КАК Я ОДНАЖДЫ ПОМОГ ПОЧТЕ РАБОТАТЬ В УСЛОВИЯХ БОЛЬШЕЙ ГЛАСНОСТИ

Я уже рассказывал о том, как секретные службы ФРГ постоянно нарушают конституцию, гарантирующую тайну переписки. Об этом давно всем известно (мне, например, по собственному опыту), да и в газетах тоже не раз публиковались материалы о почтовой цензуре. И вот в 1978 году я заказал штемпель для моих почтовых отправлений: «Я не согласен с передачей моего письма ведомству по охране конституции, другим секретным службам или перекачкой его содержания в компьютеры».

Ясно сказано, считал я, понятно всем и каждому в отдельности. Но, как выяснилось, понадобилось семь долгих лет, прежде чем власти уяснили себе мою мысль. Это объяснялось, конечно, тем, что заказал я штемпель не для того, чтобы держать его под стеклом, а чтобы (считая: профилактика – лучшее лечение) пользоваться им.

Первый сигнал, свидетельствовавший о том, что я задел за живое, я получил 26 сентября 1979 года – шло двадцатое пленарное заседание ландтага земли Нижняя Саксония. Вопрос депутата СДПГ Зилькенбоймера к профессору Э. Пестелю, представителю ХДС, министру по делам науки и культуры: «Как же это получилось, что вы отказались принять заказное письмо, направленное вам господином Киттнером?»

Действительно, за день до этого управляющий по делам культуры, натура тонкая, приказал отправить мне обратно невскрытым толстый конверт (марок было наклеено сколько нужно) с пометкой: «Адресат получить отказался». (Кстати, если уж на то пошло, как раз я имел право на демарш, ибо в компетенции именно этого министра была сфера моей деятельности.) Ответ министра, записанный в протокол, не может не вызвать изумления.

«Министр Пестель: "Я беру далеко не всё (возглас из рядов СДПГ: «Ага!»). Если на конверте штемпель «Не передавать ведомству по охране конституции» или какая‑нибудь подобная надпись, то такое письмо я не приму, так как, с одной стороны, речь идет о каких‑то скользких намеках (аплодисменты в рядах ХДС), причем намеках злобных. С другой стороны, если подобное письмо содержит факты, подлежащие расследованию, его просто необходимо довести до сведения компетентных властей, и я бы нарушил свой долг, если бы, вскрыв такое письмо, взял на себя обязательство не передавать его дальше… Господину Киттнеру в будущем следует воздерживаться от подобных шуток!"»

Однако моя шутка возникла не на пустом месте. Незадолго до этого случая коллега господина Пестеля в земле Рейнланд‑Пфальц был публично обвинен в том, что передал ведомству по охране конституции списки ничем не запятнавших себя в глазах закона граждан, поставивших свои подписи под воззванием протеста. Министерство вначале все отрицало. Поэтому в словах Пестеля содержалось косвенное признание, что «факты, подлежащие расследованию», могут кратчайшим путем быть переданы в сыскное ведомство. Но дело в том, что и в моем письме находилось воззвание с подписями. Отсюда и штемпель – как выражение моих опасений.

То, что и сам министр разделял эту точку зрения, показывает дальнейший диалог:

«Шайбе (СДПГ): «Господин министр, не считаете ли вы (выкрик из рядов ХДС: «Нет!»), что штемпель… Может быть, вы все‑таки будете уважать мнение других? (из рядов ХДС: «Тоже нет!») Ведь штемпель в конце концов мог быть задуман не как скользкий намек, а как вид сатиры».

Пестель: «Разумеется, можно посмотреть на это и так, но можно и по‑другому. Я лично посмотрел по‑другому (выкрик из рядов ХДС: «Очень хорошо!»)».

На этом можно закончить трансляцию из ландтага земли Нижняя Саксония, где сатира густо замешена на реальности.

Почтовое ведомство тоже посмотрело на это по‑ другому. После того как оно какое‑то время терпело мои штемпеля (может, стремясь избежать новой публичной дискуссии по поводу цензуры, которой подвергаются почтовые отправления, а может, по чистому упущению), я получил уведомление от почтовой дирекции: «Касательно отказа пересылать корреспонденцию». В нем говорилось:

«Штемпель „Я не согласен с передачей моего письма ведомству по охране конституции" представляет собой заявление с оценкой законодательных положений, таких, как, например, Закон об ограничении тайны переписки, почтовых и телеграфных отправлений».

Действительно, боннское правительство в 1968 году посчитало, что гарантируемая конституцией тайна переписки предоставляет гражданам непозволительно широкие свободы. Однако взять и просто отменить их – такая мера вызвала бы скверный резонанс за границей. И потому в том же году в Бонне протащили дополнительный закон, чьи резиновые формулировки превратили конституционную гарантию в ее полную противоположность. По принципу: сечение розгами отменяется и сохраняется лишь в том случае, если государство посчитает это необходимым…

С тех пор вторжение в личную жизнь ведется в широких масштабах и на вполне «законном» основании. Иллюстрированный журнал «Штерн» опубликовал снимки, на которых видно, как тысячи писем мешками перегружают из здания почты на грузовик, принадлежащий секретной службе, и увозят на просмотр.

Но мой текст, если рассматривать его со строго юридической точки зрения, ни в коем случае не дает оценки подобным действиям. Я не случайно выбрал именно такую формулировку. Поэтому и выразил свой протест, сообщив, что в моем случае со штемпелем речь ни в коем случае не идет о «заявлении с оценкой», а просто о волеизъявлении. Практика государственных учреждений читать чужую переписку здесь ни в коем случае мною не подвергается оценке, тем более не критикуется. Текст штемпеля относится к данному конкретному почтовому отправлению и выражает лишь личное несогласие отправителя с определенными вещами. Кроме того, никто ведь не обязан прислушиваться к моему волеизъявлению. Ведомство по охране конституции может спокойно продолжать рыться в моих письмах, но еще не хватало, чтобы я был с этим согласен! Ничего такого не записано ни в законе, ни в своде почтовых правил.

«Ради профилактики» я тут же попросил официально сообщить мне, не будут ли другие альтернативные формулировки в глазах почты выглядеть как «примечание политического содержания» и потому подлежать запрету. Например: «Пожалуйста, не вскрывать!», «Вскрывает только получатель», «Содержание доверительного характера», «Сердечный привет всем, кто будет читать его, помимо получателя», «В случае жалоб на содержание просьба вернуть отправителю!», «Личная переписка» и т. д.

Как и следовало ожидать, я вскоре получил доплатное письмо с отказом: «Ваша точка зрения, согласно которой речь якобы идет о простом волеизъявлении… не соответствует действительности».

Это означало: я сам не знаю, что говорю. Потому что, как пояснили мне: «Решение вопроса, носит ли приписка политический характер, зависит от точки зрения незаинтересованного лица, а не от намерения отправителя, которое по внешним признакам не поддается оценке».

Логично: если я говорю дословно «не согласен», то по внешним признакам никак не определить, согласен я или нет. «Незаинтересованным лицам» это явно не по силам. Они так заняты вынюхиванием «заявлений, содержащих оценки», что просто не в состоянии понять текст, где все написано черным по белому…

Но теперь и я решил не представляться более наивным, чем был на самом деле. Разумеется, мое волеизъявление позволяет сделать вывод, что у нас в стране личная переписка подвергается цензуре. Только вот одно удивляет: ведь все это санкционировано верхами, к тому же законодательно закреплено. А если так, то правители должны, скрипя зубами, не открещиваться от собственного закона, а отстаивать его! Однако в таких делах и проявляется двойная мораль буржуазии: она сначала совершенно легально лишает силы законы и одновременно хочет сохранить видимость, что они якобы продолжают действовать – глядите все, какие у нас свободы! Для сатирика здесь огромное поле деятельности. Он должен ставить перед выбором власть имущих: или вы уважаете основные права граждан, или же открыто сознаетесь, что они – не более чем макулатура. Ведь с какими дикими вещами приходится порой сталкиваться в ФРГ: где‑то с позором отправляют в отставку фельдфебеля за то, что тот якобы сказал: в бундесвере нельзя свободно выражать свое мнение. Но то, что это запрещено, говорить, естественно, запрещено. А подтверждать, что это так, тем более запрещено… Или вот существует и действует закон (и любой его может прочитать), по которому «власти имеют право вскрывать и знакомиться с тайнами почтово‑телеграфных отправлений». Тем не менее меня хотят наказать, «отказавшись принимать корреспонденцию», запретив мне даже намекать на то, что такой закон существует.

Я обратился к нашему мужественному другу и правозащитнику Германну с просьбой направить жалобу в административный суд. Кроме вышеупомянутого аргумента, я собрал достаточно боеприпасов, чтобы вести предстоящее сражение. Решение не принимать мою корреспонденцию подавалось так, что создавалось ложное впечатление, будто речь шла исключительно о том, имеет ли моя приписка (штемпель) политический характер, содержание ее во внимание не принималось. Цитирую: «Мы обращаем внимание на то, что под запрет попадают… все приписки политического содержания независимо от того, соответствуют они или противоречат конституционному порядку и политическим целям законодателей».

Чистая ложь. В моем распоряжении к тому времени оказались конверты с предвыборной рекламой СвДП, с политическими призывами министерства внутренних дел, с сомнительным в правовом отношении штемпелем некой «Инициативы по ограничению притока иммигрантов». Почта, столь въедливо придирающаяся ко мне, сочла все это вещами неполитическими, а лиц, занимающихся травлей иностранцев, даже открыто взяла под защиту. Но я решил доказать свою правоту.

Зимой 1982/83 года в штате Детройт (США) разразился жестокий голод, в первую очередь из‑за политики Рейгана, направленной на сокращение расходов на социальные нужды. Городское управление и благотворительные организации оказались не в состоянии хотя бы немного уменьшить массовую нужду населения некогда процветавшей автомобильной метрополии. Призывы о помощи полетели за границу. Дошло до того, что в нашей стране начался сбор денег, продовольствия и одежды для населения одного из крупнейших городов государства, которое всегда охотно именует себя «самым богатым и свободным в мире». Я оказал поддержку комитету помощи Детройту, основанному друзьями, и, кроме того, изготовил наклейки для конвертов: «Помогите голодающим Детройта». Они могли, помимо своей основной задачи, сослужить еще одну хорошую службу: я направил образец в дирекцию почтового ведомства Ганновера с просьбой проверить и сообщить – может быть, и этот текст тоже попадает под запрет?

Ответ пришел быстро. Наклейка была расценена как «приписка гуманного характера». Поэтому, дескать, не возникает никаких возражений против наклеек подобного рода. «С дружеским приветом…»

Может быть, подействовало еще и то, что в своем письме я упомянул о готовности американского президента транспортировать посылки для Детройта бесплатно самолетами авиации США. Это согласие, если верить прессе, было дано Рейганом в минуту душевной слабости, когда он выступал перед журналистами, а его советников, видимо, в этот момент поблизости не оказалось.

Сам по себе факт, что приходится собирать средства для поддержания жизни многих тысяч граждан лидирующей западной державы, можно рассматривать как приписку политического содержания. Особенно если вдуматься, какие миллиардные суммы идут на гонку вооружений и программу «звездных войн». Но если почте было угодно рассматривать ее как человеколюбивую, что ж, тем лучше.

Чтобы еще раз проверить, до каких границ простирается либерализм почтовых чинов, которого я у них раньше не замечал, я попросил их подтвердить, что призыв «Помогайте страдающим народам Гватемалы, Чили и Сальвадора» у них также не вызовет возражений. Однако здесь дело внезапно застопорилось, потребовалось несколько напоминаний, пока не пришел ответ: отказано! Приписка носит политический характер! Больше у меня вопросов не было.

В кого я метил, ставя свой штемпель, – вот что, очевидно, было важно для властей. Об этом свидетельствует один абзац, вышедший из‑под пера почтовых юристов, в котором они сами себя разоблачают. А меня при этом беспощадно квалифицируют как саботажника, подстрекающего к правонарушениям, разрушителя устоев демократии, представляющего угрозу для НАТО и для общества в целом, короче, как врага государства. И все это из‑за какого‑то штемпеля! Цитирую:

«В обязанности почтового ведомства входит передача почтовых отправлений, адресованных определенным получателям, вышеназванной службе (ведомству по охране конституции. – Д. К.), что следует из закона об ограничении тайны переписки. Этот закон, в частности, преследует цель защитить демократию от грозящей опасности, его задача – стоять на страже безопасности федерации и земель, а также войск негерманских государств – партнеров по Североатлантическому пакту. В приписке содержится призыв к почтовым служащим игнорировать распоряжение, вытекающее из основ данного закона, по меньшей мере когда дело касается переписки сутяжника (я еще и сутяжник! – Д.К.). Таким образом, приписка находится в противоречии с интересами безопасности, на защите которой стоит упомянутый выше закон, то есть и… с общественными интересами».

Вот какой я негодяй и как опасен мой штемпель! При чтении этого пассажа я громко смеялся. По‑видимому, судьи испытывали те же чувства, так как вскоре после подачи иска они сообщили мне, что открытого разбирательства дела не будет – они пришлют решение в письменной форме: дело для них и так ясное… А тут и почта вдруг прислала мне письмо. В нем говорилось, что решение не принимать к отправке мою корреспонденцию отменено и теперь я могу спокойно ставить свой штемпель на конвертах. Почтовики, видно, наконец тоже кое‑что сообразили и не захотели доводить дело до судебного разбирательства и позора. Они даже взяли на себя оплату расходов на моего адвоката Германна.

Итак, я получил право, да еще с одобрения почтового ведомства, открыто заявлять в своей приписке, что не согласен, когда кто‑то сует нос в мои письма. Жаль только, что подобное волеизъявление не имеет никакого практического значения. Ведь мою переписку все равно будут контролировать. В отличие от почтовой дирекции я не верю, что моя «опасная» приписка удержит почту или даже министра Пестеля от передачи моих писем в ведомство по охране конституции, как это предписывает закон. Скорее наоборот: мы уже видели, именно наличие такого штемпеля делает их подозрительными. И, наконец, я пока что являюсь единственным гражданином ФРГ, которому секретная служба недвусмысленно заявила, что безопасность и само существование ФРГ зависят от слежки за моей персоной.

Итак, резюме: за мной ведут слежку, но я по крайней мере могу заявить, что мне это не нравится – пусть даже этому заявлению грош цена. Это свобода! Или нет? Безусловно, свобода, позволяющая осужденному выкрикнуть в судебном зале бесполезный протест, причем быстренько, пока его не увели…

Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Берлине в 1973 году. Слева – Дитрих Киттнер

Но даже такую свободу нужно еще отвоевать. И поскольку я не хотел сдаваться и позволять, чтобы эта история сама по себе заглохла, а главное, еще и потому, что считал важным, чтобы тема слежки за людьми продолжала привлекать внимание общественности, я под занавес посыпал немного соли на раны сыскарей и почтового начальства. Для этого облек свое волеизъявление в форму наклеек на конверты и теперь по окончании представлений продаю их по 22 пфеннига за штуку. Я даже наладил регулярную торговлю этими немаловажными принадлежностями по почте.

А еще, чтобы никто ничего особенного не подумал, потому что ирония и насмешка – орудие кабаретиста, я расширил первоначальный текст за счет небольшой приписки: «Решением почтовой дирекции Ганновера от 12.2.1986 г. разрешается наклеивать на адресной стороне конверта». Надеюсь, что почта не усмотрит в этом новую «приписку политического содержания».

Однако в настоящее время почтовые чины, вероятно, заняты сверх головы другой важной задачей – разработкой эскиза специальной почтовой марки, которую уже давно пора выпустить: «200 лет немецкой почтовой Цензуре». Вот бы сыграть шутку и наклеить ее на пакет, в котором я отправляю эту рукопись в издательство. По почте, разумеется.

Поиск по сайту: