В чем суть космополитичности?

Введение

Как возникает космополитическое мировоззрение? Что мы подразумеваем

под космополитизмом? Это слово напоминает нам как о самых чудесных, так и о чудовищных фактах.

С ним связаны крупнейшие и самые плодотворные искания европейского Просвещения, которые, впрочем, уже давно позабыты. Кое-кто, например, Генрих Лаубе в середине XIX века, указывал на позитивное значение любви к Отчизне на фоне чрезмерных амбиций космополитизма: ≪Патриотизм отличают односторонность и мелочность, однако он практичен и полезен, несет радость и успокоение.

Космополитизм великолепен и грандиозен, но, пожалуй, слишком велик для человека; идея прекрасна, но ее результат в этой жизни - скрытое страдание≫ (Laube 1973, р. 88). В конечном счете космополитизм - лишь красивая мечта: ≪Сегодня, беспокоясь о человечестве, мы обычно упускаем из виду людей; между тем в нынешнее взрывоопасное время, когда звучат пушки и пламенные речи, это отдает малодушием. Идея - вещь прекрасная, но она слишком велика почти для каждого и остается только идеей. Если она не принимает конкретной, индивидуальной формы, лучше бы она и не существовала вовсе≫ Напротив, Генрих Гейне, который считал себя воплощением космополитизма, примерно в то же время предсказывал, что ≪в конце концов космополитизм получит всеобщее распространение среди

европейцев... у него более славное будущее, нежели у наших германских шовинистов - этих ничтожных смертных, принадлежащих прошлому≫ (Heine 1997, р. 710). Он отвергал германский патриотизм, который, по его мнению, вел к ≪сужению души, съеживающейся подобно коже на морозе, и ненависти ко всему иностранному - к желанию быть не гражданином мира или европейцем, а оставаться лишь узколобым немцем≫. Гейне громил ≪потрепанное, вульгарное, немытое неприятие самого прекрасного и священного чувства из всех созданных немцами, а именно - гуманизма, всеобщего братства и космополитизма, которому всегда отдавали дань великие умы - такие как Лессинг, Гердер, Шиллер, Гете, Жан Поль, да и все

образованные люди Германии≫

Уже нет смысла спорить о том, действительно ли патриотизм при всей его практичности слишком жалок, а космополитизм, наоборот, великолепен, хотя холоден и безжизнен. Сегодня важнее то, что космополитическими стали сами обстоятельства человеческого бытия. Чтобы доказать это, достаточно обратить внимание на тот факт, что самое последнее воплощение глобальных рисков - террористическая угроза - не знает границ. То же самое относится и к протестам против войны в Ираке. Впервые война стала событием внутренней политики во многих странах, разбросанных по всему миру. Благодаря средствам массовой информации в него вовлечено все человечество. Парадокс состоит в том, что само сопротивление глобализации приводит к политической глобализации. Глобализация политики, экономических отношений, законов, культуры, а также информационных и коммуникационных сетей углубляет разногласия. Импульс, производимый глобальными рисками, порождает общемировую политическую общественность. Таким образом, космополитизм перестает быть лишь противоречивой идеей, игрой разума. Пусть и в искаженном виде, он покидает сферу философских воздушных замков и врывается в действительность. Фактически он становится определяющей чертой новой эпохи - эпохи ≪рефлексивной модернити≫, когда национальные границы и различия размываются и вновь подлежат пересмотру, согласно логике ≪политической политики≫. Поэтому миру, ставшему космополитичным, настоятельно требуется иная точка отсчета - космополитическое мировоззрение, позволяющее ухватить социальную и политическую реальность, в которой мы живем и действуем. Иначе говоря, космополитический подход – это как исходная предпосылка, так и результат концептуальной трансформации наших способов восприятия.

Национальный подход - или, если выражаться формально, методологический

национализм - сопротивляется такой структурной трансформации. До сих пор он доминировал в социологии и других общественных науках, таких как история, политология и экономика, которые анализировали общество, исходя из представления, будто оно поделено на нации. Результатом были система национальных государств и национальные социологические ≪учения≫, определявшие конкретные общества в терминах, связанных с национальной государственностью. С этой точки зрения, национальное государство создает и контролирует ≪контейнер≫ для общества, одновременно предписывая определенные границы и для ≪социологии≫.

Космополитизм, переселившийся в реальность, стал жизненно важной темой для европейской цивилизации и европейского сознания, а также и для всемирного опыта. В космополитическом видении, если понимать его в методологическом ключе, таится нераскрытый потенциал. Он позволяет вырваться за пределы сконцентрированного на себе национального подхода и того нудного недопонимания, которым он заражает мысль и действие, чтобы просветить людей в отношении подлинного, подспудного распространения космополитизма в том мире и в тех институтах, которые их окружают.

Что позволяет космополитической концепции выполнить подобную задачу и наделяет ее необходимой силой? Это определяется двумя противоречивыми тенденциями: с одной стороны, космополитизм представляет собой вековую, неиспользованную и неисчерпанную традицию, а с другой - у него долгая и болезненная история. Тот факт, что он оказался забытым, претерпел немало

видоизменений и унижений, превратившись в бранное слово, следует отнести на счет его невольной ассоциации с Холокостом и сталинским ГУЛАГом. В коллективной системе символов эпохи нацизма ≪космополитизм≫ был синонимом смертного приговора. Все жертвы запланированного массового истребления изображались ≪космополитами≫. Неудивительно, что и само слово пал о жертвой схожей судьбы. Нацисты говорили ≪еврей≫, подразумевая ≪космополит≫; сталинисты говорили ≪космополит≫, подразумевая ≪еврей≫. Вследствие этого по сей день во многих странах ≪космополитов≫ ставят в один ряд с проходимцами, врагами и паразитами, которых можно или даже нужно демонизировать, изгонять и уничтожать.

Т. Адорно считал, что после Освенцима нельзя писать стихи. Но справедливо и обратное: все стихи говорят или молчат об Освенциме. Кто из современных авторов не является автором Освенцима? Я имею в виду, что художнику не нужно делать Холокост явно выраженной темой, чтобы мы почувствовали скрытую травму, десятилетиями преследующую европейское искусство. Я бы даже рискнул утверждать, что мне не известно ни одно глубокое произведение искусства, где не ощущался бы такой разлад, как если бы кто-то был разбит и дезориентирован кошмарным сном. С моей точки зрения, Холокост - это некая жизненная ситуация, пункт назначения долгого пути, в который европейцы пришли после двух тысяч лет существования их моральной культуры.

Имре Кертеш также подчеркивает всю мощь этого негативного опыта, чтобы обнаружить новые традиции: По моему мнению, оценивая травмирующее воздействие Освенцима, я затрагиваю основополагающий вопрос о жизнеспособности и творческой энергии человечества в настоящее время; это значит что, размышляя об Освенциме, я, как ни покажется парадоксальным, сужу скорее о будущем, чем о прошлом.

Парафразируя Готфрида Бенна: ≪Слова, слова - имена! Им нужно только встать на крыло, и тысячелетия уносятся вспять с их полетом ≫. Термину ≪космополитизм≫ достаточно взлететь - и европейская травма останется позади в его парении. Тем самым наше сознание обретает спокойную серьезность и легкость, остроту и глубину. Они позволяют добиться успеха, раскрыв железную концептуальную клетку методологического национализма и обнаружив, как и в какой степени мировая реальность может стать космополитичной, придавая ей тем самым видимый облик, вразумительность

и даже сделав ее терпимой. Что мы подразумеваем под ≪космополитической перспективой≫? Это ощущение глобальности и безграничности. Это каждодневное, учитывающее опыт истории, рефлексивное осознание двойственного характера различий и культурных противоречий, среди которых мы все блуждаем. Она обнажает не только ≪страдание≫, но и возможность выстроить собственную жизнь и отношения в обществе в условиях смешанной культуры. В то же время это взгляд скептический, лишенный иллюзий и самокритичный. Ничто не характеризует его лучше, чем пара следующих примеров.

Космополитические образы, или Логика ≪включающей≫ дифференциации.

В наши дни в социологических исследованиях много пишут оновых идентичностях, в том числе о явном возврате к утверждению по всему миру национальных, этнических и локальных ценностных систем. Что в них нового, выясняется, когда мы начинаем изучать их особенности. Эти идентичности скоропалительно окрестили ≪неонациональными≫. Между тем, в отличие от фашиствующего

национализма XX века, они не нацелены на идеологическую или военную экспансию за пределы собственных границ.

Речь идет об интровертных видах национализма, противопоставляющих ≪агрессии≫ глобального мира ориентацию на замкнутость, хотя ≪интровертный≫ здесь не значит ≪безвредный≫. Ведь подобные ≪замкнутые≫ национализмы фактически благоприятствуют агрессивной нетерпимости, которая может обернуться против кого и чего угодно. Их новизна в том, что порой они предполагают активное и сознательное сопротивление распространению космополитических тенденций на частные образы жизни, а также противодействие глобализации и ее адептам, которые воспринимаются как угроза местным культурам. Те, кого это затрагивает, ищут выход в стратегии этнического эссенциализма. Они пытаются ≪как бы≫ зафиксировать размытые и неустойчивые границы между внутренней и внешней сферами - между ≪нами≫ и ≪ними≫. Отсюда следует, во-первых, что такие национализмы, помимо прочего, предполагают постоянное столкновение с глобализацией. Во-вторых, без глубокого понимания, как именно глобальность преодолевает и меняет конфигурацию существующих границ, то есть вне космополитического взгляда на вещи, новые рельефы облика и памяти, а также интровертные национализмы, которым потенциально благоприятствуют, остаются совершенно непостижимыми.

Как-то во время полета в Хельсинки сосед по креслу, предприниматель из Дании, вывел меня из терпения, без устали подчеркивая преимущества Европейского Союза для своего бизнеса. Не столько из любопытства, сколько чтобы вставить, наконец, и самому слово, я спросил его, кем он ощущает себя в большей мере – датчанином или европейцем? С едва скрытым изумлением он ответил, что не тем, не другим - он чувствует себя космополитом, ≪глобальным гражданином≫. Он как дома в любой стране мира. Куда бы ни направлялся, он говорит там на английском языке, который хорошо знает. Его повсюду ждет ночлег в отеле. Он выбирает широко известные сети гостиниц, где можно быть уверенным в единообразных стандартах независимо от месторасположения. В Китае он дегустирует индийскую кухню, в Индии - французскую. Его деловые партнеры смотрят на вещи точно так же. Будучи человеком опытным, он знает, кому можно доверять, а кому нельзя, будь то в бизнесе или вызывая такси. В то же время он родился в Дании, вырос там, живет по сей день и идентифицирует себя как датчанина.

На Рождество он христианин, а на период выборов - социал-демократ. Впрочем, недавно он присоединился к гражданскому движению за ограничение иммиграции. Видит Бог, он не против иностранцев, добавил он без тени смущения, - но поток приезжих необходимо остановить! И так далее, и тому подобное. После краткой паузы он вернулся к моему вопросу: нет, он не европеец – такая мысль никогда не приходила ему в голову. Вот чудный образец определения идентичности, в котором логика ≪или-или≫ заменена логикой ≪включающей дифференциации≫: ≪и то, и другое≫. Человек конструирует свою самобытность, свободно запуская руку в некий набор деталей, словно найденных в конструкторе ≪Лего≫, где собраны идентичности, доступные всему миру, и выстраивает из них все более всеохватывающую собственную модель. Итог - горделивое утверждение лоскутной, в чем-то космополитической, но в то же время и провинциальной

идентичности, основной чертой которой выступает отказ от традиционной ответственности. Она не синонимична гуманистическому космополитизму, обычно связанному с понятием ≪гражданин мира≫: ведь хотя в день выборов наш ≪глобальный менеджер≫ и интересуется политикой, в то же время он выступает против иммиграции. Здесь имеет место совмещение несочетаемых элементов, поскольку такие предпочтения не составляют композиции, нанизанной на стержень внутренних убеждений. Они похожи на полотна Пикассо или Брака, на которых наивный зритель ищет привычные

образы знакомых мест или людей, хотя живописцы лишь играют с символами реальности. Такое сравнение обоснованно, поскольку наш всемирный бизнес-гражданин из Дании с его ксенофобскими порывами легко парит поверх прежде замкнутых и отживших свое идентичностей, подобно тому, как кубизм и экспрессионизм опирались на руины реализма и классицизма.

Поиск по сайту: