Что для меня значила смерть брата

Про свои чувства говорить трудно, это была целая буря, истрепавшая и истерзавшая. Там была и обида на брата (как же, бросил меня и оставил одну доживать свои дни с грузом забот и тягот, с ответственностью за близких), и злость на себя как на полную идиотку, не видевшую очевидного, безграмотную дуру, не сумевшую помочь единственному брату, и недовольство и родителями и мужем, что не сумели подобрать ключи к сердцу моего любимого брата, и боль и жалость к брату, испытывавшему явно перед смертью нечеловеческие муки, раз он решился на такое, и чувство нереальности и абсурдности происходящего, то чувство, о котором, наверное, писал Вадик в одном из своих писем «Сердце вырвано». Удивительно, но годы спустя, я наткнулась на стихотворение известного поэта, друга Сергея Есенина, Анатолия Мариенгофа из рукописного сборника «После этого». «После этого» означало после трагедии, постигшей семью Мариенгофа, когда его единственный, любимый умный одаренный 17-ти летний сын покончил с собой.

там место не открытое
над белой вазой клен
душа моя зарыта там
где сын мой погребен
все конечно
отказано
волненью горьких лет
ведь я лежу под вазою
гуляя по земле

Ничего не зная об этом стихотворении, я написала строки «душа моя зарыта там, где мой брат», которые абсолютно аутентично передавали мое мироощущение вне всякой связи со стихами Мариенгофа, о которых мне тогда не было ничего известно. О трагедии Анатолии Мариенгофа мне рассказал позднее писатель Владимир Соловьев, которому я дала прочесть свои стихи о Вадике.

Где-то я прочла, что для брата или сестры смерть сестры или брата противоречит всему сложившемуся в их сознании миропорядку, при котором наши братья и сестры живут на этой земле, пока мы живы. Они, помимо мужей и жен, наши естественные спутники, данные нам Богом и родителями. Дико и неестественно терять их на любом отрезке жизненного пути, но особенно страшно, если эта потеря происходит при обстоятельствах, подобных нашим...

После смерти Вадика у меня было абсурдное чувство, что он присутствует везде, что его душа/дух где-то рядом и наблюдает за всеми моими действиями, одобряя или осуждая их. Птица ли сядет рядом, бабочка ли вспорхнет – все казалось вестью о нем, каким-то Знаком, означающим его незримое присутствие.

Чувство физической боли. Ощущение, что тебе дали под дых, ударили по самому больному и сокровенному. Я читала, что люди, потерявшие близких, чаще жалуются на физическую боль, словно ощущают симптомы болезни. Врачи знают об этой закономерности и не удивляются. Я тоже, помню, ходила к врачу и жаловалась на боли в области сердца. Была ли это боль физической или метафизической? Скорее второе, чем первое.

Я всегда любила своего брата, но до момента потери я никогда в такой острой степени не чувствовала, как он мне необходим, какое это было счастье знать, что у меня есть брат, как важно было его физическое присутствие в мире, пусть и не рядом со мной. Кто-то заметил, что только братья и сестры понимают, что такое жить в определенной семье, только они объединены общим прошлым и имеют богатство воспоминаний, которые никто в мире не сможет разделить и понять. Чувство братской и сестринской любви для меня – святое чувство. Это любовь в чистом виде – просто чувство близости и желание добра родному тебе существу. Я не сомневаюсь, что мой брат меня любил, как и я любила и продолжаю любить его. В одной из книг о горе и прощании с близкими я прочла, что наши отношения не кончаются со смертью наших любимых людей. Мой брат навсегда будет со мной. Мой любимый, мой единственный, мой Маленький принц. Когда после смерти брата я не знала, как мне утешить горюющих родителей, мы пошли однажды с мамой в городской оперной театр и там прослушали великолепную постановку «Маленького принца». Надо ли добавлять, что мы облились слезами после спектакля...

Мне казалось абсурдом то, что случилось, дурным сном, который, казалось, может окончиться и все восстановится, как было. Мне было досадно, что он погиб и теперь теперь лишил меня возможности капитуляции перед жизнью, приковал меня, словно Сизифа, к своей доле, и что отныне я обречена стареть, болеть, переносить утраты, а он навеки останется молодым и не знающим ни о чем плохом, что может принести будущее.

У меня было намечено выступление в одной из бруклинских библиотек, которое должно было состояться через несколько дней после гибели Вадика. Конечно же, это выступление было отменено.

Однажды я увидела Вадика во сне, за праздничным столом. Отведя его в сторону, буквально наподобие церковника, клеймящего грех, я заявила: «Ты это сделал». Проснувшись, я покаянно осознала, что ни вопроса я ему не задала, ни прощения не попросила, а только, как прокурор, перстом указующим заклеймила, как в детстве, когда я, солидаризуясь с родителями, обвиняла его в проступках и негодовала...

Недавно мама видела его во сне и спросила, почему он резал себе вены в Израиле. Вадик ей ничего не ответил...

Смерть Вадика навеки изменила мое отношение к смерти и личным утратам. Я стала лучше понимать других, страдающих от потери близких. Я с ужасом вспоминала, как невнимательна я была порою к своим знакомым и родственникам, перенесшим личные трагедии, как мало я с ними говорила на эти темы, такие сокровенные и болезненные.

Одна из пострадавших пишет о смерти брата или сестры. «Я стала думать о скорби брата или сестры как об «уцененной» скорби. ... Люди волнуются о скорбящих родителях и обращают очень мало внимания на горюющих братьев или сестер. Моя «любимая» цитата касательно этого: «позаботься о своих родителях». Я хотела бы знать, кому положено позаботиться обо мне, но не могла это спросить.

Скорбь по сестре или брату может отличаться от скорби родителей о потере ребенка, но нельзя ее недооценивать. Людям надо понять, что очевидна боль, которую чувствуют родители, потерявшие ребенка, но сильна также боль сестры или брата, потерявших невосполнимого друга. ...Потеря сестры или брата – это часто первый их опыт, касающийся смерти молодого человека. Молодые люди думают, что они будут жить вечно». (80)

Ей вторит Элизабет Де Вита-Рэберн, автор книги, написавшей о своем брате, умершим мальчиком от тяжелой болезни. «...мне трудно понять, почему потеря брата или сестры долгое время считалась менее значительной, чем другие утраты. Только за последние двадцать лет она была признана как травма, приближающаяся к потере родителя или ребенка. Все еще, несмотря на усилия некоторых экспертов, многие из которых сами потеряли сестру или брата, и это их побудило проводить исследования, чтоб ответить на собственные вопросы, эта идея не принята всецело. Хотя приблизительно 25% американцев потеряли сестру или брата, эта потеря находится в тени потери родителями их ребенка. Когда умирает взрослый человек, эта утрата находится в тени утрат, выпавших на долю супруга или супруги и детей умершего.... Когда спрашивали о моем брате, руководствуясь самыми хорошими намерениями, соболезнующий качал головой и говорил: «Как это должно быть ужасно для твоих родителей». (81)

Когда умер брат Элизабет, она была девочкой и старалась вести себя хорошо, чтобы не огорчать родителей, но на самом деле у нее были серьезные проблемы, которые она от всех скрывала. Элизабет как бы «заморозила» свое горе, поскольку никто из окружающих не замечал, как она страдает, и она сама не замечала, как запрятала все свои глубокие чувства к брату и память о нем в «шкаф» и продолжала паковать этот «шкаф» до тех пор, пока он уже не вмещал содержимое и буквально трещал по швам от напора. Тогда-то Элизабет начала встречаться с психотерапевтом и медленно, но верно смогла добраться до корней своего тяжелого внутреннего состояния и обнаружить, что причина этому – то, что она не «отгоревала» смерть своего брата, что окружающие не видели в ней человека, у которого огромная утрата, и что это непризнание значимости утраты повлияло опосредованно на нее и она закрывала глаза на то, как глубоко затронула ее трагедия семьи. Начался тяжелый и мучительный процесс исцеления, результатом которого стала книга, отрывок из которой я привела выше.

Как объяснить самоубийство детям? Можно сказать им, что человек был болен, у него была умственная болезнь, из-за которой он не захотел жить. Не надо думать, что, скрывая от детей происшедшее, мы их «оберегаем». Дети чувствуют ложь и фальшь, и нельзя их обманывать. Нужно только дать им понять, что их близкий не был плохим человеком, но его выбор был плохим. Еще раз подчеркну, что мы можем говорить о выборе здесь не в полном смысле. Рациональный выбор и поиск альтернатив возможен для здорового ума. Суицидальные же личности находятся в таком состоянии, что не видят альтернатив своему страшному решению. Это не значит, что альтернатив не существует. Пока человек жив, есть надежда. С его смертью – конец всяким надеждам.

Это мы ясно почувствовали на примере моего брата. Как мы мечтали, что у него будет семья, что он будет работать, обретет покой и достаток, будет иметь собственное жилье. Родители представляли, как он будет разъезжать на собственной машине или откроет свой бизнес. Они были готовы ему всячески помочь в этом и с ним несколько раз на эти темы говорили. С его смертью все надежды оборвались...

Невозможно передать горе моих родителей. Моя мама замкнулась и буквально не хотела никого видеть, мой папа, такой жизнелюбивый и жизнерадостный, тоже изменился и горевал по-своему. Мама моя, у которой предстояло в мае 2004 г. 70-летие, сказала, что отмечать его не будет и, действительно, мы не отметили этот день, только близкие поздравили маму, а я подарила ей кольцо с черным камнем. И по сей день мама отказывается ходить на празднования и юбилеи, которые устраивают друзья и знакомые моих родителей. А папа не хочет ходить без нее...

Если те, кто хотят покончить с собой, хоть на минуту думают, что их уход будет облегчением для их родных и все будет лучше без них, то они заблуждаются и ничего не может быть дальше от истины. Как бы ни было тяжело с близкими людьми, у которых проблемы, без них хуже в неизмеримое число раз. Рушится привычный мир, зачастую даже рушатся семьи, не в силах справиться с грузом вины и взаимных обвинений, остаются разбитые сердца под обломками кораблекрушения...

Поиск по сайту: