Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Стефан Цвейг. Легенда о сестрах-близнецах

--------------------------------------------------------------- OCR: Игорь Близнец--------------------------------------------------------------- В одном южном городе, имени которого я предпочитаю не называть, как-топод вечер, пройдя узким переулком и завернув за угол, я вдруг увидел оченьстаринное здание с двумя высокими башнями, столь сходными между собой, что ввечерних сумерках одна казалась тенью другой. Это была не церковь и,по-видимому, не дворец древних времен; массивными внушительными стенамиздание напоминало монастырь, однако его архитектура носила явно светскийхарактер, хотя назначение его представлялось неясным. Вежливо приподнявшляпу, я обратился к краснощекому мужчине, сидевшему за стаканом янтарноговина на террасе маленького кафе, с просьбой сообщить мне, как называется этоздание, которое столь величаво высится над низенькими крышами соседнихдомов. Мой собеседник удивленно посмотрел на меня, потом улыбнулся тонкойулыбкой и неторопливо заговорил: -- Затрудняюсь дать вам точные сведения. На плане города оно, вероятно,обозначено как-нибудь иначе, мы же называем его, по-старинному, "Домсестер", потому ли, что обе башни так похожи друг на друга, или, быть может,потому, что... Он запнулся и уже без улыбки испытующе взглянул мне в лицо, словножелая удостовериться, достаточно ли возбуждено мое любопытство. Но неполныйответ удваивает интерес,-- мы очень быстро разговорились, и я охотно принялего предложение выпить стакан терпкого золотистого вина. Перед нашимивзорами, в свете медленно подымающейся луны, таинственно поблескивалокружево башен; вечер был теплый, вино пришлось мне по вкусу, так же как ирассказанная моим собутыльником занимательная легенда о сестрах-близнецах,которую я передаю здесь добросовестно, не ручаясь, однако, за ееисторическую достоверность. Войско императора Феодосия расположилось на зимние квартиры в тогдашнейстолице Аквитании; когда загнанные лошади благодаря длительному отдыху сноваобрели гладкую, словно атлас, шерсть, а солдаты уже начали скучать,случилось так, что предводитель конницы, лангобард по имени Герилунт,влюбился в красавицу лавочницу, продававшую на окраине города пряности имедовые коврижки. Он был охвачен столь сильной страстью, что, невзирая на еенизкое происхождение и торопясь заключить ее в объятия, тотчас сочетался сней браком и поселился в княжеском доме на рыночной площади. Там онипровели, скрываясь от посторонних взоров, много недель; влюбленные друг вдруга, они забыли людей, время, императора и войну. Но пока они, поглощенныесвоей страстью, еженощно засыпали в объятиях друг друга, время не дремало.Внезапно налетел с юга весенний ветер, его горячее дыхание растопило ледзамерзших рек, по его легкому следу распускались на лугах крокусы и фиалки.Мгновенно зазеленели деревья, влажными бугорками пробились на застывшихветвях почки; весна подымалась с дымящейся земли, а с ней воспрянула ивойна. Однажды ранним утром медная колотушка у ворот властно нарушилаутренний сон влюбленных: приказ императора повелевал военачальникуснарядиться и выступить в поход. Барабаны били тревогу, ветер громко шумел взнаменах, подковы оседланных коней цокали на рыночной площади. ТогдаГерилунт торопливо вырвался из нежно обвивавших его рук своей зимней жены,ибо ярче любви пылали в нем честолюбие и мужская жажда брани. Равнодушный кслезам супруги, он не дозволил ей сопровождать себя, оставил ее в своемпросторном доме и во главе конного отряда вторгся в мавританские земли. Всеми битвах он разгромил неприятеля, огненной метлой вымел разбойничьи замкисарацинов, покорил их города и победоносно разграбил страну до самого моря,где ему пришлось нанять парусники и галеры, чтобы переправить на родинубогатейшую добычу. Никогда еще победа не была столь молниеносной, военныйпоход столь блистательным. Не удивительно, что император, желаяотблагодарить доблестного воина, уступил ему за небольшую дань север и югзавоеванной страны в ленное пользование и управление. Теперь Герилунт,которому доселе седло заменяло и дом и родину, мог бы в полном достаткевкушать покой до конца своих дней. Но честолюбие, не утоленное, а, напротив,раззадоренное быстрым успехом, требовало большего: он не хотел бытьподданным и данником своего государя, и лишь королевский венец казался емудостойным украсить светлое чело его супруги. Он начал сеять смуту в своемвойске, готовя возмущение против императора. Но предательски раскрытыйзаговор не удался. Потерпев поражение еще до битвы, отлученный от церкви,покинутый своими всадниками, Герилунт вынужден был бежать в горы; там, защедрую мзду, крестьяне во время сна насмерть забили опального военачальника. В тот самый час, когда римские воины нашли в сарае на соломеннойподстилке окровавленный труп мятежника и, сорвав с него платье идрагоценности, бросили, нагого, на свалку, его жена, не ведая о гибели мужа,родила во дворце, на роскошном парчовом ложе, двойню; девочек-близнецов прибольшом стечении народа окрестил сам епископ и нарек их Софией и Еленой. Ноеще не умолк гул церковных колоколов и звон серебряных чарок на пиру, когдавнезапно пришла весть о мятеже и гибели Герилунта, а вслед за ней -- вторая:император, согласно общепризнанному закону, требовал для своей казны дом иимущество мятежника. Итак, после столь краткого счастья красавица лавочница,едва оправившись от родов, снова была вынуждена надеть свое реденькоешерстяное платье и спуститься в промозглую уличку на окраине города; нопрежней нищете сопутствовали теперь горечь разочарования и забота о двухмалютках. Снова сидела она с утра до вечера на низкой деревянной скамеечке всвоей лавчонке, предлагая соседям пряности и сладкие медовые коржики, инередко вместе со скудными грошами на ее долю выпадали злые насмешки. Горебыстро погасило блеск ее очей, преждевременная седина посеребрила волосы. Ноза все лишения и невзгоды вознаграждали ее резвость и чарующая прелестьсестер-близнецов, унаследовавших обаятельную красоту матери; они были стольсходны обличьем и живостью речи, что одна казалась зеркальным отражениемпленительного образа другой. Не только чужие, но и родная мать подчас немогла отличить Елену от Софии, так велико было это сходство. И она велелаСофии носить на руке льняную тесемочку, чтобы отличать ее по этому признакуот сестры, ибо, услыхав голос или увидев лицо дочери, она не знала, какимименем назвать ее. Но сестры, унаследовав победную красоту матери, роковым образомполучили в удел и необузданное честолюбие и жажду власти, отличавшие ихотца; каждая стремилась во всем превзойти не только сестру, но и всехровесниц. Еще в те ранние годы, когда дети обычно мирно и бесхитростноиграют друг с другом, сестры во всякое дело вносили соревнование и зависть.Если кто-нибудь, плененный красотой одной из девочек, надевал ей на палецколечко, не подарив другой такого же, если волчок одной вертелся дольше, чемволчок другой, мать заставала обиженную на полу, с засунутым в рот кулачком,злобно стучащей ножками об пол. Похвала, ласковое слово, обращенное к однойсестре, вызывало ревность другой, и, хотя они были так схожи между собой,что соседи в шутку называли их "зеркальцами", они непрерывно мучили другдруга бешеной завистью. Тщетно пыталась мать потушить разгоравшееся пламячрезмерного честолюбия враждующих сестер, тщетно старалась ослабить вечнонатянутые струны соревнования; ей пришлось убедиться, что злосчастноенаследие отца продолжает жить в несозревших душах детей, и только сознание,что благодаря этому неустанному соревнованию обе девочки стали самымиумелыми и ловкими среди своих ровесниц, служило ей некоторым утешением. Зачто бы ни взялась одна, другая тотчас же старалась превзойти ее. И так какобе девочки обладали от природы проворством рук и сметливостью, то онибыстро научились всем полезным и приятным женским искусствам, а именно:прясть лен, красить материю, оправлять драгоценные камни, играть на флейте,грациозно танцевать, сочинять затейливые стихи и петь их под звуки лютни, нев пример придворным дамам, они даже изучали латынь, геометрию и высшиефилософские науки, с которыми знакомил их, по доброте сердечной, один старыйдиакон. И скоро во всей Аквитании не стало девушки, равной по красоте,воспитанию и гибкости ума двум дочерям лавочницы. Но никто не мог бысказать, кому из двух слишком уж одинаковых сестер, Елене или Софии,принадлежит первенство, ибо никто не отличил бы одну от другой, ни пооблику, ни по движениям, ни по речи. Но вместе с любовью к изящным искусствам и приобщением ко всему тому,что наполняет душу и тело пылким стремлением вырваться из узкогоограниченного мирка в бескрайние просторы духа, в обеих девушках росложгучее недовольство низким положением матери. Возвращаясь домой из академии,с диспутов, где они состязались с учеными, искусно перебрасываясь тонкимиаргументами, или с танцев,-- еще овеянные звуками музыки,-- они заставали всвоей прокопченной уличке растрепанную мать, которая до позднего вечераторговалась с покупателями из-за горсти перечных зерен или несколькихпозеленевших медяков. Они стыдились своей беспросветной нищеты и, лежа безсна на колкой ветхой циновке, больно царапавшей горячее девичье тело,проклинали свою судьбу, ибо, превосходя красотой и умом знатнейших дам,призванные носить мягкие пышные одежды, звеня драгоценными украшениями,--они были похоронены в затхлой, глухой дыре и могли, в лучшем случае, выйтизамуж за бондаря -- соседа слева, или оружейника -- соседа справа; а ведьони дочери великого полководца, с королевской кровью в жилах и властнойдушой. Они жаждали сверкающих чертогов и раболепной толпы слуг, жаждалибогатства и могущества, и, если случайно мимо них проносили благородную дамув дорогих мехах, с сокольничими и телохранителями вокруг легко колеблющихсяносилок, щеки их становились такими же белыми от злобы, как зубы во рту.Бурно вскипало в крови необузданное честолюбие мятежного отца, который такжене хотел мириться с золотой серединой, со скромной судьбой; день и ночь онитолько о том и думали, как бы вырваться из столь недостойного существования. И вот хоть и неожиданным, но вполне понятным образом случилось, что водно прекрасное утро София, пробудясь, нашла ложе сестры опустевшим: Елена,ее двойник, зеркало всех ее вожделений, тайно скрылась ночью, ивстревоженная мать со страхом спрашивала себя, уж не похитил ли еекто-нибудь силой, ибо многие знатные юноши поражены были двойным сияниемсестер и ослеплены им до потери рассудка. Наскоро одевшись, она бросилась кнаместнику, который именем императора правил городом, заклиная его выслатьпогоню за злодеем. Тот обещал. Но уже на другой день, к великому стыдуматери, распространился слух, что Елена, едва созревшая для любви, по добройволе бежала с юношей высокого рода, взломавшим ради нее отцовские ларцы исундуки. Неделю спустя вслед за первой вестью пришла другая, еще болееужасная: путники рассказывали, как пышно живет юная блудница в соседнемгороде со своим любовником, окруженная слугами, соколами и заморскимизверями, щеголяя в мехах и парче, на соблазн всем честным женщинам. Но неуспели эту весть разжевать болтливые людские уста, как новая, еще болеестрашная, явилась на смену: Елена, опустошив мешки и карманы безусогомальчишки, покинула его и перебралась во дворец казначея, древнего старика,всегда слывшего скрягой, отдала ему свое юное тело за еще большую роскошь итеперь безжалостно грабит его. Через несколько недель, повыдергав золотыеперья казначея, она бросила его, словно общипанного и выпотрошенного петуха,взяв себе другого любовника: этого сменил новый, еще более богатый, и вскорени у кого уже не оставалось сомнений, что Елена в соседнем городе торгуетсвоим юным телом не менее усердно, чем дома ее мать -- пряностями и сладкимимедовыми коврижками. Тщетно слала несчастная вдова гонца за гонцом кзаблудшей дочери, умоляя ее не позорить столь кощунственно память отца. Меранепотребства переполнилась, когда однажды, к вящему стыду матери, от воротгорода двинулось по улице пышное шествие: впереди шли скороходы в ярко-алыходеждах, за ними следовали, как при въезде вельможи, всадники, и среди них,окруженная резвыми персидскими собаками и диковинными обезьянами, Елена,юная гетера, пленительная, как ее тезка -- Прекрасная Елена, некогдапотрясавшая царства,-- и разодетая, словно языческая царица Савская,вступающая в Иерусалим. Собрались ротозеи, заработали языки; ремесленникивыбегали из своих хижин, писцы бросали пергамент, толпа любопытных окружилашествие; потом всадники и слуги выстроились для почетной встречи на рыночнойплощади. Наконец, распахнулась завеса, и юная блудница надменно перешагнулапорог дворца, принадлежавшего когда-то ее отцу; расточительный любовник,ради трех жарких ночей, откупил его у казны для Елены. Точно в свою вотчинувступила она в покой, где на парчовом ложе ее родила мать, и вскоре давнопокинутые хоромы наполнились дорогими языческими статуями, холодный мрамородел деревянные лестницы, мозаичные плиты покрыли полы, словно плющом обвилистены тканые ковры с изображением людей и событий; звон золотых чаш сливалсясо звуками музыки на праздничных пиршествах, ибо, обученная всем искусствам, пленяя всех молодостью, умом, Елена скоро стала самой прославленной и самойбогатой из гетер. Из соседних городов, из чужих стран стекались богачи --христиане, язычники, еретики, чтобы хоть раз вкусить ее ласк, и так какжажда могущества Елены не уступала безудержному честолюбию ее отца, онажелезной рукой держала влюбленных и безжалостно затягивала петлю страсти,пока не выманивала все их состояние. Даже сын наместника, и тот вынужден былуплатить изрядный выкуп ростовщикам и заимодавцам, когда после неделилюбовных утех, все еще одурманенный и вместе с, тем жестоко отрезвленный,покинул объятия и дом Елены. Не удивительно, что столь бесстыдное поведение злило честных женщингорода, особенно -- пожилых. В церквах проповедники обличали порок, женщинына рынке гневно сжимали кулаки, и часто во дворце звенели окна и ворота отпущенных в них камней. Но как ни возмущались добродетельные женщины --покинутые жены, одинокие вдовы,-- как ни негодовали старые, искушенные всвоем ремесле блудницы, как они ни обливали грязью этого дерзкого, внезапноворвавшегося на их луга наслаждения жеребенка, никто не пылал гневомсильнее, чем София, сестра Елены. Не потому терзалась она, что та предаетсяпороку; нет, ее мучило раскаяние, что сама она упустила случай, когдазнатный юноша сделал ей такое же предложение, и вот все то, о чем она втайнемечтала, власть над людьми и жизнь в роскоши, досталось сестре, а в еехолодную каморку по-прежнему врывается ветер и воет наперегонки с ворчливоюматерью. Правда, Елена, в хвастливом упоении своим богатством, неоднократнопосылала ей дорогие наряды, но гордость Софии не позволяла ей приниматьподачки. Нет, не могло утолить ее честолюбие бесславное подражание смелойсестре; она не желала драться с ней из-за любовников, как в детстве из-засладкого пряника. Ее победа должна быть полной. День и ночь размышляя о том,как бы заставить людей поклоняться ей и прославлять ее больше сестры, онаубедилась по настойчивому вниманию к ней мужчин, что сохраненный ею скромныйдар -- девственность и незапятнанная честь -- превосходная приманка и чтоумная женщина может извлечь немалую выгоду из этого достояния. И потому онарешила обратить в сокровище именно то, что сестра опрометчиво расточила, ивыставить напоказ свою добродетель так же, как сестра-гетера •--свое тело.Если та стяжала славу горделивой роскошью-- она прославится смиреннойбедностью. Еще не угомонились языки сплетников, как в один прекрасный деньлюбопытство изумленного города получило новую пищу: София, сестра гетерыЕлены, стыда ради и во искупление прелюбодейной жизни сестры, покинулагреховный мир и вступила послушницей в благочестивый орден, посвятивший себяуходу за хворыми и немощными. Опоздавшие любовники рвали на себе волосы отдосады, что нетронутое сокровище ускользнуло из их рук. Но все набожныелюди, радуясь небывалому случаю противопоставить сластолюбию пленительныйобраз богобоязненной красоты, усердно разносили по свету эту весть, и небыло девушки в Аквитании, которую славословили бы так ревностно, как Софию,самоотверженно день и ночь ухаживающую за покрытыми язвами больными и негнушавшуюся даже прокаженных. Женщины преклоняли колена, когда она вбелоснежном чепце проходила мимо, опустив глаза, епископ неоднократно хвалилее в своих проповедях, как благороднейший пример женской добродетели, а детиблагоговейно смотрели на нее, словно на невиданное небесное светило. И вдруг-- легко можно себе представить досаду Елены -- внимание всей страныотвернулось от нее и обратилось на непорочную жертву искупления, которая,страшась греха, словно белый голубь, воспарила в горние пределысмиренномудрия. Поистине, словно созвездие Близнецы, сияла в последующие месяцы славасестер над восхищенной страной на радость и грешникам и благочестивым. Ибоесли первые находили у Елены усладу телесную, то духовной усладой дарилвторых блистающий добродетелью образ Софии, и, в силу такого раздвоения,впервые от начала мира в этом городе Аквитании царство божие отделено былоот царства дьявола столь отчетливо и наглядно. Целомудренный видел в Софиисвоего ангела-хранителя, а погрязший в грехах вкушал наслаждение в объятьяхее недостойной сестры. Но в душе смертного между добром и злом, между плотьюи духом пролегают потаенные тропки, и вскоре оказалось, что как раз этадвойственность неожиданно явилась источником соблазна. Ибо сестры-близнецы,вопреки столь различному образу жизни, оставались внешне как две капли водыпохожими друг на друга: тот же рост, те же глаза, та же улыбка и чарующаяпрелесть; не удивительно, что многих мужчин охватило смятение. Случалось,что юноша, проведя знойную ночь в объятиях Елены, утром торопился уйти отнее, дабы поскорей смыть с души грех, и вдруг останавливался как вкопанный,протирая глаза,-- уж не дьявольское ли это наваждение? Ибо смиреннаяпослушница в скромном сером одеянии, которая катила в кресле по садубольницы страдающего одышкой старика и без отвращения кротко и ласкововытирала больному беззубый слюнявый рот, казалась юноше женщиной, только чтооставленной им на ложе. Он пристально вглядывался: да, те же губы, те жемягкие и нежные движения, правда в порыве не земной страсти, а в возвышеннойлюбви к ближнему; он вглядывался, глаза у него загорались, и мало-помалумонашеское одеяние становилось прозрачным и сквозь него проступало хорошознакомое тело блудницы. И такой же обман чувств смущал душу тех, кто, выйдяиз дому, где он только что с благоговейным трепетом смотрел, как оказываетпомощь целомудренная София, за первым углом натыкался на нее, но страннопреображенную,-- роскошно одетую, с обнаженной грудью, в толпе поклонников ислуг торопящуюся на пир. Это Елена, не София, говорили они себе, и все же,глядя на послушницу, не могли не видеть ее наготы, и грешные мыслисоблазняли их в самом благочестии. От этой раздвоенности произошло такоесмятение чувств, что порой желания, наперекор воле, шли превратным путем, ислучалось, что юноши в объятиях продажной сестры грезили о непорочной, австречаясь с доброй самаритянкой, взирали на нее с плотским вожделением. Иботворец мира сего, когда мастерил мужчин, явно что-то перекосил в них;поэтому они всегда требуют от женщин обратное тому, что те им предлагают:если женщина легко отдается им, мужчины вместо благодарности уверяют, чтоони могут любить чистой любовью только невинность. А если женщина хочетсоблюсти невинность, они только о том и думают, как бы вырвать у нее бережнохранимое сокровище. И никогда не находят они покоя, ибо противоречивость ихжеланий требует вечной борьбы между плотью и духом; здесь же какой-тозатейливый бес затянул двойной узел, ибо блудница и монахиня, Елена и София,так походили друг на друга, что казались одной и той же женщиной, и никтоуже точно не знал, к которой из них вожделеет. И стало так, что беспутнаямолодежь города чаще толпилась у ворот больницы, чем в тавернах, иразвратники, соблазнив блудницу золотом, заставляли ее для любовных утехнадевать серое монашеское одеяние, дабы обольщать себя мыслью, будто ониобнимают неприступную Софию. Весь город, вся страна мало-помалу были втянутыв эту нелепую бесовскую игру самообмана, и ни увещания епископа, ни уговорыправителя города не могли прекратить изо дня в день повторявшегосякощунства. Казалось бы, сестры, окруженные поклонением и почестями, моглиполюбовно поделить между собой славу и успокоиться тем, что одна -- самаябогатая, а другая -- самая благочестивая женщина в городе; но обе, снедаемыечестолюбием, с гневно бьющимся сердцем только и думали о том, как бы нанестидруг другу урон. София со злости кусала губы, когда до нее доходили слухи,что сестра в греховном лицедействе глумится над ее благочестивой жизнью,Елена же ударами плети осыпала слуг, доносивших о том, что паломникистекаются в город, чтобы поклониться ее сестре, а женщины целуют землю, покоторой ступала ее нога. Но чем больше зла они друг другу желали, чемсильнее ненавидели друг друга, тем тщательнее прятали они свои истинныечувства под личиной сострадания. Елена за пиром со слезами в голосесокрушалась о сестре, столь безрассудно принесшей в жертву свою молодость ивсе радости жизни ради дряхлых стариков, которым давно пора умирать; Софияже неизменно заканчивала вечернюю молитву словами о несчастных грешницах,которые в безумии своем, ради мимолетных бренных благ земных, лишаютсянаивысшей отрады -- посвятить свою жизнь добрым и богоугодным делам. Ноубедившись, что ни засылаемые друг к другу послы, ни доносчики не могутсбить их с однажды избранного пути, сестры понемногу стали снова сближаться,словно два атлета, хранящих видимость равнодушия, но уже нацеливших глаза ируки для сокрушительного удара. Все чаще стали они посещать друг друга,проявляя взаимную нежную заботу, и в то же время каждая готова была душуотдать, лишь бы повредить другой. Однажды после вечерни София благочестивая опять пришла к сестре, чтобыеще раз словом убеждения попытаться отвлечь ее от порочной жизни. Сновапринялась она красноречиво поучать Елену, уже начинавшую терять терпение,как дурно она поступает, превращая данное ей богом тело в средоточие греха.Елена, богоданное тело которой в это время умащали служанки, готовя его кгреховному ремеслу, слушала сестру, полугневаясь, полусмеясь, и раздумывала,довести ли докучливую проповедницу до ярости богохульными речами, илипозвать в свои покои несколько Красивых юношей для вящего ее смущения. Ивдруг -- словно тихо жужжащая муха коснулась ее виска -- у нее мелькнуламысль, столь коварная и дерзкая, что она едва удержалась от смеха. Крутоизменив свое наглое поведение, она выгнала служанок и банщиков и, как толькоосталась наедине с сестрой, принялась каяться, пряча под смиренно опущеннымивеками огненный взор. О, пусть сестра не думает, начала искушенная впритворстве Елена, что сама она не стыдится своей беспутной, греховнойжизни. Не раз овладевало ею отвращение к животному сластолюбию мужчин, нераз давала она себе слово навсегда отринуть порок и вести честную, скромнуюжизнь. Но она убедилась, что всякое сопротивление напрасно; София, сильнаядухом, не подверженная, как она, слабости плоти, и -не подозревает, сколькособлазна заключено в могуществе мужчин, перед которым не может устоять ниодна женщина, посвященная в тайны любви. Ах, она -- счастливица -- не знает,сколь неотразима властная сила мужчины, не знает, какая в ней неизъяснимаяуслада, покоряющая женщин вопреки их воле. София, пораженная такой исповедью, неожиданной для нее в устах жаднойдо денег и наслаждений сестры, не замедлила пустить в ход все своекрасноречие. Наконец-то и ее осенила божественная благодать, начала онапоучать Елену, ибо отвращение к греху -- верный путь к познанию добра. Нонапрасно она поддается малодушию, уверяя, что невозможно побороть искушенияплоти; несокрушимая воля к добру, ежели душа преисполнится ею, может устоятьперед любым соблазном -- таких примеров великое множество в историиязычников и христиан. Но Елена печально опустила голову. О да, сокрушенноотвечала она, и ей доводилось читать о доблестной борьбе праведников сдьяволом любострастия. Но бог наделил мужчин не только могучим телом, но итвердостью духа, сотворив их победоносными воинами за дело божие. А слабаяженщина, с тяжким вздохом проговорила она, не в силах противостоять козням ипрельщениям мужчин, и за всю свою жизнь она не видела женщины, которая неуступила бы настойчивому желанию мужчины. -- Как можешь ты так говорить,-- вознегодовала София, задетая в своейнеукротимой гордыне.-- Разве я сама не живой пример тому, что твердая воляможет противостоять домогательству мужчин? С утра до вечера осаждает менямерзостная орда, даже в больницу пробираются они, преследуя меня по пятам, ик ночи я нахожу на своем ложе письма, исполненные гнусных обольщений. Ноникто не видел, чтобы я удостоила одного из них хотя бы взглядом, ибо воляограждает меня от соблазна. Нет правды в твоих словах: покуда женщинаистинно гнушается греха, она не уступает, тому пример я сама. -- Ах. я знаю, ты, счастливица, доселе сумела уберечь себя отсоблазна,-- с притворным смирением отвечала Елена, покосившись на сестру,--но это потому, что тебя хранит монашеское платье и суровый долг, который тывозложила на себя. Тебе защитой весь святой орден благочестивых сестер. Тыне одинока, не беззащитна, как я! Не думай, что чистотой своей ты обязанатолько собственной твердости. Я даже уверена, что и ты, София, побыв наединес юношей, не найдешь в себе ни сил, ни желания противиться ему. И тыуступишь так же, как уступаем мы все. -- Никогда! Нет, никогда! -- вскричала с гневом София.-- Я готова и беззащиты моего облачения одной своей волей выдержать любой искус. Только этого Елене и нужно было. Шаг за шагом заманивая сестру врасставленные сети, она упрямо оспаривала слова Софии, пока та, наконец,выведенная из терпения, сама не стала настаивать на испытании. Она желает,нет, требует проверки, дабы слабая духом Елена воочию убедилась, что своимцеломудрием она, София, обязана не защите извне, а собственной силе. Еленанарочито долго молчала, как будто обдумывая слова Софии, а между тем сердцезамирало у нее от нетерпения и злорадства; наконец, она промолвила: -- Слушай, София, я знаю, как подвергнуть тебя испытанию. Завтравечером я жду Сильвандра, самого красивого юношу в стране; ни одна женщинане может устоять перед ним, но выбор его пал на меня. Двадцать восемь мильпроедет он верхом ради меня; он привезет с собою семь фунтов чистого золотаи другие подарки, надеясь разделить со мною ложе. Но если бы даже он пришелс пустыми руками, я и тогда не прогнала бы его, а даже отдала бы столько жезолота, чтобы провести с ним ночь, ибо нет юноши красивее и любезнее его.Бог создал нас с тобою столь схожими лицом; голосом и станом, что, если тынаденешь мое платье, никто не заподозрит обмана. Прими завтра вместо меняСильвандра в моем доме и раздели с ним трапезу. Если он, приняв тебя заменя, потребует твоих ласк, отказывай ему под любыми предлогами. Я же всоседнем покое буду ждать и следить, окажешься ли ты в силах до полуночипротивиться ему. Но берегись, сестра; велик и опасен соблазн его близости, аеще опаснее слабость нашего сердца. И я боюсь, сестра, что ты, привык-нув котшельнической жизни, по неведению поддашься соблазну, а потому заклинаютебя отказаться от столь дерзкой игры. Елейная речь коварной сестры, которой она то заманивала, топредостерегала Софию, только подливала масла в огонь. Если испытаниезаключается в таком пустяке, гордо объявила София, то она не сомневается,что с легкостью выдержит его, и не только до полуночи, но даже до утреннейзари; она просит лишь дозволения запастись кинжалом на случай, если бы юношаосмелился прибегнуть к насилию. Услышав столь высокомерные слова, Елена, точно в порыве благоговения,опустилась на колени перед сестрой; на самом же деле она хотела толькоскрыть злорадство, сверкнувшее в ее глазах. И так было условлено, что надругой день благочестивая София примет Сильвандра; Елена в свою очередьпоклялась навеки отказаться от порочной жизни, если сестре удастся победитьсоблазн. София поспешно возвратилась к монахиням, дабы укрепиться духомподле этих богобоязненных женщин, отвернувшихся от мира и посвятивших своюжизнь убогим и больным. Она с удвоенным рвением ходила за самыми немощными и расслабленными и,глядя на их тяжелые недуги, проникалась мыслью о бренности всего земного:разве эти заживо гниющие страдальцы не знали некогда любви, не предавалисьстрасти? И что же осталось от них? -- плесень, тлен, в котором едватеплилась жизнь. Но и Елена не сидела сложа руки. Искушенная во всех ухищрениях, припомощи которых вызывают Эроса, своенравного бога, и удерживают его, онапервым делом велела своему повару, уроженцу Южной Италии, приготовить особыеяства, сдобренные всевозможными возбуждающими пряностями: в паштет онаприказала положить бобровое семя, любострастные коренья и испанский перец; ввино подмешать белены и одуряющих трав, которые туманят ум и нагоняютдремоту. Не забыла она и музыку, эту извечную сводню, словно теплый ветерокнавевающую истому на душу. Нежнейшие флейты и пылкие цимбалы притаились всоседнем покое, скрытые от взоров и потому предательски опасные дляодурманенных чувств. Предусмотрительно расставив таким образом сети дьявола,она стала нетерпеливо поджидать столь кичившуюся своей добродетелью сестру;когда та пришла, бледная от бессонной ночи, взволнованная предстоящей,добровольно вызванной, опасностью, ее на пороге окружил рой юных служанок;они повели изумленную послушницу к благоухающему водоему. Там они сняли скраснеющей от стыда Софии серое монашеское платье и принялись умащать ееплечи, бедра и спину растертыми лепестками цветов и благовонными мазямистоль нежно и вместе с тем крепко, что кровь жгуче прилила к коже. Поразгоряченному телу струилась то прохладная, то теплая вода, проворные рукиувлажняли его нарциссным маслом, нежно мяли его и так усердно натиралилоснящуюся кожу кошачьими шкурками, что голубые искры вспыхивали нашерсти,-- словом, они готовили к любовным утехам богобоязненную Софию,которая не осмелилась оказать сопротивления, точно так же, как ежевечерне --Елену. Издали доносились тихие, вкрадчивые звуки флейты, а от стен исходилоблагоухание смолы, капля за каплей сочившейся из сандаловых светильников. Икогда, наконец, София, весьма смущенная всем проделанным над нею, легла наложе и в металлических зеркалах увидала свое отражение, она показалась себечужой, но прекрасной, как никогда. Она упивалась ощущением легкости исвежести своего тела и вместе с тем стыдилась охватившей ее сладостной неги.Однако ей недолго пришлось предаваться противоречивым чувствам. Еленаподошла к ней и, ласкаясь, как котенок, стала льстивыми словами восхвалятьее красоту, пока та резко не оборвала поток ее суетной речи. Еще разлицемерно обнялись сестры, скрывая волнение: одна терзалась тревогой истрахом, другая сгорала от злобного нетерпения. Затем Елена приказала зажечьсвечи и скользнула, точно тень, в соседний покой, дабы насладитьсяподстроенным ею зрелищем. Коварная блудница успела заранее предупредить Сильвандра о том, какоедвусмысленное приключение его ожидает, и настойчиво посоветовала ему напервых порах рассеять страхи целомудренной послушницы сдержанным иблагопристойным обращением с нею. И вот когда Сильвандр, предвкушая победу вэтом забавном и необычном состязании, наконец явился и София левой рукойневольно схватилась за кинжал, которым она вооружилась для защиты отнасилия, она с удивлением увидела, что известный своею дерзостью распутникпреисполнен самой почтительной учтивости. Ибо, предупрежденный Еленой, он нетолько не пытался обнять замирающую от страха Софию или приветствовать ееслишком вольными словами, но смиренно преклонил перед ней колено. Потом,подозвав слугу, он взял из его рук тяжелую золотую цепь и пурпуровое одеяниеиз провансальского шелка и попросил разрешения накинуть его ей на плечи, ацепь надеть на шею. В столь вежливо изъясненной просьбе София не могла емуотказать и дала согласие; не шевелясь стояла она, пока он облекал ее вбогатый наряд, когда же он надевал ей на шею цепь, она вместе с прохладойметалла ощутила на затылке легкое прикосновение горячих пальцев. Но так какСильвандр этим и ограничился, то у Софии не было никаких причин для гневногоотпора. С притворной скромностью он снова склонился перед ней и, сказав, чтоон недостоин разделить с ней трапезу, ибо не стряхнул с себя дорожную пыль,смиренно попросил дозволения раньше умыться и переменить платье. Софиясмутилась, но позвала служанок и велела отвести гостя в покой для омовения.Однако служанки, послушные тайному приказу Елены, намеренно превратноистолковали слова Софии и мгновенно совлекли с юноши одежды, так что онпредстал перед нею нагой и прекрасный, точно изваяние Аполлона -- языческогобога, стоявшее прежде на рыночной площади и разбитое на куски по приказаниюепископа. Потом они натерли его маслами, омыли ему ноги теплой водой, неспеша вплели розы в волосы улыбающемуся обнаженному юноше и, наконец,облачили его в новый пышный наряд. И когда Сильвандр вторично приблизился кСофии, он показался ей еще прекраснее прежнего. Но едва заметив, что еепленяет его красота, она в гневе на самое себя поспешила удостовериться, чтоспрятанный в складках платья спасительный кинжал под рукой. Однако никакойнужды выхватывать его не было, ибо юноша с не меньшим уважением, чем ученыемагистры, посещавшие больницу, вежливо занимал ее пустыми речами, и все еще-- теперь уже скорее к огорчению ее, чем к удовольствию,-- не представлялсяслучай блеснуть перед сестрой примерной женской стойкостью: как известно,для того, чтобы отстоять свою добродетель, необходимо, чтобы кто-нибудьпокусился на нее. Однако Сильвандр, видимо, и не помышлял об этом, и втомных звуках флейты, все громче раздававшихся в соседнем покое, было большенежной страсти, чем в словах, которые произносили алые уста юноши, казалось,созданные для любви. Точно сидя за столом в кругу мужчин, он невозмутимоповествовал о состязаниях и военных походах и так искусно притворялсяравнодушным, что София и думать забыла об осторожности. Беспечно лакомиласьона пряными яствами и пила дурманящее вино. Раздосадованная, дажеразозленная тем, что юноша не дает ей ни малейшего повода доказать сестресвою неприступность и дать волю праведному гневу, она, наконец, сама пошланавстречу опасности. Неведомо как и откуда на нее вдруг нашло задорноевеселье, она стала громко смеяться, раскачиваясь и вертясь во все стороны,но ей не было ни стыдно, ни страшно -- ведь до полуночи не так уж далеко,кинжал под рукой, а этот мнимопламенный юноша холоднее, чем стальное лезвие.Все ближе и ближе придвигалась она к нему в надежде, что наконец-топредставится случай победоносно отстоять свою добродетель; сама того нежелая, богобоязненная София, снедаемая честолюбием, изощрялась в искусствеобольщения в точности так, как это делала, ради сугубо земных благ, еепрелюбодейка сестра. Но мудрое изречение гласит, что, если тронуть хотя бы волос в бородедьявола, он непременно вцепится тебе в загривок. Так, в пылу соревнования,случилось и с Софией. От вина, приправленного дурманом без ее ведома, откурящихся благовоний, от сладостно-томящих звуков флейты у нее сталипутаться мысли. Речь превратилась в невнятный лепет, смех -- в пронзительныйхохот, и ни один доктор медицины, ни один правовед не мог бы доказать передсудом, случилось ли это с ней во сне или наяву, в опьянении или в твердойпамяти, с ее согласия или вопреки ее воле, но так или иначе -- задолго дополуночи произошло то, что, по велению бога или его соперника, рано илипоздно должно произойти между женщиной и мужчиной. Из потревоженных складокодежды со звоном упал на мраморные плиты пола припрятанный кинжал, но --странно: утомленная праведница не подняла его, не вонзила в грудь дерзкогоюноши; ни плача, ни шума борьбы не донеслось до ушей Елены. И когда, вполночь, торжествующая блудница ворвалась с толпою слуг в комнату, ставшуюбрачным покоем, и, сгорая от любопытства, подняла факел над ложемпобежденной сестры -- напрасно было бы отрицать или каяться. Дерзкиеслужанки, по языческому обычаю, осыпали ложе розами более алыми, чем щекикраснеющей Софии, слишком поздно опомнившейся и понявшей свое поражение. НоЕлена заключила смущенную сестру в объятия и горячо поцеловала ее; пелифлейты, гремели цимбалы, словно великий Пан вернулся на христианскую землю;полуобнаженные девушки, точно вакханки, кружились в хороводе, славословяЭроса, отвергнутого бога. Потом они развели костер из благоухающего дерева,и жадные языки пламени пожрали преданный поруганию строгий монашеский наряд.Новообращенную гетеру, которая, не желая признавать свое поражение, томнойулыбкой давала понять, что добровольно покорилась прекрасному юноше,служанки так же увенчали розами, как ее сестру; они стояли рядом,взволнованные, с пылающими щеками, одна -- сгорая от стыда, другая --торжествуя победу; теперь уже никто не мог бы отличить Софию от Елены,согрешившую смиренницу от блудницы, и взоры юноши переходили от одной кдругой с новым, вдвойне нетерпеливым вожделением. Тем временем охваченные буйным весельем слуги распахнули настежь окна иворота дворца. Ночные гуляки, поднятый с постели беспутный люд, смеясь икрича, стекался со всех сторон, и солнце еще не успело позолотить кровли,как, словно вода из всех желобов, побежала по улицам молва о блестящейпобеде Елены над мудрой Софией, порока над целомудрием. Едва услышав опадении столь, казалось, незыблемого оплота добродетели, мужи городапоспешили во дворец, где (буде сказано без утайки) нашли радушный прием, ибоСофия, обращенная столь же мгновенно, как и преображенная, осталась у Еленыи всеми силами старалась сравняться с ней пылкостью и усердием. Настал конецраздорам и взаимной зависти; избрав одно и то же позорное ремесло, грешныесестры жили в добром согласии под одной кровлей. Одна убирала волосы, какдругая, носила такие же наряды и украшения, что и другая, и так как теперьони обе одинаково смеялись и шептали нежные слова, то для сластолюбцевначалась новая, нескончаемая и увлекательная игра: угадывать по пламеннымвзглядам, поцелуям и ласкам, кого они держат в объятиях -- блудницу Еленуили некогда благочестивую Софию. Редко удавалось кому-нибудь узнать, накоторую из сестер истрачены деньги, столь разительно было сходство междуними; к тому же лукавые близнецы с особенным удовольствием нарочно дурачилилюбопытных. Итак, не впервые в нашем обманчивом мире, Елена восторжествовала надСофией, красота над мудростью, порок над добродетелью, извечно грешная плотьнад зыбким и кичливым духом, и вновь подтвердилась истина, на которуюсетовал еще Иов многострадальный, что нечестивые благоденствуют на земле, аправедные поставлены на посмешище, непорочные отданы на посрамление. Ибо вовсей стране ни мытарь, ни надсмотрщик, ни бондарь, ни ростовщик, ни золотыхдел мастер, ни пекарь, ни карманник, ни церковный вор не собирал тяжкимтрудом своим столько денег, сколько сестры-близнецы своим любовным рвением.С полным единодушием они опустошали самые тяжелые сундуки и самые полныеларцы, деньги и драгоценные каменья, словно проворные мыши, еженощносбегались в их дом. Унаследовав от матери вместе с красотой бережливость ирасчетливость лавочницы, они не расточали золота, как большинство подобныхим женщин, на пустые безделушки: нет, они оказались умнее ипредусмотрительно отдавали свои деньги в рост, пускали в оборот, ссужая имихристиан, иудеев и язычников, и притом с таким упорством, что вскорости вэтом вертепе скопилось монет, камней, верных долговых обязательств инадежных закладных больше, чем в любом другом доме. Не удивительно, что,имея такой пример перед глазами, молодые девушки той страны уже не желалиидти в судомойки и студить руки у лоханей с бельем; и вот, по вине сестер,наконец помирившихся между собой, этот город стяжал наихудшую славу, и егоне называли иначе, как новым Содомом. Но есть истина и в другом старинном изречении: как бы резво ни скакалчерт, рано или поздно он сломит ногу. Так и здесь великий соблазн в конечномсчете послужил в назидание. Ибо по мере того как шли и уходили годы,мужчины, пресытившись, все меньше увлекались игрой в загадку. Гости являлисьреже, раньше гасились факелы в доме, и уже давно все знали о том, о чем нежелали знать сестры и о чем молча говорило зеркало мигающим светильникам: оморщинках возле задорных глаз, об отцветающем перламутре блекнувших щек.Напрасно силились они ухищрениями искусства вернуть то, что ежечасноотнимала у них безжалостная природа, напрасно гасили седину на висках,разглаживали ножами из слоновой кости морщины и подкрашивали губы усталогорта; годы, бурно прожитые годы, давали себя знать, и едва миновала юностьсестер, как мужчины пресытились ими, ибо пока они отцветали, повсюду кругомпоявлялись другие девушки, каждый год новый выводок -- прелестные создания смаленькой грудью и шаловливыми кудрями, вдвойне обольстительные для мужскоголюбопытства своей нетронутой чистотой. Все тише становилось в доме нарыночной площади, ржавели дверные петли, напрасно горели факелы и благоухалисмолы, некому было греться у пылающего очага, некого ждать разряженнымсестрам. Флейтисты, лишившись слушателей, забросили свое чарующее искусствои от скуки целыми днями играли в кости, и привратник, обязанный всю ночьподжидать гостей, толстел от избытка непотревоженного сна. Одиноко сиделисестры за длинным столом, некогда звеневшим от взрывов смеха, и, так какникто уже не приходил коротать с ними время, у них было много досуга длявоспоминаний о прошлом. И в первую очередь София с грустью думала о томвремени, когда, отвернувшись от земных соблазнов, она вела суровуюбогоугодную жизнь; теперь она часто брала в руки запыленные священные книги,ибо мудрость охотно посещает женщин, когда от них бежит красота. Имало-помалу в обеих сестрах совершалось чудесное превращение, ибо как в дниюности Елена-блудница поборола Софию благочестивую, так теперь София, правдас большим запозданием и успев изрядно нагрешить, с успехом убеждала своюслишком привязанную к земному сестру отказаться от мира. В доме по утрампроисходило таинственное движение: София украдкой стала посещать стольпозорно некогда покинутую больницу, дабы вымолить прощение у монахинь,сначала одна, а потом вместе с Еленой, и, когда обе сестры объявили, что всенажитые грехом деньги они хотят без остатка на вечные времена завещатьбольнице, даже маловеры перестали сомневаться в искренности их покаяния. И так случилось, что в одно прекрасное утро, когда привратник еще спал,две просто одетые женщины, прикрыв лицо от нескромных взоров, бесшумно,словно тени, выскользнули из пышного дома на рыночной площади почти столь жеробко и смиренно, как пятьдесят лет тому назад вышла из него другая женщина-- их мать, когда возвращалась из нежданного богатства в нищету окраиннойулички. Осторожно шмыгнули сестры в боязливо приоткрытые ворота, и те, что втечение целой жизни, соревнуясь в суетном тщеславии, требовали внимания ксебе всей страны, теперь смиренно прятали лица, дабы путь их осталсяневедомым и судьба предана забвению. Если верить молве, они после долгих летзатворничества окончили свою жизнь в женском монастыре чужой страны, гденикто не знал об их прошлом. Но богатства, завещанные ими, оказались стольнесметными и так велика была ценность золота, украшений, самоцветов изакладных, что решено было во славу города возвести новую больницу, такуюпрекрасную и величественную, какой еще не знала Аквитания. Некий северныйзодчий сделал чертеж, двадцать долгих лет день и ночь трудились толпырабочих, и когда, наконец, великое дело было закончено, народ в изумлениидивился на новое здание. Ибо не так, как обычно, вздымалась над ним однагрозная четырехугольная башня,-- нет, женственно-стройные, одетые вгранитное кружево, высились здесь две башни, одна справа, другая слева,столь сходные между собой размерами, обликом и тонким очарованием резьбы,что с первого дня люди назвали их "сестры-близнецы" -- потому ли, что однабыла отражением другой, или еще и потому, что народ, который всегда хранитпамять о знаменательных событиях, передавая ее в веках из рода в род, нехотел забывать легенды, рисующей грешную жизнь и обращение двух сестер, --легенды, которую рассказал мне мой краснощекий собутыльник, быть может ужеслегка под хмельком, при свете полночной луны. Популярность: 10, Last-modified: Fri, 28 May 1999 14:00:40 GMT

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.