалистскими настроениями, и они являются плодами этих настроений. Благодаря их динамизму, они получили широкое распространение и могут рассматриваться как инструменты социального и культурного освобождения от предыдущих привязанностей. Они иногда выглядят чрезмерными и неуклюжими, но, тем не менее, они эффективны. По обеим указанным причинам изучение таких мифов и их трансформации необходимо не только для истории идей: оно позволяет создать указатель - как порождающий, так и производный, - помогающий понять фазу в самой истории Африки".[10] Всё вышесказанное полностью относится и к "культуре растафари", которую можно назвать "негритюдом для бедных",[11] аналогом теоретического культурного национализма на уровне массового сознания и массовой культуры. Но главное, что отличает "движение растафари" от множества подобных маргинальных явлений в культуре Африки и африканской диаспоры - это его сосредоточенность на проблемах культуры и его "теоретичность", стремление облечь миф в формы "научно обоснованного" учения.

Исследование культурного национализма, как правило, сводится к изучению систематизированного сознания, мышления элиты, оставляя в стороне обыденный уровень общественного сознания и массовое сознание. Между тем, обыденное сознание испытывает ту же самую потребность в воссоздании целостной картины мира и даёт ответы на те же вопросы, что и теоретическое мышление. Стало общепринятым представление о том, что сколь-нибудь развитой идеологии массовое сознание выработать не в состоянии. Начало пренебрежительному отношению к массовому сознанию положили соображения В.И. Ленина о том, что подлинного социал-демократического сознания рабочий класс, дескать, выработать не в силах, а может выработать лишь второсортное и убогое, т.е. тред-юнионистское, полноценное же сознание разрабатывается для него исключительно профессионалами. Затем было столь же однозначно решено, что и крестьянство не сможет выработать антифеодальной идеологии. Что касается рабочего класса, то можно предположить, что вышеуказанная идеология просто не совсем соответствует его жизненным интересам. С другой стороны, в самых разных далеко не элитарных социальных группах можно встретить "теоретическое" обоснование своих взглядов, в криминальной среде, например, это развитая (обладающая даже определенной системностью и категориальностью) идеологическая система, не уступающая по формальным признакам хотя бы тому же самому "социал-демократическому сознанию". С другой стороны, многие теоретические построения стали достоянием обыденного сознания, наполнившись, правда, совершенно новым содержанием (опять-таки, подобно "социал-демократическому сознанию"). Дело, очевидно, в том, что сознание масс не принимается всерьёз, ибо метаязык науки не даёт инструментария для его анализа, не позволяет разглядеть его, а главное - оно не соответствует формальным требованиям, предъявляемым эпохой к теоретическому знанию (традиционному священнокнижию, классическому рациональному знанию и т.д.). Но и тут налицо иногда некоторые черты теологизированного знания, которые становятся как бы шаблоном, лекалом для построений "народных философов". Это та же причина, по которой многие проявления незападных культур не считаются полноценной культурой, ибо не соответствуют европейскому канону, джаз относится к "лёгкой музыке", а опера Т.Н. Хренникова "Мать" - к серьёзной. Массовое сознание воспринимается как "идеологизированное" лишь в те эпохи, когда оно насыщается формальными приёмами (риторическими фигурами) общепризнанного теоретизирования. Правда, последнее создаёт как бы формальный каркас для размышлений обыденного сознания, что приводит к всплеску философствования. Это явление отмечает А.Б. Ковельман: "Массовое сознание - низший уровень сознания общественного, антипод теоретического мышления. В таком определении есть нечто унизительное. Теория предоставляется теоретикам-профессионалам (учёным, философам, писателям,[12] а на долю прочих оставлено обыденное, повседневное, рутинное. Но из этого рутинного рождаются философские системы, ибо оно воздействует на головы философов. С другой стороны, есть эпохи, когда массовое сознание приближается к теоретическому мышлению на невиданно короткую дистанцию, эпохи, когда философствуют на площади и проповедуют с кровель".[13] Пожалуй, в любую эпоху есть и такие области жизни, причём на самых её задворках, где квазитеоретическое мышление становится нормой "живого творчества масс". Это - субкультуры, появляющиеся как реакция массового сознания на невозможность руководствоваться нормами и ценностями доминирующей культуры. Отторжение инокультурных ценностей субкультурой может объяснить переживаемые культурой процессы куда нагляднее, нежели теоретические работы элиты. Мало того, между первыми и вторыми наблюдается поразительное сходство, причём в большинстве случаев прямое заимствование найти трудно. Очевидно, в систематизированном сознании и в социальной психологии происходят одни и те же процессы. Примеру такого совпадения концепций культурного национализма и молодёжной субкультуры африканской диаспоры и африканского города - субкультуры раста-рэггей - и посвящена эта книга.[14]

В 70-е - 90-е годы субкультура раста-рэггей была широко распространена среди африканской молодёжи, но литература по этой теме, относящейся непосредственно к Африке, скудна и состоит в основном из журнальных публикаций.[15] Хотя мною и собран немалый материал на основании "полевых исследований", но основная тема работы вынуждает ограничиться главным образом описанием этой субкультуры среди африканской диаспоры, в основном на Ямайке и в Великобритании. Это тем более правомерно, что и концепции культурного национализма, как и почти все панафриканские теории, разрабатывались в основном африканцами диаспоры, собственно же на континенте возобладали концепции странового или регионального национализма. Кроме того, в силу ряда причин общественная мысль диаспоры развивалась не только в теснейшей связи с мыслью континента, но и влияла на неё, значительно её опережая. Поэтому в работе предполагается значительное единство теоретической мысли и массовой культуры Африки и её диаспоры. Что же касается использования (конечно, уже с иным оттенком) растафари гедонистическими молодежными субкультурами белой молодежи (в том числе и в России), то это отдельная тема.

До сих пор в научной литературе такие явления, как почвенническая молодёжная субкультура африканской диаспоры в Вест-Индии и Великобритании, молодёжная субкультура африканского города и аналогичные явления в среде молодых афро-американцев рассматривались порознь и вне их связи с "теоретическим" культурным национализмом. Меж тем, поскольку основой "чёрного" культурного национализма являются представления о расово-культурной панафриканской общности, несмотря на то, что побудительными мотивами к почвенническим настроениям в первых двух случаях является культурная маргинальность, а в последнем - социальная, субъективно эти идейные и психологические течения переживаются как нечто единое, между ними происходит постоянный обмен идеями, они основаны на общей культурной мифологии.

Среди источников исследования - такие не совсем традиционные, но необходимые для изучения субкультуры, как альбомы музыки рэггей, тексты которых являются декларациями "культуры растафари". Как отмечает автор классического труда по суб- и контркультуре, "наиболее ценное для исследователя контркультуры вовсе не выражается в письменных текстах – факт, который следует иметь в виду, если хочешь достичь приличного уровня понимания того, что представляет собой нонконформистская (hip) богемная молодёжь. Чтобы больше узнать о них, надо обратиться к плакатам, значкам, манере одеваться и танцевать - и особенно к поп-музыке, которая сейчас связывает в единую общность возрастную группу от 13 до 30. Тимоти Лири, видимо, прав, определяя поп- и рок-группы как настоящих пророков подрастающего поколения.[16]

Кроме того, в основу исследования положено изучение автором молодёжных субкультур Африки и африканской массовой культуры в УДН им. П. Лумумбы в 1977-1983 гг. на подготовительном факультете для иностранных граждан при Астраханском университете, во время работы переводчиком в Анголе в 1981-1982 гг.[17] Всего было опрошено и проанкетировано около 800 студентов из Африки и стран Карибского бассейна, в том числе бывшие члены общин растафари. Но из-за неодновременности обследований они проводились не по единой методике, поэтому обобщения по всему обследованному контингенту затруднены.

Глава I. ЛИТЕРАТУРА ПО "КУЛЬТУРЕ РАСТАФАРИ"

§1. Что такое растафари?

В отечественной научной литературе о "культуре растафари" есть лишь несколько беглых и случайных упоминаний. За рубежом же этой теме посвящено большое количество работ как научного, так и популярного характера: полсотни книг, около двадцати диссертаций и сотни статей, не считая многочисленных упоминаний о растафари в работах, посвященных другим темам: панафриканизму, движению солидарности с Эфиопией во второй половине 30-х гг., возникновению "эфиопских церквей" в Африке и Америке в конце XIX-начале XX века, синкретическим религиозным культам, молодёжным субкультурам, расовым проблемам, социальным и политическим движениям, а также вест-индийским и африканским иммигрантам в Европе. Появились и библиографические обзоры литературы по данной теме, среди которых следует упомянуть: Mulvaney Н.М. Rastafari and Reggae: a Dictionary and Sourcebook. Greenwood Press, 1990. -XVI, 253 p.; Noyce J.L. Tne Rastafarians in Britain and Jamaica: a Bibliography, Brighton: Univ. of Sussex Pr., 1978. - 7 p.; Chevannes B. The Literature of Rastafari,// Social and Economic Studies. Vol. 26, #2, June 1977, Kingston: Univ. of W.-Ind., - рр.239-262; Owens J.V. Literature on the Rastafari: 1955-1974.//New Community. L., Winter 1977/78, Vol.6,#1&2 -pp. 150-164. Ввиду огромного числа работ подробный библиографический обзор их дать не представляется возможным, отослав читателя к уже опубликованным обзорам.[18] Ограничимся лишь очень кратким очерком истории изучения "культуры растафари".

Поскольку само явление отечественному читателю практически неизвестно, следует предпослать библиографическому обзору несколько слов о том, что же такое "культура растафари"

Растафари возникает в 1930 г. на Ямайке как профетическая мессианская секта, обожествлявшая раса (князя) Тэфэри Мэконнына (отсюда и название культа), короновавшегося по именем Хайле Селассие I. Известие о коронации было воспринято на Ямайке как воплощение в жизнь легендарного предсказания Маркуса Гарви о воцарении в Африке императора, под властью которого вновь соберутся вместе рассеянные по свету африканцы, чтобы основать тысячелетнее царство справедливости - сведущим людям, помнящим таинственные пророчества лидеров афро-христианских культов, не составило труда смекнуть, что к чему и кто такой скрывается под именем эфиопского императора. Символ веры культа сводится к следующим положениям: Хайле Селассие I - живой бог, очередное и последнее воплощение бога всех африканцев Джа Растафари. Чернокожие - это эфиопы в изгнании, новое воплощение древних иудеев, избранный народ Израиля, белые поклоняются мёртвому богу и учат тому же чернокожих, на деле Бог жив и находится в мире. Это Хайле Селассие I, Царь Царей, Лев Иудейский, слава Дома Соломонова; небо и рай - это обман, рай чёрного человека - на Земле, в Эфиопии. Под нею в соответствии с давнишними традициями африканской диаспоры (движение "эфиопианизма"), толкующей в привлекательном смысле любое упоминание Эфиопии в Библии (например; "придут вельможи из Египта: Эфиопия прострет руки свои к Богу"), понималась Африка в целом. Приверженцы культа считали, что отпущенные Богом для испытания чёрной расы 40O лет рабства в Вавилоне (т.е. в Западном мире) истекают, грядет репатриация на холм Сионский, известный непосвящённым как Аддис-Абеба, а за этим последует эпоха, когда, как велось в древности, чёрная раса будет править миром.

История черной расы, как полагали последователи культа, изложена в Библии, первоначальный язык которой - амхарский, он же и древнееврейский. Но белые перевели её, коварно исказив и утаив самые важные фрагменты, а именно те, где повествуется об избранности чёрной расы. Однако остались намёки, которые может верно истолковать просветлённый Откровением Растафари ум. Для глубокого проникновения в суть вещей и событий, в смысл Писания рекомендовалось ритуальное курение марихуаны и возрождение в себе африканской культуры.

Особенность культа растафари - в сосредоточенности на самодеятельном художественном творчестве как средстве "освобождения от рабства в сознании" и духовного воскрешения. Поэтому секта трепетно относилась к развитию "африканских" искусств. В общинах растафари практиковалась поэзия, занятия ваянием, живописью, графикой, музицирование. Здесь и возникла культовая музыка секты - рэггей, тексты которой стали изложением взглядов культа. Секта также культивировала "африканский" образ жизни, стиль одежды и поведения, пропагандировала изучение языков, истории и культуры Африки - в плане подготовки к исходу в землю обетованную.

Ещё одной особенностью культа был пристальный интерес к трудам теоретиков культурного национализма и работам панафриканских интеллектуалов, а также историческим исследованиям, написанным в духе "чёрного национализма".

На рубеже 60-х и 70-х рэггей, по звучанию близкая к рок-музыке, после некоторой адаптации и осовременивания (введения электромузыкальных инструментов, партии соло-гитары, замены большого барабана бас-гитарой) неожиданно стала явлением поп-культуры и была коммерциализирована и растиражирована шоу-бизнесом. Соответственно изменилось и отношение к секте ямайских властей: рэггей была официально признана главным вкладом Ямайки в мировую культуру, а гонения сменились заискиванием алчущих популярности политиков перед "носителями наследия" и "хранителями культурных корней.

Бум популярности рэггей вызвал среди молодежи диаспоры повальное увлечение символикой (звезда Давида, изображение Льва Иудейского, одежда и вязаные береты зелёно-красно-золотых - "эфиопских" - цветов, причёска "раста", или же "дрэдлокс" - длинные скрученные жгутом волосы в локонах и т.д.). Язык секты стал модным жаргоном, а риторика растафари повлияла на мировоззрение молодёжи африканской диаспоры. Так произошло превращение культа в субкультуру, а её догматов - в националистический миф, иносказание.

Джозеф Оуэнс некогда сетовал: "едва ли среди них <исследований, посвященных "движению растафари". - Н.С.> найдётся дюжина серьёзных работ. Видимо, некоторые надеются, что стоит закрыть глаза и не обращать на растафариан внимания, и они исчезнут. Другие, наверное, считают их недостойными глубокого исследования и поэтому обратились к более респектабельным учёным трудам. Но раста не исчезает, напротив - приобретает всё больший размах и с каждым годом заслуживает всё большего внимания".[19] С 1977 г., когда Оуэнс писал свой библиографический обзор, и пик повального увлечения чёрной диаспоры "движением растафари" во всех её проявлениях - народно-религиозного движения, лозунга культурной самобытности, суррогата панафриканской идеологии, политического антирасистского течения, трущобной субкультуры люмпенства, музыкального направления, модного молодёжного стиля - давно пройден, и множество "серьёзных работ" вышли из печати и продолжают публиковаться. И, тем не менее, хотя слова Оуэнса уже нельзя признать справедливыми, всем этим работам присущ общий недостаток: шаблонное использование методологии, наработанной на основе изучения других "кризисных" ("ривайвалистских", "нативистских", "милленаристских") культов, не позволяющее уловить своеобразие растафари, состоящее в использовании печатного слова теоретиков культурного национализма в "доведённом до народного ума" виде". Культ растафари уникален тем, что сакрализует националистическую историографию. Не осмысленной должным образом остаётся и другая уникальная черта растафари -осознанная ориентация на художественное творчество как экзистенциальное средство освобождения от гнёта, на воссоздание африканской культуры в своём сознании. Мало внимания уделяется и редкой теоретичности и наукообразию догматики растафари, игнорируются отчетливо выраженные связи между культом растафари и трудами панафриканской интеллигенции, вдохновлявшими его приверженцев.

Во всех работах "культура растафари" рассматривается лишь в одной из ее ипостасей, да и территориальные рамки ограничиваются либо Вест-Индией, либо Западной Европой, либо Африкой. Ни в одной работе, даже в объёмистых монографиях Л. Барретта, Х. Кэмпбелла, Э. Кэшмора, Дж. Оуэнса, С. Кларка, С. Дэйвиса и П. Саймона, Й. Конате. С. Джонса, А. Морриша, Р. Неттлфорда, Дж. Пламмера, К. Прайса, А. Уотерс, Т. Уайта. Б. Бергмана и О. Шварца, Д. Биштона, Т. Брайтвесера и Х. Мотера, П.Б. Кларка. Д. Константа, Х. Дэлримпла и Р.Кэллиндира, Д. Форсайта, Ван Дика, П. Жилроя, Д. Хэбдиджа, Х.-Й. Лота, Т.Майерса, Л.Осборн, М.Томаса и А.Бута, М. Уайтни и Д. Хасси, К. Уильямса и некоторых других, специально посвященных растафари, не прослеживается полная метаморфоз эволюция растафари от начала до конца. Между тем, цепь превращений растафари даёт возможность понять, во-первых, как в разные исторические моменты, в разной социальной и географической среде видоизменялась и адаптировалась, приспосабливалась к конкретным нравственно-психологическим запросам эта разновидность "простонародного почвенничества", а во-вторых - наоборот, понять, почему в столь несхожих условиях, как те, что существуют на Ямайке и Доминике, в Великобритании и в современном африканском городе, один и тот же комплекс представлений (по сути, сводящийся к тому, чтобы дофантазировать, примыслить себе более привлекательную историю, культуру, а заодно и религию взамен реальных) оказывается желанным, привлекательным.

С другой стороны, распространённые аналогии между растафари и внешне схожими культами в США ("Чёрные мусульмане", "Чёрные иудеи", "Мавританский храм науки", "Абиссинцы", "Чёрные копты") достаточно поверхностны, ибо в отношении афро-американцев об аккультурации и о противодействии ей путём народно-религиозных движений можно говорить лишь условно. Очевидно, подобное сходство культов, а затем и использовавших их элементы молодёжных субкультур чёрных гетто, помимо генетической связи через движение М. Гарви "Назад в Африку", имеет какую-то более глубокую причину, нежели противодействие нежелательной аккультурации, хотя последняя и стала любимой темой чёрных националистов в США начиная с 50-х гг.

Практически не вскрыта (если не считать беглых оговорок в монографиях Л. Барретта и Х. Кэмпбелла) прямая связь между теоретиками "золотого века панафриканского национализма", в первую очередь - Э. Блайденом, и "культурой растафари". Хотя неизменно указывается на роль "героя-основателя" растафари М. Гарви, но упускается из вида, что основным в деятельности Гарви была именно вульгаризация и популяризация идеологии панафриканизма и культурного национализма, её доведение до массового сознания.

Таким образом, хотя "культура растафари" достаточно подробно исследована в зарубежной науке, но исследования эти страдают фрагментарностью и игнорируют связь растафари как "стихийного" культурного национализма масс с культурным национализмом африканской и афро-американской интеллигенции.

§2. Источники по "культуре растафари".

Для изучения растафари в ипостаси молодёжной субкультуры ценнейшим источником являются тексты песен рэггей. Это поэтические манифесты чёрного национализма, которые английский музыкальный журнал недаром назвал "смесью революционного социализма и черного агитпроповского (agitprop) активизма".[20] Стоит оценить пафос названий альбомов, а также "панафриканские" названия студий грамзаписи, выпускающих пластинки рэггей. Автор долгое время собирал записи песен рэггей, но был потрясён, попав в магазин грампластинок наиболее крупной британской фирмы, специализирующейся на музыке рэггей - "Айленд",[21] где были выставлены более пятисот красочных альбомов с неизменными изображениями насупленных "эфиопских воинов" в зарослях марихуаны, с портретами Хайле Селассие I и Маркуса Гарви, а также ещё двух десятков героев культа растафари - от Малькольма Х до Патриса Лумумбы, с живописными изображениями Льва Иудейского и хитроумным обыгрыванием контуров Африканского континента в самой разнообразной символике, с надписями, стилизованными под "эфиопский" шрифт. Но главное, конечно - это прилагаемые к альбомам тексты, воспевающие африканскую расу, её великое прошлое и будущий триумф. Дискография рэггей собрана в работах: Moter Н. Reggae discography. - Pfungstadt: Minotaurus Project. 1983 (это наиболее полная на начало 80-х дискогр. на 283 страницах); Breitwieser Th., Moter H. Made in Kingston. JA: Babylon in der Karibik: ein Buch űber die Rastafari-Bewegung und die Reggae-Music. Darmstadt: MS Editlon. 1980; Ska to Reggae: UK label discographies. L., 197-; Bob Marley. The Illustrated Dlsco/Biography. By Observer Station. L., etc.: Omnibus Press, 1985, а также в приложении к популярной книге White Т. Catch a Fire. The Life of Bob Marley. - L.etc.: Omnibus Press, 1991. pp.393-452. Словарь самых известных групп рэггей и их пластинок составлен в приложении к книге Clarke S. Jah Music: the Evolution of Popular Jamaican Song. -L.: Heineman Books, 1980.

Ценным источником является сборник интервью с музыкантами рэггей и изложенных последними их "жизненных кредо": Gordon С.. The reggae files. L.:Hanslb. 1988.

Источником для изучения растафари выступают и многочисленные периодические издания и листки, издаваемые как группами ортодоксальных сторонников культа, так и молодыми приверженцами субкультуры раста-рэггей, а также примыкающие к последним издания, посвященные в основном музыке рэггей: Our Own, Calling Rastafari, Ithlopian Defender, Rasta Voice, Zoot, Rastafari Speaks, Reggae and African Beat (ныне просто The Beat), Reggae Quarterly, Reggae Report, Reggae Times, Jahugliman, Pressure Drop, Reggae Beat Newsletter, Reggae News, Reggae Roots, Survival, Coptic Times, Voice of Rasta, Voice of Ethiopia, Rastafari Universal Zion и множество более мелких и менее долговечных изданий. До 1998 в России несколько лет выходил ставший фактически всероссийским бюллетень Йошкар-Олинского рэггей-клуба "SE LA", издаваемый энтузиастами рэггей и просто славными людьми во главе с художником Иваном ("I-ваном") Земцовым. В 1997 в Москве выходила "независимая растафарианская газета" "The I-Times".

Велико и число "теоретических" работ, памфлетов и пропагандистских статей - oт безымянных брошюрок до публикации в академических журналах, - вышедших из-под пера "самодеятельных философов" культа растафари, а также стихов и пьес, написанных последователями растафари; среди наиболее интересных можно упомянуть: Let Us Guide OUR Destiny to Ethiopia., s.l., s.d., The Complete Rastafarian Bible (with Intr. by R. HiIl). - L. Walter Rodney Books. 1982: Ras Dizzy I. Rastafarian Society Watchman. -Kingston. 1971; Rasta: Emperor Haile Selassie and the Rastafarians. Port of Africa (i.e. Port of Spain). Trinidad: Black Starliner Inc., 1980; I am a Rastafarian. Obadiah meets Petra Gaynor. L. Watts, c.1986; Jah Bones, One Love: history, doctrine and livity. -L.: Voice of Rasta, 1985; Rasta: a modern antique. Kingston: Rastafari Movement Association. 1976; Bender W. (составитель), Rastafari - Kunst aus Jamaica. Bremen: Ed. Con., 1984; Iyawata Farika Birhan. Haile Selassie: a Collection of Theocratic Rastafari Poetry. - San Jose, California: Queen Omega Communication, 1983; White E. Lament for Rastafari and other plays. L.: Boyards, 1983; Faristzaddi M. Itations of Jamaica and I Rastafari. N.Y.: Judah Ankesa Inntahahshinahl, I Vol., 1986; Clarke A.M. Ballads of Haile Selassie and the Rastafarians and other verses. Belmont, Trinidad and Tobago, 1983.

Для настоящей работы в подобных образцах теоретического и художественного самодеятельного творчества последователей растафари интересна более всего их испещрённость ссылками на теоретиков панафриканизма и историков-националистов, пишущих в жанре "исторической мифологии".[22] Так, в небольшой - около 60 страниц - брошюре живущего в Нью-Йорке юного адепта растафари Раса-Ай-Тесфы (Ras-I-Tesfa. The Living Testament of Rasta-for-I. N.Y. 1980) приводятся цитаты и ссылки на работы Дж. Джеймса "Украденное наследие", Я. бен-Джоханнана "Чёрный человек с берегов Нила", труды М. Гарви, выходивший в США в 1930-е годы журнал "The Blackman Magazine", а также книги: Edmonds I.G. Ethiopia: Land of the Conquering Lion of Judah и Standford Ch. The Lion of Judah hath Prevailed.

Вот типичный пример изложения взглядов растафари, принадлежащий Расу Сэму Брауну, уличному философу и поэту из Кингстона, в 1961 г. выступавшему на выборах - правда, безуспешно - в правительство от созданной им растафарианской "Партии черного человека": Каждая из человеческих рас имеет собственное вероисповедание, отличающееся от присущих другим расам и племена, боги - это порождение внутреннего самосознания нации, выражающегося в обожествлении человека. Религия - это культура. Старейшины и родители наставляют потомков, которые, в свою очередь, продолжают непрерывное бытие культуры. "В отличие от других религий, культура растафари не перешла от отца к сыну, как у христиан. Мы сами, изучив тома исторических книг, узнали, что в нынешнем ХХ в., возвысится царь из рода Иессеева (отец Давида, сын которого Соломон и царица Савская почитались растаманами как родоначальники эфиопской Соломоновой династии. - Н.С.), который станет Богом Всемогущим для своего народа и освободителем всех угнетённых Земли. Мы, растафариане, - подлинные пророки этого века, вновь воплотившиеся Моисеи, Иисусы, Исайи, Иеремии, мы - боевые топоры и оружие войны (Джихада, или Священной войны), предназначенные освободить не только рассеянных по свету эфиопов, т.е. чернокожих, но всех вообще людей, животных, травы и все формы жизни. Мы - авангард 144 тысяч избранников неба, которые, в свою очередь, освободят 468 миллиардов человек и весь мир вообще".[23] Рас Тафари, - продолжает Сэм Браун, - имел 71 воплощение, нынешнее - Хайле Селассие - будет последним и вечным.

§3. Растафари сектантского периода в освещении этнологов.

Первым учёным, проведшим полевые исследования растафарианских сект, был специалист по социологии религии и этнографии Джордж Итон Симпсон, давший описание культа с точки зрения функционализма: как инструмент снятия фрустрации и адаптации меньшинства к доминирующей культуре путём преодоления неполноценного сознания - через отказ от недоступных социальным низам благ. В свете методологии функционализма Симпсон уделяет особое внимание организационной структуре групп растаманов. Но уже он отмечает отсутствие лидеров, многочисленность не входящих ни в одну из групп растаманов (так называли себя приверженцы культа, позже появилось и другое название "братия" (brethren). - Н.С.). Последующие исследователи критиковали Симпсона за преувеличение организационной оформленности растафаристских групп. Симпсон стремится выделить "институты", сложившиеся в общинах растафаристов, и их функции, разделяя черты культа на "функциональные" и "нефункциональные".

В 50-е гг. происходят столкновения растаманов с полицией, в них начинают видеть не просто отщепенцев, но и опасных заговорщиков, и даже - после 1959 г. - агентов Ф. Кастро. Чтобы успокоить общественное мнение и помочь правительству определиться в отношении секты, было предпринято силами трёх учёных из университета Вест-Индии "объективное исследование с целью установить истину о движении и выработать рекомендации для администрации". Результатом проведённых М.Г. Смитом, Р. Ожье и Р. Неттлфордом исследований стало первое подробное описание растафари "сектантского периода", ставшее классическим: к нему обращаются все пишущие о растафари.[24]

В работе приводится довольно подробная история культа от предтеч - М. Гарви и душевнобольного пророка Александра Бэдуорда, всполошившего Кингстон невнятными пророчествами о "мистерии трёх корон" и обещаниями привселюдно взлететь на небо - до конца 50-х гг.

Связь представлений растафари с народной культурой Ямайки показана в работах Леонарда Барретта[25] и Айвора Морриша.[26] В них вскрывается реальная (а не иллюзорная, свойственная представлениям самой братии) связь культа с африканскими корнями и вышедшей их них местной религиозной культурой: верой в духов дуппи, культами мйял и обиа, кумина. ривайвалистской сектой покомания ("Чёрные израильтяне"), сионской церковью, карнавализированными празднествами "Джон Каноэ" и др. Несмотря на резко отрицательное отношение растаманов к другим формам местной религии (растаманы видели в них "религию рабов"), Барретт показывает генетическую связь "движения" с местными верованиями, в частности, с религиозными культами ашанти (большинство рабов на Ямайке были из народности акан - на острове их называли "кароманти").

"Эфиопианизму" как идеологической иллюзии, лежащей в основе растафари, посвящена работа Кена Поста.[27] Из описания бедствий Великой депрессии на Ямайке К. Пост делает вывод: объяснение своему положению уже подготовленная к этому гарвеистами ямайская беднота стала искать в Библии, библейская риторика вошла в повседневные разговоры, "эфиопианизм возник как идеология, как общее объяснение доли черного человека по всему миру", но объяснение это растаманы искали "вовне, а не внутри собственного общества". Пост приводит слова одного из растаманов: "Мы нашли свое учение в Библии. Те из братии, кто знал грамоту, изучили Библию с помощью словаря, и мы обнаружили, что мы эфиопы".

Скептически относится к растафари работающий в CШA ямайский социолог, автор книг по истории рабства и расовых отношений, Орландо Паттерсон. Паттерсон вообще критически относится к африканскому почвенничеству, в статье "На пути к будущему, лишенному прошлого" он утверждает, что общая культура и общее прошлое африканской диаспоры - миф. Объединяет же её культура бедности и самообман. Прошлое не имеет смысла для настоящего и будущего диаспоры, судьба африканской диаспоры в том, чтобы стать, если хватит духа, первым в истории народом, отвергшим расовый и культурный национализм и ставшим воистину наиболее современным из всех народов". Идентичность чёрной диаспоры лежит не в Африке, а в том, что у неё вовсе нет прошлого. Тем самым Паттерсон продолжает традиции Чикагской школы и Г. Мюрдаля (см.: Myrdal G. American Dilemma. The Negro Problem In Modern Democracy. L.-N.Y., 1944, in two vols), критиковавшей "Негритянское историческое движение" как мифологическое сознание, отрицавших пережитки африканской культуры в быту диаспоры и объяснявших особенности афро-американцев социальными причинами. С критикой этого подхода выступил М. Херсковиц, убедительно показавший принципиальное отличие основ афро-американской культуры от западной и прочность африканских корней (см.: Herskovits М. The Myth of the Negro's Past. L.-N.Y., 1941). Мюрдаль расценил эту книгу как "пропагандистскую".

В статье "Растафари - культ отверженных" Паттерсон сравнивает растафари с "карго калт",[28] подчёркивая его иллюзорность. Мрачными красками, как деградирующих подонков, изображает он растаманов в своём романе "Дети Сизифа", награжденном премией дакарского фестиваля панафриканского искусства.

Растафари как синкретический мессианский культ изучали также Шейла Кицингер, известнейший религиовед Брайан Уилсон, У. Боуэн, Дж. и Г. Кумпер и многие другие (названия работ см. в Библиографии). Ганс Тош использовал пример растафари в исследовании по психологии социальных движений, Уэстон Ла Барр - "кризисных культов". Последний понимает аккультурацию как важнейшую проблему этнографии, что расходится с идущей от его учителя Боаса традицией относить к этнографическому материалу лишь "чистые общества". Аккультурация, по мнению Ла Барра, приводит к возникновению "кризисных культов" (в литературе подобные движения получили также названия приспособительных культов, хилиастических культов, культурных движений, культурного обновления, эсхатологических движений, мессианских культов, милленаризма, нативизма, профетизма, "религий спасения", визионерских ересей). Эмоциональная и интеллектуальная основа жизни любого народа, - считает Ла Барр, - это общепринятая модель мироустройства. Но извечный источник неприятностей человечества в том, что, поскольку символы являются тем, чем они являются, т.е. адаптивными артефактами, созданными самим человеком, в каждом конкретном случае эта модель представляет собой всего-навсего идеологию, или язык, дающий нам точки отсчёта. Покуда ближние наши верят в эту идеологию или пользуются этим языком, данная парадигма заменяет нам собою вселенную. Но во все эпохи появлялись люди с неординарным мышлением,... осознававшие произвольную природу всех и всяческих символов. А затем они придумывают свои собственные, которые, будучи ближе к запросам современности, могут распространяться в умах, как эпидемия, в то время как старые представления о мире упокаиваются в мифе. Если кто-то и может понять этот процесс, то это мы, люди сегодняшнего дня, ибо мы в течение некоторого времени переживаем именно такой эпистемологический кризис... Возможно, именно культурный шок создаёт антропологов".[29] Ярким примером подобного эпистемологического кризиса Ла Барр и считает культы, подобные расте.

Польский исследователь Ева Новицка сравнивает растафари с такими явлениями, как панафриканизм и "Гарлемский ренессанс", усматривая прямое влияние. Сама работа основана на очень узком круге источников (Смит с коллегами и Симпсон, причем все работы - вышедшие до l962 г.), но автор выдвигает на этой основе занятную теорию возникновения подобных движений. Е. Новицка критикует проводивших полевые исследования учёных за то, что те не отметили исторический фон появления "движения", а просто говорят о "нужде и лишениях", хотя для Ямайки это дело постоянное и привычное. По мысли Е. Новицкой, подобные движения возникают не в периоды "обострения выше обычного нужды и бедствий угнетённых классов", а напротив - когда экономическая ситуация улучшается и для части низов открывается возможность пробиться в средний класс - но лишь для узкой группы, что угнетающе воздействует на остальных. У прочих же многократно обостряется ощущение обездоленности. Полностью закрытая социальная группа представляет куда меньше условий для возникновения идеологий типа растафари, чем страны, где перед глазами есть пример того, как горстка счастливцев пробьётся наверх из её среды в периоды социальных преобразований.[30]

В. Эролл Боуэн иллюстрирует примером растафари сдвиги в психологии угнетённых и роль нонконформистских групп в

Поиск по сайту: