Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

ПОМОЩЬ В ПРЕОДОЛЕНИИ КРИЗИСА ИДЕНТИЧНОСТИ



Работа психолога-консультанта, психотерапевта с бежен­цами и вынужденными мигрантами должна быть, в первую очередь, нацелена на восстановление целостности и интег-рированности личности. Достичь этого можно через преодо­ление последствий кризиса идентичности, изменений в мо-тивационно-потребностной сфере, осознание и снятие не­гативных проекций, формирование установок толерантного сознания, преодоление культурных барьеров и последствий

Методы психологической реабилитации...

культурного шока в сочетании с психотерапией посттравма­тических стрессовых расстройств.

Необходимо помнить, что это чрезвычайно трудный про­цесс. «Никакого практического краткого руководства по пре­одолению кризиса идентичности не существует; с ним можно справиться лишь в результате фундаментального преобразования человека» (Фромм, 1999. С. 133). Как утверждает Э. Фромм, кри­зис идентичности преодолим только тогда, когда человек вновь станет жизнелюбивым и активным.

Направления психотерапии, которые наиболее подходят для оказания помощи вынужденным мигрантам, задаются одним из центральных положений гуманистической психо­логии: прежде чем определить, как дальше жить и что де­лать, следует выяснить, кто же Я такой. В этой ситуации глав­ная задача психолога — помочь вынужденным мигрантам собрать рассыпавшуюся идентичность из осколков, воссоз­дать ее целостный узор. В то же время узор этот уже никогда не будет прежним. Представление о себе станет иным, но важно помочь прийти к его определенности и целостности.

Для преодоления кризиса идентичности вынужденный мигрант должен осознать происходящие в нем и вокруг него изменения. Это можно сделать, попытавшись ответить на вопросы: «Что во мне изменилось? Что никогда не станет прежним во мне? Как изменились мои близкие и как эти изменения повлияли на наши отношения?» Подобное осоз­нание уже станет первым шагом на пути воссоздания иден­тичности, возрождения личности, обретения самого себя.

Следующий шаг в преодолении кризиса — поиск ответа на вопрос: «Что Я должен делать?» «Вопросы, задаваемые людь­ми в ходе поисков идентичности, реального "Я" и т.д., — это в очень большой степени вопросы долженствования: Что мне следует делать? Кем мне следует быть? Как мне следует разре­шить эту конфликтную ситуацию?» (Маслоу, 1999. С. 109). Все эти вопросы наиболее остро стоят перед личностью, вынуж­денно покинувшей родину, находящейся в поисках новой иден­тичности. Предоставить человеку возможность задуматься над тем, кто он такой, кем он был раньше и кем может стать в будущем, что соответствует его природе, его желаниям, по­требностям, — значит помочь ему обрести путь к этическим и 308

Психическое здоровье мигранта

ценностным решениям, к более мудрым актам выбора, к дол­жному (Маслоу, 1999).

Логотерапия и экзистенциальный анализ.Особая роль при оказании помощи вынужденным мигрантам в преодолении кризиса идентичности отводится логотерапии. Родоначаль­ник логотерапии — немецкий психиатр Виктор Франкл (Франкл, 1990, 1997, 2001). Сейчас это направление развива­ется его последователями в рамках экзистенциального ана­лиза (Лэнгле, 2001).

Основной акцент логотерапия ставит не на том, что с человеком случилось в прошлом или происходит сейчас, а на том, как человек к этому относится, какой смысл это для него имеет («логос» применительно к «логотерапии» означа­ет именно смысл, поэтому ее еще называют «смыслоцент-рированной терапией»). Центральной задачей психотерапии, как и основной задачей человеческой жизни, Франкл счи­тает поиск и осуществление смысла, «направляющего ход бытия» (Франкл, 1990. С. 285).

Во многом идеология психотерапии Франкла родилась из его личного опыта пребывания в нацистском лагере смерти. К этому опыту он обращается во многих своих тек­стах, но в первую очередь в книге «Человек в поисках смыс­ла» (Франкл, 1997), «одно чтение которой может быть те-рапевтичным для многих клиентов» (Jvey etal, 1997). Уме­ние найти позитивные моменты тогда, когда ты находишься в ситуации господства абсолютного зла и бесчеловечнос­ти, найти смысл в самом страдании — на это, по мнению Франкла, способен лишь человек, и это одна из самых ценных его способностей. Франкл ссылается на слова Эйн­штейна, что «тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла, не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспосо­бен» (Франкл, 1990. С. 36).

В экзистенциальном анализе различают три уровня бы­тия: телесный (физический), душевный (психический) и духовный. На первых двух уровнях человек стремится к под­держанию физического благополучия, здоровья своего тела и реализации витальных потребностей, в то время как на третьем уровне он «ищет смысл жизни, ценностную опору, веру, любовь, справедливость и пр.» (Лэнгле, 2001. С. 9).

Методы психологической реабилитации...

Логотерапия и экзистенциальный анализ подчеркивают, что «духовное противостоит психофизическому», «духовно-экзистенциальное измерение человека способно полемизи­ровать с его телесно-душевным бытием» (там же). Эта спо­собность человека к «открытости» по отношению к самому себе, способность дистанцироваться от самого себя и как бы извне взглянуть на себя называется способностью самоотст­ранения или самодистанцирования. На нее опирается широ­ко известный метод парадоксальной интенции, описанный

выше.

Другая основная способность человека названа Франклом «самотрансценденция». Это стремление преодолеть «собствен­ную замкнутость во внутреннем мире своих потребностей, желаний и напряжений», что дает возможность «стать от­крытым для диалога с миром» (там же. С. 10). Франкл так писал о самотрансценденции: «Только в той мере, в какой человек выходит за пределы самого себя, он может самореа­лизоваться — в служении делу или в любви к другому чело­веку! Иными словами, цельным человек бывает только тог­да, когда он посвящает себя какому-либо делу или другому человеку» (Франкл, 2001. С. 221). На этой способности осно­вана другая техника логотерапии, называемая дерефлексией. Если, применяя парадоксальную интенцию, человек усили­вает свой симптом, что позволяет ему как бы «иронизиро­вать над неврозом», то дсрефлексия снимает навязчивое са­монаблюдение («гиперрефлексию»), что «дает возможность игнорировать симптом» (там же. С. 197). Согласно Франклу, гиперрефлексия ответственна, в частности, за феномен «эк­зистенциального вакуума», характерного для современной западной цивилизации, вследствие чего возникают «нооген-ные неврозы» — неврозы потери смысла жизни.

В техническом отношении логотерапия близка к когни-тивно-бихевиоральной терапии. Методы парадоксальной ин­тенции, дерефлексии, изменения установок и позитивного переформулирования (их называют методами сократическо­го диалога) характерны для обоих направлений. Вместе с тем, по словам мультикультурных психотерапевтов, считающих подход Франкла особо ценным для работы в кросс-культур­ном контексте, логотерапия «создает важный мостик между 310

Психическое здоровье мигранта

экзистенциально-гуманистическими и когнитивно-бихеви-оральными теориями» (Ivey et al., 1997, p. 380).

Работы Франкла по логотерапии носят в основном мето­дологический характер. Усилиями его последователей созда­на система феноменологической психотерапии, получившей общее название «экзистенциальный анализ», в которую логотерапия входит как составная часть. Экзистенциальный анализ ставит своей целью «помочь личности в том, чтобы она открыла в себе способность свободно (в духовном и эмо­циональном смысле) и полно проживать свою жизнь, смог­ла выйти на аутентичные установки и актуализировать лич­ную ответственность по отношению к собственной судьбе и миру» (Лэнгле, 2001. С. 5). Эта цель решается с помощью «ана­лиза обстоятельств жизни человека как "прояснения, раскры­тия" скрытых в ней ценных возможностей» (там же. С. 7). Таким образом, метод особенно подходит для работы с людь­ми, находящимися в кризисном состоянии, актуализируя личностный потенциал в предельно сложных жизненных ситуациях.

Усилия экзистенциального анализа направлены на сози­дание собственной полноценной жизни (целостную и состо­явшуюся жизнь экзистенциальные аналитики называют «эк­зистенцией»), творение своего будущего. Для этого опреде­ляется, где экзистенция блокируется, и проводится работа по снятию блоков. Могут быть следующие варианты блоки­рованной экзистенции:

• Настоящее заслоняется «грузом прошлого» — в этом слу­чае с помощью биографического метода проводится фено­менологический анализ неассимилированного, в первую оче­редь, травматического опыта, причем, в отличие от «психо­логической археологии» психоанализа, предметом изучения становятся те жизненные области, где в настоящее время аккумулированы препятствия, а также изжившие себя лич­ностные установки, от которых человек не может избавиться.

• Отсутствие доступа к своему потенциалу — в этом слу­чае работа направляется на содействие реализации личных способностей, самоприятие и доступ к собственным чувствам.

• Утрата базовых ориентиров, лежащая, в частности, в основе феномена «экзистенциального вакуума», — здесь пред-

Методы психологической реабилитации..

метом анализа становятся основные экзистенциальные воп­росы: «Ради чего живет человек?», «Что нужно сделать, что­бы моя жизнь стала осмысленной?» (Лэнгле, 2001. С. 12—13). Расстройства, при которых может применяться экзистен­циальный анализ — психосоциальные, психосоматические и психически обусловленные эмоциональные и поведенчес­кие нарушения — включают в себя основные проблемы вы­нужденных мигрантов. Вместе с тем, этот метод имеет и огра­ничения, связанные, в частности, с тем, что он осуществля­ется преимущественно в вербально индуцированном процессе. Таким образом, его нелегко применять с культурно отлича­ющимися клиентами. Кроме того, один из основных методов экзистенциального анализа — работа с биографией — про­тивопоказан при высоких эмоциональных нагрузках, так как может привести к состоянию перенапряжения и даже спо­собствовать повышению суицидального риска у клиента (Лэнг­ле, 2001).

1! хрестоматия

Г.У. СОЛ ДАТ ОБА

чужие среди своих: этнопсихологические

ПРОБЛЕМЫ АДАПТАЦИИ ВЫНУЖДЕННЫХ МИГРАНТОВ*

В главе книги доцента кафедры психологии личности фа­культета психологии МГУ им. М.В. Ломоносова, доктора психо­логических наук Г.У. Солдатовой «Межэтническая напря­женность» представлены некоторые эмпирические результаты исследования вынужденных мигрантов из Грузии и Чечни. Рас­сматриваются особенности влияния этнополитической ситуа­ции на личность мигранта, исследуются трансформации иден­тичности, изменение уровня агрессивности, типы реагирования.

В 1990-х гг. Северный Кавказ превратился по существу в бу­ферную зону, вобравшую в себя вынужденных мигрантов по­чти из всех «горячих» точек бывшего СССР. В середине 90-х гг. одно из первых мест среди северокавказских республик по на­сыщенности переселенцами со всей России принадлежало Се­верной Осетии-Алании. Здесь в 1995 г. было сосредоточено свы­ше 680 вынужденных мигрантов на каждые 10 тыс. жителей. Во второй половине 1990-х гг. прочное первенство в регионе по числу вынужденных мигрантов стала занимать Республика Ингушетия. В конце 1999 г. регистрационная служба республики зафиксировала более 150 тыс. вынужденных переселенцев. Эта массовая миграция явилась результатом военных действий на территории Чечни и составила практически половину от всего населения Республики Ингушетия.

* Солдатова Г.У. Психология межэтнической напряженнос­ти. М: Смысл, 1998. С. 326-348.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы... 313

Вынужденные мигранты Северного Кавказа — одно из самых трагических «человеческих» порождений конфликт­ных и кризисных ситуаций межэтнической напряженности. Они, как правило, третья сторона в конфликтах, но глав­ные жертвы войн и межэтнических столкновений. Каков их психологический портрет? Что несут в себе эти люди, в од­ночасье переступившие черту, отделяющую благополучную жизнь от неизвестности, нищеты, унижений? Каковы пси­хологические особенности трансформации личности мигранта в условиях психотравмирующего воздействия ситуаций меж­этнической напряженности?

Социально-психологические исследования вынужденных мигрантов на Северном Кавказе и с Северного Кавказа, проведенные автором и при его участии в 1991 — 1992 и 1994—1995 гг., позволили найти некоторые ответы на по­ставленные вопросы.

Материалом для анализа послужил ряд исследований. В октябре-ноябре 1991 г. совместно с сотрудниками Института языка, литературы и истории г. Орджоникидзе (Северная Осетия) было опрошено 350 вынужденных мигрантов из Грузии. Опрос проводился в основном в местах размещения мигрантов: в санаториях, общежитиях и на турбазах. Соци­ологический опросник включал 50 вопросов. В качестве пси­хологического инструментария был использован Диагнос­тический тест отношения (ДТО).

В августе 1994 г. в Северной Осетии (г. Владикавказ) было проведено психологическое исследование вынужденных рус­ских переселенцев из Грозного (38 человек). Опрос прово­дился во время строительства для них поселка на месте По­пова хутора, входящего в число спорных территорий между Северной Осетией и Ингушетией. Русским предлагалось по­селиться на «спорной» территории и фактически выполнять роль буфера между конфликтующими сторонами. Опрос вы­нужденных переселенцев из Грозного проводился по месту их жительства или работы, в общежитиях Владикавказа, в недостроенных домах в поселке.

В марте-апреле 1995 г. было осуществлено исследование русских мигрантов из Грозного (36 человек), покинувших республику в разгар военных действий в январе 1995 г. С це314

Психическое здоровье мигранта

лью дифференциации с предыдущей группой респондентов, эту группу мы будем называть беженцами. Беженцы из Гроз­ного опрашивались в Москве, где временно проживали у своих родственников и знакомых. По той же эмпирической программе были опрошены 30 русских москвичей, которые составили контрольную группу.

Исследования беженцев и вынужденных переселенцев из Грозного проводились по единой программе, состоящей из 5 методик: Тест рисуночной фрустрации Розенцвейга, ДТО, опросник агрессивности Басса—Дарки, методическая раз­работка «Типы этнической идентичности», модифициро­ванный тест Куна.

Социально-психологические проблемы невозможно по­нять без социального контекста. Поэтому ниже представлена краткая хронология событий и общая характеристика рес­пондентов, полученная на основе материалов опроса, про­веденного перед психологическим тестированием.

ситуации и респонденты

1. Вынужденные мигранты из Грузии. В конце 1990 г., после объявления о создании независимой демократической рес­публики Южная Осетия и ее выходе из Грузии, конфликт между Южной Осетией и Грузией приобретает открытую военную форму. В период пика конфликта в феврале-марте 1991 г. поток мигрантов в Северную Осетию достигает почти 100 тыс. человек. Последовавший в октябре 1992 г. вооружен­ный осетино-ингушский конфликт в немалой степени был обусловлен этим фактором. Известно, что мигранты из Юж­ной Осетии приняли непосредственное участие в конфлик­те, так как большинство из них были расселены в спорном Пригородном районе Северной Осетии. По отношению ко всему населению республики это составило почти 16%. В со­ответствии с выявленными мировой практикой закономер­ностями, такое соотношение поднимает социальную напря­женность выше допустимого уровня. В конце 1999 г. в Север­ной Осетии-Алании все еще оставалось свыше 29 тыс. вынужденных мигрантов из Грузии (по данным миграцион­ной службы Северной Осетии-Алании), что составило поч­ти 90% от всех вынужденных мигрантов в республике.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

Конфликт в Южной Осетии определил исход осетин не только с ее территории, но и со всей Грузии. Из всех при­бывших в Северную Осетию осетин 70% были жителями са­мых различных районов Грузии. Их скорее можно отнести к категории вынужденных переселенцев, нежели беженцев. Большинство из них не испытало непосредственной смер­тельной угрозы, не были разрушены их дома или захвачены квартиры. Их выезд из Грузии был обусловлен неудовлетво­ренностью общественно-политической обстановкой, анти­осетинскими публикациями в местной печати. Из опрошен­ных респондентов, прибывших из Грузии, лишь 14% были из Южной Осетии, все остальные — из внутренних областей Грузии. Причем четвертая часть всех опрошенных приехала из Тбилиси.

В качестве главной причины отъезда вынужденные миг­ранты из Грузии называли «преследование за национальную принадлежность» (85% от всего числа опрошенных). Приня­тию трудного решения покинуть родной дом способствовало то, что более половины опрошенных жили под «страхом увольнения с работы», непосредственно сталкивались с кон­кретными угрозами физической расправы, были свидетеля­ми насилия по отношению к ближайшим родственникам. Кровь, пролитая в грузино-осетинском конфликте, опреде­лила основную направленность агрессии внутри Грузии в начале 1990-х гг. в сторону осетин и ускорила отъезд тех, кто поначалу лишь подумывал об этом.

Помимо морального и психологического ущерба вынуж­денные мигранты принесли с собой тяжелый груз матери­альных потерь. Только четвертая часть опрошенных знали, что с их домами и имуществом все в порядке. Большинство респондентов либо вообще не имели никакой информации (30%), либо она оказалась крайне неутешительна: их дома с разрешения или без разрешения властей были заняты чужи­ми людьми (32%) или же разрушены и сожжены (13%). На прежнем месте жительства практически все респонденты имели либо собственные дома (64%), либо государственные квартиры (32%).

Наиболее острыми социальными вопросами для осетинс­ких мигрантов из Грузии стали «отсутствие жилья», «отсут1

ствие работы» и «отсутствие прописки». Спустя четыре года после нашего опроса эти проблемы в определенной степени удалось разрешить. Около 70% трудоспособного населения из числа осетин-мигрантов нашли работу, остальные заня­лись торгово-челночными операциями.

В период опроса более 90% респондентов имели времен­ное жилье в общежитиях, пансионатах, гостиницах, на тур­базах, у родственников, друзей и т.д. Из числа последних половина считали свое жилищное положение нетерпимым и занимались поисками другого жилья. Не намного лучше скла­дывалась ситуация с работой. По нашим данным, число не­работающих составило практически половину из всех опро­шенных нами перемещенных лиц. Причем, их подавляющая часть (77%) — люди активного возраста от 20 до 59 лет. Кро­ме этого, во время опроса почти у 40% респондентов никто из трудоспособных членов семьи не работал. В результате 44% опрошенных рассчитывали главным образом на государствен­ные пособия, на помощь благотворительных фондов, род­ственников, знакомых, 16% использовали еще сохранивши­еся накопления, продавали имущество.

2. Вынужденные мигранты из Чечни. Уже в первой полови­не 1990-х гг. из Чечни в массовом порядке начинает выезжать русскоязычное население. Общее число вынужденных миг­рантов из Чечни к концу 1996 г. приблизилось к 400 тыс. че­ловек, что составило около трети всего населения республики. К концу 1999 г. миграционный потенциал Чечни был прак­тически исчерпан.

С декабря 1994 по апрель 1995 гг. Федеральной миграцион­ной службой России было зафиксировано свыше 320 тыс. беженцев из Чечни, которые временно проживали на терри­тории смежных регионов. Переселенцы неславянских нацио­нальностей чаще оседали в соседних Дагестане и Ингушетии. Особенно переполненной оказалась маленькая Ингушетия. К 1996 г. здесь на 10 тыс. жителей было 276 вынужденных мигрантов, а в октябре 1999 г. уже 1295.

Такое соотношение с большим запасом перекрыло лю­бые предельные цифры, позволяющие сохранить некоторую социальную стабильность. Русские мигранты из Чечни стре­мились дальше: в Ростовскую область, Ставропольский и

среди своих: этнопсихологические проблемы... 317

•Краснодарский края. Они пополнили также пестрый состав вынужденных мигрантов Северной Осетии-Алании. -4 Почти все приехавшие в Северную Осетию из Грозного вынужденные переселенцы оценивали положение русских в Чечне как крайне неблагоприятное. Среди главных причин Принятия решения о миграции назывались следующие: «не вижу будущего для своих детей», «материальные трудности», «русских вытесняют из различных сфер жизни», а также опа­сения за свою жизнь и жизнь детей. Задолго до начала в Чеч­не боевых действий события, связанные с угрозой безопас­ности, оказались существенными аргументами миграции рус­ских из этой республики.

Русские, покинувшие Грозный в январе 1995 г., за ред­ким исключением, не собирались мигрировать ни по эконо­мическим причинам, ни по причине дискриминации. Об этом свидетельствуют и более высокая оценка ими уровня безо­пасности проживания в Чечне по сравнению с вынужден­ными переселенцами предыдущих лет. В 1995 г. русские бежа­ли главным образом от войны и связанных с ней ужаса и страха за свою жизнь.

Из беженцев, оказавшихся в Москве, две трети приехали к проживающим здесь родственникам. Как показал опрос, именно на их поддержку и на собственные силы рассчиты­вала подавляющая часть беженцев. И все же в самом начале своего «крестного пути» почти треть опрошенных надеялась на помощь федеральных властей, по приказу которых ракет­ные удары по Грозному в январе 1995 г. вдребезги разбили их и так незадавшуюся жизнь. Но что Москва не ждет их с рас­простертыми объятиями, осознавали все беженцы. Практи­чески никто из них не надеялся на сочувствие и поддержку со стороны москвичей.

С другими мыслями и настроением переезжали в Север­ную Осетию вынужденные переселенцы из Грозного. Неболь­шая их часть также мигрировала с надеждой на помощь род­ственников, но число назвавших в качестве причины пере­езда исключительно важное для мигрантов обещание жилья, ненамного превосходило число респондентов, для которых наиболее значимыми оказались психологические аспекты. Одной из главных причин сознательного выбора Северной I

f Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

Осетии в качестве места проживания стало представление о позитивном отношении местного населения. Большинство переселенцев отметило, что «к русским здесь относятся луч­ше, чем в других республиках Северного Кавказа» и что «меж­ду казаками и осетинами всегда были хорошие отношения». Поэтому новое место жительства психологически устраива­ло значительную часть русских переселенцев из Грозного, которые оценивали степень безопасности русских в Север­ной Осетии на «4» и «5» баллов (при оценке по 5-балльной шкале).

Что касается возвращения обратно в Чечню, то половина всех вынужденных мигрантов не представляла себе этого ни при каких условиях. Вторая половина беженцев не исключа­ла возможности вернуться в Грозный при гарантии безопас­ности, возмещения ущерба и «восстановления прежней жиз­ни». Более негативно к перспективе возвращения отнеслись вынужденные переселенцы, сознательно покинувшие рес­публику. Некоторые из них условием возвращения называли даже «высылку чеченцев».

результаты исследования

Сравнительный анализ утверждений по тесту Куна «Кто Я?» (Burns, 1979), полученных при опросе русских вынуж­денных переселенцев, беженцев и жителей Северной Осе­тии-Алании (осетин и русских), выявил определенные раз­личия в видении ими себя в системе жизненных отношений личности. Как и в стандартных случаях, у вынужденных миг­рантов объективные характеристики (социальный статус, семейные роли, пол и возраст) доминируют над субъектив­ными (личностные признаки, самооценка, результаты осо­бых жизненных обстоятельств). Но между вынужденными переселенцами и беженцами есть разница.

У беженцев, во-первых, число объективных характерис­тик значимо ниже и, во-вторых, среди них доминировали специфические групповые категории. Среди беженцев никто не назвал себя ни гражданином России, ни гражданином республики (Чечни), никто не вспомнил о своей половой или религиозной идентификации, но почти половина опро­шенных отнесла себя к категориям из разряда специфичес-

I ких: бомж, безработный, нищий, беженец и др. Для сравне­ния: среди постоянных жителей республик России таких са-, йоидентификаций менее 1% от общего количества характе-> ристик. Причем, для респондентов само понятие «беженец» ji в середине 1990-х гг. еще не обрело свой смысл и было менее значимой статусной категорией по сравнению с «бомжом», «бездомным», «нищим».

Основные статусные социальные характеристики, такие как гражданство и национальность, для русских беженцев потеряли актуальность. Это говорит о кардинальной транс­формации структуры идентичности — беженцы осознают себя выброшенными за пределы главных жизненных отношений в обществе. Глубинной основой этого процесса является де­формация мотивационно-потребностной сферы, в том чис­ле потребности в идентичности, социальной присоединен-

ности.

Для вынужденных переселенцев потребность в социаль­ной присоединенности, как возможность принадлежать к группам, которые способны защитить, сохраняет свою зна­чимость. Помимо этнической принадлежности, для них ак­туальна гражданская принадлежность («Гражданин России») и принадлежность к казачеству. Но главная надежда вы­нужденного переселенца — на свою семью. Это основная группа поддержки в трудной ситуации. В девять раз чаще, чем беженцы, вынужденные переселенцы определяют себя с позиции семейной, супружеской ролевой и статусной иден­тификации. Таким образом, у вынужденных переселенцев сохраняется основная структура идентичности, где остаются значимыми общечеловеческая, семейная, профессиональная, половая принадлежности. Тем не менее, иерархия идентич-ностей приобретает свою региональную специфику: на тре­тьем месте по значимости у русского переселенца на Север­ном Кавказе — принадлежность к казачеству, как к группе, способной защитить здесь русских.

Идентичность беженцев не структурирована, расплывча­та и в значительной степени определяется на основе субъек­тивных характеристик и самооценок, отражающих трагичес­кий характер их мироощущения. Если у вынужденных пере­селенцев субъективные характеристики составляют только 320

Психическое здоровье мигранта

десятую часть всех самоидентификаций, то у беженцев их почти половина (44%). Среди самооценок доминируют де­прессивно-пессимистические: «человек без будущего» (5%), «никому не нужный» (5%), «оскорбленный», «униженный», «растоптанная личность» (6,4%), «разбитый», «морально уби­тый», «подавленный», «растерянный», (5,7%), «беззащит­ный», «бесправный», «зависимый» (5%), «ограбленный», «человек без родины», «лишний» (2,8%). Эти определения отражают астенические переживания собственной малоцен-ности, стыда, незащищенности, подавленности и унижен­ности. Причем агрессивный оттенок — «мстительный, воин­ственный, злой» имеет лишь небольшая часть определений (2,1%). Выделяется отдельный самоуничижительный комп­лекс: «бич», «никто», «не-человек», «дерьмо», «с клеймом "Чечня"», «скот», «тень», «никчемный человек», «убогий», «отброс общества» (11,3%).

У беженцев идентичность, как социально-психологи­ческий регулирующий механизм, не выполняет свои ос­новные функции: интегрирующую на групповом уровне и адаптивную — на личностном. Разрушение системы жиз­ненных отношений определяет дезориентацию в социаль­ном пространстве: разрушение потребности в социаль­ной присоединенности дополняется неготовностью к раз­решению ситуации собственными силами. В то же время у вынужденных переселенцев этническая идентификация, так же как и другие этнополитические категории, оста­ется одним из важных адаптивных и интегрирующих ме­ханизмов.

В регионах с высокой межэтнической напряженностью увеличивается число людей, для которых характерны такие психические пограничные состояния, как массовая невро-тизация и фрустрация. Состояние повышенного эмоциональ­ного возбуждения продуцирует различные негативные пере­живания, которые существенно затрудняют у этих людей адаптацию к новым ситуациям. С помощью теста рисуночной фрустрации Розенцвейга (Тарабрина, 1994) и теста агрес­сивности Басса—Дарки исследовались поведенческие реак­ции вынужденных переселенцев и беженцев как способов разрешения проблемных ситуаций.

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

У вынужденных переселенцев выражены внешнеобвини-тельные реакции — подчеркивается степень фрустрации и осуждается ее причина. Вина и ответственность за ситуацию перекладывается, главным образом, на чеченцев. В результа­те выражена враждебность к тем, кто заставил их мигриро­вать. Повышенный уровень эгозащитных реакций показыва­ет, что ситуация рассматривается как угроза собственному «Я». Поэтому эгозащитные реакции носят характер обвине­ния других людей, что снижает стремление к рассмотрению возникающих конфликтных ситуаций примиряющим обра­зом. Чувство собственной ответственности за происходящее снижено. Ситуация фрустрации рассматривается как неиз­бежная. Но результаты теста показывают, что вынужденные переселенцы были подготовлены к ней и надеются преодо­леть ее со временем. Снижение количества препятственно-доминантных и высокий уровень необходимо-упорствующих реакций отражает у вынужденных переселенцев потребность в самостоятельном преодолении фрустрирующих компонен­тов ситуации.

Несколько иная картина у беженцев. У них доминирует безобвинительная направленность реакций — они не осуж­дают ни себя, ни других. Беженцы, так же как и вынужден­ные переселенцы, оказались психологически готовы к фрус­трации, они рассматривают ситуацию как неизбежную. Но у беженцев еще в большей степени, чем у мигрантов, повы­шен уровень эгозащитных реакций. Они не фиксированы на препятствии или на удовлетворении потребностей. Они со­средоточены на защите собственного «Я». Причем, это про­является не в форме внешних обвинений, а в глухом уходе в себя, высокой уязвимости личности, склонности восприни­мать трудности и препятствия как непосредственную угрозу, а не как стимул к поиску выходов.

Поэтому на первых этапах выхода из шока разрешение проблемной ситуации у беженцев будет происходить через построение системы «пассивной» психологической самоза­щиты, а не на основе попыток разрешения ситуации с по­мощью своих сил или посредством других людей. Для пере­хода к поискам реалистического разрешения ситуации им крайне необходима внешняя психологическая поддержка. У 322

Психическое здоровье мигранта

вынужденных переселенцев уровень социальной адаптации, хотя и не достигает нормативов, свидетельствует о более адек­ватном реагировании на фрустрацию, о стремлении к разре­шению кризисной ситуации посредством конструктивных усилий и через поиск реалистических решений.

Реакцией на фрустрацию выступает актуализация различ­ного рода защитных механизмов, одним из которых может быть увеличение агрессивности. Пониженные показатели об­щей толерантности, и этнической в частности, предполага­ют существование психологической основы для роста агрес­сивности у вынужденных мигрантов. С помощью теста Бас-са—Дарки исследовались показатели агрессивности как комплекса специфических реакций (раздражения, негативиз­ма, обиды, чувства вины, подозрительности, физической, косвенной, вербальной агрессии) в ситуациях межэтничес­кой напряженности.

Уровень агрессивности, помимо личностной предраспо­ложенности, определяется социальными условиями и обсто­ятельствами. Две группы респондентов из Грозного покину­ли город по разным причинам и при различных обстоятель­ствах. Вынужденные переселенцы прошли через ситуацию выбора и осознали необходимость принятия решения о миг­рации. Это был длительный и мучительный процесс, но в результате они оказались материально и психологически под­готовленными к резким переменам в жизни. Защитную пси­хологическую функцию у вынужденных переселенцев стала, в частности, выполнять агрессия, направленная не на фрус-трирующий фактор, а на обстоятельства, которые необходимо любой ценой подчинить своей цели — выжить, устроиться, сохранить семью. Общий уровень агрессивности у вынужден­ных переселенцев повышен по сравнению с беженцами и тем более по сравнению с контрольной группой. Наличие избыточной агрессивной энергии определяет адаптацию вы­нужденных переселенцев по активному типу. Это не пассив­ные лишенцы, они не производят впечатления несчастных людей. Их агрессивная энергия имеет прежде всего созида­тельно-действенный характер. Они готовы реализовывать свои планы, готовы работать и строить свою жизнь заново. Но повышенный уровень негативизма в сочетании с агрессив-

Чужие среди своих: этнопсихологические проблемы...

ностью определяет рост их общей интолерантности. Посто­роннее вмешательство в дела чаще будет вызывать со сторо­ны вынужденных переселенцев противодействие и нежела­ние развития взаимоотношений.

Опрос беженцев проводился спустя три месяца после того как они, спасая свои жизни, покинули Грозный. Это слиш­ком маленький срок, чтобы выйти из состояния психологи­ческого шока, тем более, что беженцы оказались отнюдь не в санаториях и реабилитационных центрах. У многих из них квартиры разрушены, а имущество утеряно. Они подавлены, апатичны. С их стороны возможны также агрессивные реак­ции, но, главным образом, с целью самозащиты. Выстраи­ваемая ими система психологической защиты основана на настороженности (повышенной подозрительности) и высо­ком уровне обиды. Это препятствует развитию позитивного взаимодействия с окружающими и существенно затрудняет социокультурную адаптацию. Беженцы ориентированы на помощь и готовы верить словам сочувствия, но даже при небольших неудачах они вновь надолго замыкаются в кругу личных переживаний. Как устойчивое личностное свойство, у них развивается мнительность — склонность к тревожным опасениям по различным поводам, значение которых часто переоценивается.

Показатели по тесту Басса—Дарки подтверждаются дан­ными опроса. Так, пятая часть опрошенных вынужденных мигрантов из Грузии считали, что местное население отно­сится к ним либо безразлично, либо настороженно, либо с подозрением. Треть респондентов, не столкнувшись ни разу с внешними проявлениями, утверждали, что постоянно чув­ствуют негативное внутреннее отношение. Они склонны за­мечать вещи не очевидные, а часто кажущиеся, и интерпре­тировать их соответствующим образом: «холодность и натя­нутость отношений», «скрытые насмешки», «высказывания за спиной», «презрительные жесты, взгляды».

Негативный жизненный опыт и, как результат, повышен­ный уровень агрессивности у вынужденных мигрантов отра­зились на оценке ими социальных ситуаций. Например, наси­лие как форму социального контроля в этнических конфлик­тах поддержала значительная часть вынужденных мигрантов 324

Психическое здоровье мигранта

(треть беженцев и свыше 40% переселенцев), в то время как среди всех городских жителей Татарстана, Тувы, Северной Осетии-Алании и Саха (Якутии) лишь 13% одобрили наси­лие как способ разрешения конфликтной ситуации.

Е.Л. михайлова

«НАШИ МЕРТВЫЕ НАС НЕ ПОКИНУТ В БЕДЕ»: ПСИХОДРАМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА С СЕМЕЙНОЙ ИСТОРИЕЙ

В этом разделе предлагается реферат статьи ведущего специалиста Института групповой и семейной психотера­пии, кандидата психологических наук Е.Л. Михайловой. В статье описывается психодраматический метод работы с семейной историей. Психодрама «семейного древа» при­знана эффективным методом работы с травмой, которая затрагивает не одно поколение, что дает основание пола­гать, что данный метод будет весьма эффективным и при работе с вынужденными мигрантами.

При длительной и многоуровневой культурной травмати-зации как никогда актуальной становится всякая практичес­кая работа, восстанавливающая или усиливающая такое пе­реживание и понимание принадлежности к группе, которое не может быть нарушено следующей гримасой текущей по­литики, не станет очередной фикцией. В этом смысле всякая работа с семейной историей, «родовым древом» в сегодняш­них условиях имеет не только клиническую, психотерапев­тическую, но и социально-культурную ценность.

Едва ли не основной темой, которая прекрасно прора­батывается в рамках подхода, является собственно кризис идентичности. Острота запроса может быть связана с недав­ней реальной травматизацией (утрата работы, семейного ста­туса, близких, Родины) или обусловливаться кризисом раз­вития (как правило, кризисом середины жизни). «Вернуть себя», «почувствовать, что я не один в этом хаосе», «при­коснуться к корням» — формулировки такого запроса быва-

* Психологи о мигрантах и миграции в России: Информа­ционно-аналитический бюллетень № 3. М: Смысл, 2001. С. 60—77.

«Наши мертвые нас не покинут в беде»... 325

ют совсем простыми или весьма литературными, но стоящая за ними потребность едина и, согласно автору, психодрама­тическая работа с семейной историей ей полностью отвечает.

преимущества психодраматической проработки семейной

истории

1. Прояснение деталей в отношении протагониста к своим предкам.

Входя в роль одного из своих предков, человек получает хоть какой-то доступ к осознаванию не предназначенного для внешнего мира языка внутрисемейного общения. Опора на конкретику, деталь вообще характерна для психодрама­тического метода, причем детали эти не случайны, а часто и символичны. Имена предков, названия мест, где они жили, подробности их быта и частности биографий открывают до­ступ к ресурсным «посланиям» потомкам. Детали, сохранен­ные семейным преданием, бесценны и всегда выходят за рамки только лишь бытовых: работая с семейной историей, мы имеем дело не с фактологией (какова бы она ни была и сколько бы ее ни было), а с мифологическим сознанием.

2. Другой особенностью психодраматического метода, крайне важной при такой работе, является возможность об­ратиться не только к отношениям протагониста со своим родовым древом, но и к отношениям дальних, давних родствен­ников и предков между собой. Разумеется, всю работу прота­гонист делает сам в роли того или иного предка. Но, напри­мер, если речь шла о тянущейся поколениями «сценарной» вражде сестер, мы отправляемся в то самое, пятое, считая от протагониста, поколение, где две сестры действительно совершили по отношению друг к другу тяжелейшие поступ­ки, где разыгрывался драматический, даже кровавый конф­ликт. Этот конфликт может быть так или иначе психодрама-тически разрешен, как если бы речь шла о собственном конф­ликте самого протагониста с кем-нибудь еще.

В исторически отдаленном, мифологизированном контекс­те такое разрешение конфликтов как бы освобождает после­дующее поколение от необходимости его воспроизводить.

Каково бы ни было словесное оформление таких осво­бождающих, разрешающих сообщений, мы прекрасно по326

Психическое здоровье мигранта

нимаем, что фактически имеем дело с внутренними репре­зентациями, фантазиями, проекциями самого протагониста. Именно поэтому спонтанности, воображения, памяти са­мого протагониста вполне достаточно — не так важно, как было на самом деле. Мы работаем с мифом, важно, как этот миф трансформируется в психическом плане «здесь-и-те-перь» работающего с этим мифом человека.

3. Вспомогательное лицо получает в роли, отведенной для него протагонистом, переживание, связанное с собствен­ным семейным преданием.

Поскольку это групповая работа, и она делается в пределах одной культуры, одной истории, возникает мощнейшее сопе­реживание, может быть, даже более мощное, более целитель­ное, более терапевтичное, чем это бывает в «обычной» психо­драме. Как и в любой психодраме, во вспомогательных ролях тоже происходит терапевтическое воздействие, а порой и ка­тарсис. Иногда акцент, добавленный вспомогательным лицом при повторении текста, данного ему протагонистом, или ка­кое-то небольшое дополнение, буквально пара слов, оказыва­ются удивительно точными, удивительно правильными, вы­полняющими совершенно отчетливую терапевтическую функ­цию. В этом смысле очень интересен выбор людей из группы на вспомогательные роли. Для тех, кто хорошо знаком с психодра­мой, это не будет удивительным, но особого внимания заслу­живает то, что очень часто на роли важных для действия пред­ков выбираются люди, которые могут соотнестись с таким (иногда очень специфическим) опытом.

Групповая работа с «семейным древом» требует крайне внимательного и тактичного отношения к культурным и даже субкультурным различиям (в частности, различиям в ритуа­лах поминовения усопших). Если в группе создана атмосфе­ра поддержки и понимания, опыт коррективного пережива­ния становится и опытом межкультурного познания.

некоторые методические аспекты

Структура терапевтической 'сессии традиционна для психо­драмы: разогрев — психодраматическое действие — обмен чувст­вами (шеринг). Протагонист обычно выбирается социометричес-ки — это позволяет следовать за «главными темами» группы.

«Наши мертвые нас не покинут в беде»...

Разогрев может быть достаточно прост, возможно, про­ще, чем когда мы начинаем обычную психодраму. Напри­мер, группе предлагается разбиться на пары и поговорить со своим партнером о какой-нибудь старой вещи, живущей в семье. Это не обязательно семейная реликвия в прямом смысле слова (далеко не в каждой семье в России они есть, слиш­ком часто семьи бросало с места на место, слишком много было войн, пожаров, репрессий, слишком бедно жили наши предки, чтобы нить передачи материального духа семьи не прерывалась). Участников просят вспомнить вещь, которая живет в семье больше одного-двух поколений, рассказать об этой вещи своему партнеру и услышать, в свою очередь, его рассказ. Потом в кругу предлагается назвать по желанию, не обязательно всем, те предметы, старые вещи, которые есть в группе. Это бывают семейные иконы, доставшиеся от баб­ки, рамка от портрета, который давно утерян, серебряная ложка «на зубок», швейная машинка «Зингер», грошовые серебряные сережки или какой-нибудь допотопный фотоап­парат и т.д. Когда называются эти предметы, в каждом из них материализован какой-то кусок истории, и немедленно возникают сильнейшие творческие и, естественно, основан­ные на памяти собственной семьи фантазии о том, что за вещь, откуда взялась, чья, зачем, о чем она говорит. Порой такого разогрева бывает достаточно, для того чтобы появи­лись первые протагонисты с желанием что-то понять о сво­ем роде, о своей семье.

Обычно на первых двух сессиях делаются психодрамати­ческие виньетки — встречи со значимым предком. Эта работа может занимать от 20 до 40 минут, а иногда она совсем ко­роткая — 7—10 минут, просто разговор с кем-то из своих значимых, важных предков, с которым почему-то хочется этого контакта — спросить ли что-то, сказать ли что-то, по­ругаться, подержать за руку. Здесь бывают очень разные эмо­циональные окраски, очень разные мотивы, эмоциональные потребности. Тем самым в психодраматическом пространстве как раз и появляются эти тени — любимые, ненавистные, загадочные. Или, наоборот, слишком «прописанные», как бывает на парадном портрете. Эти люди — члены рода, се­мьи, которые по той или иной причине важны для протагониста. Надо заметить, что внутренняя идентификация с ка­ким-нибудь дальним предком или продолжающийся с ним внутренний конфликт — совсем не редкое явление.

Виньетки очень хорошо разогревают группу и учат не толь­ко техническим аспектам работы, но и глубокой идентифи­кации с персонажами, крайне важной для этого жанра пси­ходрамы. У каждого в роду были свои святые и злодеи, жер­твы и люди, умевшие себя защитить, сумасшедшие и герои, красавица и чудовище, невинно убиенные и т.д. Семейный миф, он на то и миф (особенно, если располагается в еди­ной, фрагментами известной всем нам истории), что в каж­дой работе на тему предков другие участники группы видят очень много своего, едва ли не больше, чем при обычной психодраматической работе. Мифологический материал имеет это свойство сильного притяжения, крайне богатой, мощ­ной энергетики.

И шеринг, и возвращение протагониста в группу при работе с семейной историей должны производиться даже более тщательно, потому что, как сказал один из участ­ников таких семинаров, «мы потревожили столь серьез­ные энергии, что теперь должны быть невероятно внима­тельны к тому гулу, который чувствовали у себя под нога­ми и у себя в крови». Во время шеринга мы как раз и внимаем этому гулу, прежде чем начнется работа с пол­ными семейными деревьями. Когда она начинается, почти вся группа оказывается в пространстве действия — семей­ное древо большое, ролей хватает всем персонажам, всем участникам группы, а иногда даже участников оказывает­ся недостаточно, и тогда ставятся пустые стулья. После работы с семейным древом — она многоступенчатая и ча­сто далеко отходит от первоначального запроса — обнару­живаются какие-то новые обстоятельства, вспоминаются, переигрываются, переделываются, разрешаются какие-то отношения, которые на самом деле не могли быть разре­шены: например, мать не похоронила бабушку по очень важным и существенным причинам, но чувство ее вины перед матерью, разговоры об этой вине, разумеется, ока­зали влияние на жизнь протагонистки — и, конечно же, это должно быть переиграно в психодраме.

«Наши мертвые нас не покинут в беде»...

Вся эта длительная, трудная, эмоционально крайне за­ряженная работа, когда мы имеем дело с полным древом, часто завершается интеграцией всех сообщений предков, персонажей.

Одним из психодраматических приемов завершения рабо­ты с полным семейным древом является хор. Даже когда и протагонисты, и вспомогательные лица уже знакомы с ним, он все равно эмоционально воздействует довольно сильно. Иногда ведущий просит протагониста, находясь уже в прост­ранстве настоящего, завершив свое путешествие к корням, повернуться спиной к выстроенному в пространстве действия семейному древу и послушать, как оно шелестит. Это означает, что все, кто есть в пространстве действия, все пред­ки — важные и неважные, позитивные и не очень, живые и мертвые — вполголоса произносят те сообщения, которые были в момент работы даны им протагонистом. Они говорят все одновременно. Слух протагониста выхватывает то одну пару слов, то другую, с края, где материнская ветвь, с края, где отцовская, от близких по времени — мама, бабушка, папа, — и от дальних по времени. Все это слышится одно­временно, и ощущение многолюдности, полноты, мощи се­мейного древа при этом очень сильное. Это сильное ресурс­ное переживание, на котором как раз такую тяжелую работу хорошо заканчивать.

Результаты психодраматической работы с семейной ис­торией так же разнообразны, как и показания к ней. Разуме­ется, для достижения результата не всегда достаточно одной сессии — тем более, что по ходу работы часто вскрываются новые проблемы, изменяющие картину в целом.

С методической стороны следует отметить особое значе­ние процесс-анализа в работе с семейной историей. Про­цесс-анализ приобретает дополнительное значение, посколь­ку в нем особое внимание уделяется историко-культурному контексту. Порой именно этот контекст позволяет изменить понимание внутрисемейных разрывов, конфликтов, тайн или кажущихся немотивированными поступков предков.

При подробном рассмотрении семейного древа обычно находятся ресурсные области, «зоны исцеления» основных травм, альтернативные сообщения.

Психическое здоровье мигранта

«Путешествие в семейную историю» представляется пер­спективным не только в чисто терапевтических целях: это одна из форм культурной терапии. Каждый из нас носит в себе последствия межпоколенной травмы, с которой связа­ны многие явления, обычно не рассматриваемые под этим углом зрения. Легкость возникновения катастрофических про­гнозов и разнообразных страхов, склонность к насилию и попаданию в роль жертвы, дисфункциональные семейные паттерны, аутодеструктивное поведение — это и многое дру­гое явно выходит за рамки психотерапевтического запроса.

Работа с семейной историей могла бы послужить посиль­ным вкладом профессионалов в решение такого рода про­блем — и, если угодно, поклоном нашим предкам, пере­жившим так много.

практикум диагностика

методика проведения первой встречи с вынужденным мигрантом

Предлагаем реферат на основе третьей главы книги гол­ландского психотерапевта Г. Ван дер Веера «Консультирова­ние и терапия беженцев и жертв травмы: психологические проблемы жертв войны, пыток и репрессий»1 и статьи анг­лийского психотерапевта Дж. Карима «Центр межкультурной психотерапии "Нафсият"»2.

Любая психологическая работа с беженцами начинается с внимательного выслушивания и записывания их жалоб. Затем к этому добавляются результаты наблюдения психо­лога или социального работника, которые подытоживаются интерпретацией профессионалом увиденного и услышанно­го с позиций его практического и теоретического подхода.

В ходе первого контакта оказывающий помощь профессионал обычно старается найти с клиентом общий взгляд на природу его проблем. Он старается обобщить жалобы клиента в форме, которая была бы ясна и клиенту, и профессионалу, и при этом определяла направление дальнейшего сотрудничества.

т\

1 Van der Veer G. Counselling and therapy with refugees and victims of trauma: psychological problems of victims of war, torture, and repression. Chichester: Wiley & Sons, 1998.

2 Kareem J. The Nafsiyat Intercultural Therapy Centre: Ideas and Experience in Intercultural Therapy // J.Kareem & R.Littlewood (Eds.) Intercultural Therapy: Themes, Interpretations and Practice. Oxford: Blackwell Scientific Publications, 1992. P. 14—37.

Психическое здоровье мигранта

Чтобы выбрать терапевтический подход, необходимо оце­нить способности и пределы возможностей беженца в сопо­ставлении со своим собственным профессиональным уров­нем и пределами своих возможностей. Это включает в себя, помимо прочего, оценку мотивации беженца на изменение конкретных аспектов своего поведения и обсуждение с кли­ентом возможных путей разрешения его проблем.

Большинство психотерапевтов, работающих с беженца­ми, вне зависимости от теоретических взглядов, считают полезным на первом интервью придерживаться следующего списка категорий диагностической информации:

1. Первое впечатление о беженце.

2. Жалобы и проблемы клиента; конкретные ситуации, в которых они проявляются; факторы и условия, усугубляю­щие то, на что жалуется клиент.

3. Положительные и адекватные стороны жизни клиента, приносящие ему радость, удовлетворение. Социальное окруже­ние, способное оказать эмоциональную поддержку, его состав и доступность (например, семья, община земляков и т.п.).

4. Как клиент сам воспринимает свои проблемы, как они видятся его социальному окружению. Идеи о том, что послу­жило причиной или спровоцировало проблемы клиента.

5. Травматический опыт, пережитый беженцем.

6. Уровень когнитивного, эмоционального и личностного развития клиента, основные этапы становления его личности.

7. Стрессовые факторы, под воздействием которых нахо­дится клиент (например, неопределенность юридического статуса, проблемы с соседями, беспокойство об оставлен­ных близких, болезни членов семьи и т.п.).

8. Признаки возможного наличия психиатрических симпто­мов, такие как серьезные нарушения восприятия и мышления.

9. Вид помощи, которой ожидает клиент, или причины ее отвержения (например, неудачные предшествующие обра­щения к психологам).

Собирая эту информацию, нужно учитывать: • Культурные особенности клиента. Внимание к межкуль­турным вопросам значительно расширяет возможности тера­пии. «Позволяя людям говорить о своей этничности, мы даем

Диагностика

им возможность описывать себя так, как они хотят, а не подго­нять их под определенную категорию. Например, молодой че­ловек, родившийся в Пакистане, приехавший в нашу страну, когда ему было пять лет, предпочел описать свою личность как "мусульманин", а не как "пакистанец" или "азиат". Женщина, чьи родители родились на Ямайке, назвала свое этническое происхождение "африканским", но добавила: "Я никогда не была в Африке"» (Кагеет, 1992. Р. 15)

• Условия консультации, которые могут ограничивать по­лучение информации: например, из-за присутствия родствен­ника или переводчика становится невозможным рассказ о сексуальной травме; некоторые темы опускаются в связи с тем, что психолог противоположного клиенту пола; смысл слов может быть искажен переводом; иногда возникает не­доверие к переводчику, связанное, например, с различия­ми в политических взглядах.

Источники диагностической информации. Основным источ­ником диагностической информации является клиническое интервью с беженцем. При проведении интервью часто не­обходима помощь переводчика. В таком случае возможны раз­личные искажения информации в процессе перевода, кото­рые нужно учитывать и стараться минимизировать (эти воп­росы подробно рассматриваются в см. с. 383—385).

Дополнительным источником сведений становятся люди из ближайшего окружения клиента. Это, в первую очередь, его родственники, которые также живут в иммиграции. Важ­ную информацию можно получить также от других людей, оказывающих поддержку клиенту, например, от его адвока­та или учителя языка.

Очень важны для диагностики и результаты наблюдения, как во время интервью, так и у беженца дома. В частности, нужно обращать внимание на частоту и продолжительность контакта глаз, невербальные признаки напряжения, а также на общий внешний вид клиента.

Наконец, важным диагностическим средством являются «щюбные вмешательства». Например, на первом интервью можно попробовать дать клиенту совет по какому-то отдель­ному аспекту его проблемы, а на следующей встрече спро­сить о результатах.

Психическое здоровье мигранта

По итогам интервью делаются первичные диагностичес­кие выводы об основных проблемах клиента и определяются исходные точки оказания психологической помощи. Г. Ван дер Веер подчеркивает, что исходя из информации, полу­ченной на первом интервью, формулируется лишь первич­ная диагностическая гипотеза (или ряд альтернативных ги­потез), которую (-ые) нужно проверять и пересматривать после каждой встречи с клиентом. Такой подход автор назы­вает «регулятивным циклом». В качестве его компонентов рас­сматриваются: жалобы и запрос клиента, диагностическая гипотеза, вопросы для прояснения и получения дополни­тельной информации, решения, принимаемые на основе новой информации, оценка их эффекта, пересмотр исход­ной диагностической гипотезы.

некоторые рекомендации для проведения диагностического

интервью

При проведении диагностического интервью важны две вещи: максимально вовлечь беженца в беседу и побудить его предоставить наиболее полную информацию о своих личных проблемах. В соответствии с этими целями следует придер­живаться следующих рекомендаций.

Необходимым условием является «теплое», полное под­линной заботы и интереса, отношение к беженцу со сторо­ны профессионала, выражаемое как в словах, так и в невер­бальном поведении.

Следующий важный момент: в первом контакте с бежен­цем лучше использовать короткие высказывания и простые вопросы, чем просто слушать рассказ клиента, хотя в неко­торых случаях, как в том, что изложен ниже, более подходя­щим может быть и второй вариант.

Б.Х., семнадцатилетний юноша, даже не дав психотерапев­ту представиться, сразу начал рассказывать о том, что про­изошло с ним четыре месяца назад после ареста в южноазиат­ском тоталитарном государстве. Он, по-видимому, не хотел, чтобы его рассказ прерывали. Психотерапевт просто сидел ря­дом с ним. После получасового рассказа о пытках, через кото­рые ему пришлось пройти, Б.Х. начал плакать, и это была пер­вая возможность какого-либо вербального вмешательства со стороны психотерапевта. ,

Диагностика

Использование в ходе диагностического интервью откры­тых вопросов (например, «В чем в настоящее время заключает­ся ваша основная проблема?») приводит, пусть и после неко­торого колебания, к более развернутым ответам, чем исполь­зование конкретных вопросов («Это случилось в тюрьме или после того, как вы иммигрировали?»). Ответы на открытые воп­росы содержат в целом более личностную информацию. Одна­ко в случае затрагивания эмоционально нагруженных тем, це­лесообразно задавать конкретные, закрытые вопросы, дающие больше информации. В последнем случае получаемая информа­ция будет серией фактов, и чтобы узнать о чувствах клиента в отношении этих фактов, потребуются открытые вопросы. Иногда полезны суггестивные дополнения к открытым вопросам, на­пример, «Что вы чувствовали, когда это произошло? Вы очень сильно разозлились? Или вы просто были поражены?», при условии, что вопросы задаются в эмпатическом стиле и пред­полагают возможность альтернативных ответов.

содержание первого интервью

• Анализ проблемы.Обсуждается существо текущих проблем клиента. Психотерапевт старается проговорить все связанные с проблемой моменты: поговорить о всех людях, условиях и об­стоятельствах, которые могут иметь к ней отношение. Задаются вопросы, проясняющие, что в эту проблему вносит сам чело­век, а что идет от других. Психотерапевт также старается опре­делить, играли ли какую-то роль правила и обычаи, которых придерживается клиент, тогда, когда появились проблемы.

• Анализ ситуации.Обсуждается актуальный контекст про­блемы, в том числе то, что на первый взгляд может казаться не имеющим к ней отношения, однако улучшает понимание ситуации или же позволяет определить те сферы, в которых у клиента не возникает проблем, а также факторы, полез­ные для разрешения проблемы.

Анализ ситуации может касаться и прошлого. При обсужде­нии истории клиента акцент может быть сделан на контексте предъявленных им жалоб (например: «Когда у вас впервые появились эти кошмары о тюрьме?») или же могут быть ис­пользованы не такие прямые биографические вопросы. М. Мон-тессори в этой связи полагает, что при работе с травмирован­ными клиентами особенно важно получить детальную биогра336

Психическое здоровье мигранта

Диагностика

фическую информацию: «Это нельзя делать формальным обра­зом. Нужно проявить свой интерес и объяснить, что необходи­мо знать о человеке больше для того, чтобы помочь ему. Лучше дать собеседнику возможность говорить спонтанно. Информа­цию можно собрать позднее и не обязательно получая ее от самого клиента. Если что-то упущено, это может быть допол­нено в следующий раз». Биографические вопросы могут также касаться не отягощенных проблемами аспектов личной исто­рии беженца, что может дать полезную информацию об инди­видуальных возможностях, которыми обладает человек, и о его сильных сторонах.

У беженцев травматические переживания часто включены в их жизненную историю. На первом интервью психотерапевту надо осторожно спросить о возможном травматическом опыте, не только с целью получения нужной информации, но и для того, чтобы показать клиенту свою информированность о том, что происходит с человеком при пытках, военных действиях и т.д., и свою подготовленность к разговору об этих темах, если этого захочет клиент.

Разговор о контексте проблем беженца может, конечно, включать и обсуждение политической ситуации, как в род­ной стране клиента, так и в стране, где он ищет убежища. На первом интервью полезно также узнать у клиента, чувствует ли он какую-либо дискриминацию по расовому, тендерному или любому другому признаку.

• События, предшествующие обращению,которые оказа­ли сильное эмоциональное воздействие на клиента, напри­мер конфликт с каким-то человеком, могут раскрыть основ­ную проблемную область и хорошо высветить настоящую си­туацию клиента. Психотерапевт должен обратить внимание на чувства, переживавшиеся клиентом во время события, на его поведение, на его интерпретацию поведения других лю­дей, вовлеченных в событие.

• Позиционный анализотносится к определению исход­ных позиций беженца и психотерапевта, а также анализа по­литического контекста, в котором оба находятся. Темами об­суждения здесь могут быть: ожидания клиента, возможности психотерапевта, возможности самого беженца в решении его проблемы. Иногда полезно обсудить ограцдаешя, которые диктует современная обстановка.

шкалаоценки уровня депрессии зунга* (zung self-rating depression scale — ZDS)

Шкала Зунга для оценки уровня депрессии (The Zung self-rating depression scale) была опубликована в 1965 г. в Великоб­ритании и в последующем получила широкое распространение во всем мире. Шкала разработана на основе диагностических критериев депрессии и результатов опроса большого количе­ства пациентов с этим диагнозом. Оценка тяжести депрессии по шкале проводится на основе самооценки респондентом имеющихся у него симптомов. Шкала содержит 20 утвержде­ний, на которые дается ответ в зависимости от частоты воз­никновения у респондента каждого признака: «никогда или изредка», «иногда», «часто» и «почти всегда или постоянно». При анализе результатов оценка проводится по семи факто­рам, содержащим группы симптомов, отражающих чувство душевной опустошенности, расстройство настроения, сома­тические симптомы, симптомы психомоторных нарушений, суицидальные мысли, раздражительность и нерешительность.

Обследование при помощи опросника должно проводиться обязательно в условиях доверия со стороны клиента и в со­четании с беседой или интервью.

Инструкция: Прочитайте внимательно каждое из приве­денных ниже утверждений и отметьте, насколько оно соот­ветствует тому, как вы себя чувствуете в последнее время (обведите соответствующую цифру).

Бланк ответов:

1. Я подавлен(а), мне тоскливо.

2. Утром я чувствую себя лучше всего.

3. Мне хочется плакать.

4. Я плохо сплю ночью.

    к
о.     в
s     S
S     §
ч     и
S      
ее    
Ч 45    
С <3   S
О D   f~
и: О о т Q
Ж S 3"  

· W.W.K. Zung & N.C. Durham: A Self-Rating Depression Scale // Archives of General Psychiatry. Vol 12. Jan 1965. P. 63—70.

Психическое здоровье мигранта

5. Аппетит у меня не хуже, чем обычно. f 3
6. Мне доставляет удовольствие находиться в 3
  обществе привлекательных женщин (мужчин).        
7. Я замечаю, что теряю вес. 3
8. Меня беспокоят запоры. 3
9. У меня учащенное сердцебиение.
10. Я устаю без всяких причин. з
11. Я мыслю так же ясно, как всегда. з <

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.