Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

КАК Я СЛУЧАЙНО ОБНАРУЖИЛ, ЧТО У НАС ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ



 

Как‑то один молодой человек по окончании представления сказал мне: «В известном смысле эти террористы правы. Их действия для ФРГ по крайней мере хоть небольшая, но встряска. Нужно попытаться вызвать правительство на применение откровенно фашистских методов и таким образом дискредитировать его. Как только оно сбросит маску, народ сразу увидит, где правда, и покончит с угнетением».

«А как ты представляешь себе «откровенно фашистские методы»? – спросил я молодого, не старше 23 лет, парня. – Прямо так – лагеря, пытки, убийства?»

«Разумеется, как же иначе народ поймет, что это преступление?» «Революционер» был крайне удивлен, когда я вслед за этим не очень вежливо, но твердо попросил его покинуть помещение. Я почувствовал, правда, что моим долгом было объяснить ему, почему его первого и единственного за все семь лет существования ТАБ, не вдаваясь в дискуссию, выставили из театра. «Ты хочешь, чтобы и меня засадили в лагерь». Я надеюсь, что он все понял, и с этого момента начался процесс его политического образования.

Однако то, что этот парень мне так наивно растолковывал, было не только его личным мнением. Это была суть опасного псевдоучения «теории фашизма», распространенного в кругах леваков. Его сторонники напоминают мне самоубийцу, который открывает газовый кран, однако в последний момент поспешно зажигает еще и спичку и взрывает весь дом со всеми его обитателями. Кроме того, опыт немецкой и не только немецкой истории дает более чем достаточные основания сомневаться в том, что население ФРГ действительно поднимается против прокладывающего себе дорогу нового фашизма и на этот раз сумеет покончить собственными силами с этим преступным явлением в его наиболее отвратительной форме. Правда, шок, перенесенный в 1945 году, вызвал к жизни в будущей ФРГ стремление к осуществлению действительно демократического государственного устройства. Можно было говорить о стремлении к разрешению противоречий в социалистическом духе, однако вскоре бразды правления вновь захватили представители старых сил, и развитие пошло в противоположном направлении.

При решении некоторых проблем реакционные группировки в государственном аппарате и экономике попытались даже повернуть колесо истории на целое столетие назад. Например, приняв указ о «запретах на профессии», который не только по своим формулировкам напоминает принятый нацистами в апреле 1933 года Закон о восстановлении высшего чиновничества. Тут высокочтимые судьи, как говорится, перещеголяли практику кайзеровского судопроизводства. Кроме того, недавние опросы показали, что почти четвертая часть населения ФРГ все еще или уже опять тяготеет к фашистскому идейному наследию. Таким образом, насущной задачей является не провоцировать взрыв «откровенного фашизма», а совсем наоборот, вырвать с корнем его уже довольно окрепшие ростки.

 

Пугающе выглядит цинизм, с которым приверженцы «теории фашизма» хладнокровно принимают в расчет неизбежную ликвидацию остатков основных гражданских свобод, для них кровь антифашистов все равно что водица. То, что планы подобных псевдореволюционеров – спровоцировать взрыв фашистских настроений – полностью совпадают с намерением экстремистских террористических банд, не нуждается в доказательствах. Даже если побудительные мотивы одних и тех же действий могут отличаться друг от друга, цели обеих сторон, по крайней мере на первом этапе, идентичны. Их представления о втором этапе – слепое блуждание, попытка выдать желаемое за действительное, основанные на вере, что сначала нужно подохнуть, чтобы потом когда‑нибудь воскреснуть из мертвых. Но в классовой борьбе одной веры мало.

Однако в первой части «теория фашизма» содержит элементы реальности. В самом деле, не так уж трудно в ФРГ в результате террористических актов добиться еще большего сдвига вправо.

Если говорить несколько упрощенно, то за каждым новым террористическим актом следуют два новых закона, еще больше ограничивающие свободы всех граждан. И если это есть причина и следствие, то я должен сказать народу: «Нацисты в 1933 году скорее всего тоже сами подожгли рейхстаг…»

Несомненно, что реакционные политики очень охотно, даже слишком охотно используют в своих целях террористические акты в качестве предлога. Тут каждая из двух сторон по мере сил «помогает» другой. Не будь террористических актов, последовательным сторонникам ущемления основных гражданских свобод пришлось бы их организовать. Всякий раз после подобных покушений усиливалось военное оснащение полиции и погранслужб, а также расширялись их права. Гражданские же права, считавшиеся ранее неприкосновенными, – такие, как право свободного выбора защитника или его право посещать заключенных, – ограничивались или отменялись вообще.

Все указывает на то, что процесс этот будет продолжаться. В последнее время наметилась тенденция заменять открытое слушание дела, что давало известные гарантии обвиняемым против судебного произвола, закрытым. Причем мотивировка была явно притянута за уши: нужно якобы защитить обвиняемых от излишнего интереса «общественности». Легко себе представить, как за закрытыми дверями будут вестись процессы против левых.

В 1978 году, несмотря на отчаянное сопротивление небольшого числа депутатов, большинству в бундестаге удалось протащить так называемый закон об облавах, в соответствии с которым права полиции были расширены до немыслимых ранее пределов. Если раньше по старому закону для заключения кого‑либо под стражу полиции требовалось наличие обоснованного подозрения, хотя на практике обоснование подчас фабриковалось задним числом, то сейчас по закону об облавах можно арестовать и засадить в камеру, а то и в лагерь для заключенных любого, даже если ему лично нечего инкриминировать. Проверка мотивов ареста производится намного позднее, а до этого полиция может в принципе делать все, что ей заблагорассудится. Если к этому добавить юридически разрешенную только в ФРГ тотальную изоляцию, то не исключено, что арестованный на какое‑то время может вообще исчезнуть (прямо как в странах Латинской Америки с диктаторскими режимами), причем на вполне законном основании.

Возможно, представители так называемой социально‑ либеральной коалиции из СДПГ и СвДП, предлагая закон на рассмотрение, предполагали, что он не будет использован в полной мере (такая возможность предусмотрена параграфом III Уголовно‑процессуального кодекса), но зачем тогда принимать закон, которым не собираешься пользоваться?

Нетрудно представить себе такой состав правительства, которое воспользуется этим законом безо всяких колебаний.

Для успокоения общественности и противников нового закона парламент внес оговорку: новые положения считались имеющими силу только в случае непосредственной угрозы террористических действий, только в определенном месте и только на ограниченный срок. Наличие непосредственной опасности в каждом конкретном случае определяет независимый судья, только он имеет право принимать решение о расширении полномочий полиции. Раньше подобная ситуация называлась «малым чрезвычайным положением».

Весной 1978 года мы с Кристель трижды за один только час натыкались на полицейские кордоны (было это недалеко от Дюссельдорфа). При этом все подъезжающие машины, а их было несколько сотен, останавливали и обыскивали. Образовались очереди. В нескольких шагах стояли полицейские с автоматами на изготовку – это была картина, знакомая нам по телекадрам из стран Латинской Америки, где еще сохранились диктаторские режимы.

Во всех трех случаях я поинтересовался у полицейских, на каком основании меня обыскивали. Ответ во всех трех случаях был одинаков: «Это наше право. Не мешайте!»

«Но закон об облавах еще даже не вступил в силу». Только один снизошел до ответа: «Это вы так считаете».

Несколько дней спустя я прочел в газете «Франкфуртер рундшау» крошечную заметку. Депутат бундестага от СДПГ Манфред Шмидт из Мюнхена, ни в коем случае не левый, сделал заявление для прессы, в котором горько жаловался: он‑де голосовал за закон об облавах, но если бы знал, какие формы этот закон примет на практике, то голосовал бы против.

Заметка была такой маленькой, что я на нее просто не обратил бы внимания, если бы из‑за кратковременного пребывания в больнице не был обречен читать газеты от корки до корки. Новость показалась мне достойной внимания. Первое применение на практике новых, вызывающих столько споров законоположений, да еще сразу же после их принятия, – да ни один репортер не упустил бы такую тему! Однако в газетах ни строчкой не сообщалось о введении «малого чрезвычайного положения». А социал‑демократический депутат говорил уже о применении на практике этого закона.

Чтобы получить информацию, я задействовал все находящиеся в моих руках рычаги. Сам депутат был в отпуске, но позднее он подтвердил все, добавив следующее: уже в конце мая 1978 года следователь при федеральном суде в Карлсруэ по имени Кюн по инициативе прокуратуры стал пользоваться на практике особыми полицейскими полномочиями. И что самое характерное – не в каком‑то определенном районе, а во всех городках и в их округе в радиусе 30 км. Под этот закон попадали тюрьмы с заключенными в них террористами, с лицами, подозревавшимися в террористической деятельности, с теми, кто им симпатизировал или подозревался в этом.

Если учесть, что заключенных с давних пор совершенно сознательно разбрасывают по различным тюрьмам, чтобы «уменьшить опасность контактов между ними и тем самым уменьшить шанс на побег», то можно легко себе представить карту Федеративной Республики Германии в те дни: она напоминала большую картину с множеством изображенных на ней кружков 60 километров в диаметре, которые граничили или перекрывали друг друга. В этих местах было введено «малое чрезвычайное положение». По моей, может, и поверхностной оценке менее полусотни таких областей могли гарантировать осуществление чрезвычайного положения на территории всего государства. Местонахождение этих зон действия чрезвычайных законов можно было к тому же варьировать, перемещая некоторых заключенных из одной тюрьмы в другую.

Но ведь в бундестаге речь шла о ситуациях местного значения, к тому же действующих ограниченное время. И вот какому‑то маленькому работнику юстиции удалось обойти те гарантии, которые казались очень надежными. При этом он формально даже не нарушил текста параграфов. Достаточно федеральной прокуратуре только заявить, что где‑то когда‑то может возникнуть угроза освобождения из тюрьмы заключенных, – как хоп! – и вот по всей стране уже действует ограниченное чрезвычайное положение, а полиция расширяет свои права. Все так просто!

Может быть, отцы закона проглядели лазейку? Или они с помощью маленького трюка обманули общественность и парламент? Кто оказался прав: противники чрезвычайного положения с их сомнениями или сторонники с их бесконечным доверием к исполнительной власти? Или это была всего лишь генеральная репетиция?

Самая большая подлость заключалась в том, что такое резкое ограничение гражданских прав произошло безо всякого шума, втайне. Все военачальники прошлого, даже фактически ничем не стесняющие себя фашистские коменданты городов в гитлеровской армии, предупреждали о чрезвычайном положении с помощью по меньшей мере письменных и устных объявлений. Граждане же Федеративной Республики даже не подозревали, что на них временно распространяется чрезвычайное положение. Статья (на полстранички в газете или заметное рекламное объявление), оповещение по радио и телевидению не были бы лишними, и граждане знали бы об этих изменениях, затрагивающих их правовой статус.

Я хотел все разузнать поточнее и потому позвонил в полицейское управление моего родного города. Ведь и на Ганновер должно было распространяться действие этих законов, так как здесь предположительно сидел нидерландский террорист. А в 35 километрах от Ганновера – в Целле – еще несколько других.

«Я хотел бы только справиться, распространяется ли в настоящее время в связи с законами об облавах чрезвычайное положение и на Ганновер?»

«По этому поводу ничего не могу вам сказать».

Я вспомнил полицейские заграждения, которые видел несколько дней назад в Дюссельдорфе, и тот ответ, который я там услышал.

«Может быть, вы мне дадите понять как‑нибудь иносказательно? Я как гражданин этого города хотел бы знать, в каком положении нахожусь. Например, нужно ли брать с собой удостоверение личности, если выходишь за хлебом?»

«Это было бы нелишним. Больше ничего сказать не могу».

Я поблагодарил за разговор и позвонил представителю министерства внутренних дел по связям с прессой, с которыми незадолго до этого полемизировал на страницах местной газеты. Но и здесь я получил стереотипный ответ: «По этому вопросу ничего не могу сказать».

«Но, послушайте, если бы закон вступил в силу, министерство внутренних дел должно было бы узнать об этом первым! Если же вы ничего не знаете, то так и скажите, это равно отрицательному ответу».

«Я же вам ответил: по этому поводу ничего не могу сказать».

«Вы не можете сказать "да" или "нет"?»

«Я скажу вам иначе, господин Киттнер: если бы мы действительно захотели здесь воспользоваться чрезвычайными законами, то вы и некоторые другие… э‑э‑э… люди давно бы это почувствовали на себе».

Разговор был на этом закончен. Следовало поразмыслить над формулировкой, которую не случайно выбрал представитель министерства внутренних дел по связям с прессой. Он не сказал, что чрезвычайное положение не было объявлено, а только что в настоящее время оно по отношению ко мне и другим… э‑э… людям не применяется. Итак, генеральная репетиция?

Оба господина, с которыми я беседовал, явно уходили от ответа на вопрос, было ли объявлено чрезвычайное положение, поскольку, если бы это не соответствовало действительности, им ничего не стоило дать отрицательный ответ.

 

Позднее я рассказал эту историю одному молодому журналисту в Ганновере. После того как тот проверил все факты, он решил, что из этой истории можно сделать потрясающий материал. «"Тайное чрезвычайное положение в Ганновере?" – неплохой заголовок!»

«Ты это не напечатаешь», – выразил я опасение.

«Почему же, это здорово, это я помещу. Это будет бомбой».

Мы поспорили на бутылку шампанского.

Увиделись мы с ним полгода спустя. Его газета ничего не поместила.

«У тебя были трудности с той историей, связанной с законом об облавах?» – спросил я как бы между прочим.

«Не пошла», – ответил он коротко. Но шампанское за ним, в этом коллега меня заверил.

Что касается закона об облавах, то я с тех пор о нем ничего не слышал. Но я и некоторые другие… э‑э… люди своевременно почувствуют, если он вступит в силу.

В 1983 году я на этом закончил рассказ о моих интересных расследованиях. Сегодня есть повод дописать к нему еще несколько строк. Речь пойдет о бомбе в буквальном смысле этого слова.

С самой весны 1986 года одна скандальная история не сходит со страниц газет. Ответственные за все случившееся ничего не отрицают. Поэтому с полной уверенностью можно утверждать, что с одобрения премьер‑министра земли Нижняя Саксония Эрнста Альбрехта так называемое ведомство по охране конституции совместно с так называемой антитеррористской группой (федеральная пограничная служба) осуществила одну террористическую акцию, а именно взрыв тюремной стены в Целле, обвинив в этих действиях террористов из «РАФ» [17]. Даже полиция и безрезультатно рыскавшие прокуроры не были информированы об истинной подоплеке этой акции, связанной якобы с попыткой освободить заключенных. Время действия – вскоре после тайного вступления в силу «малого чрезвычайного положения». Конечно, о планах наших тайных служб я ничего не могу сказать, ведь они содержатся в тайне. В противовес этому не остался тайной взрыв истерии, связанной с терроризмом, который имел место после организованного в министерских кабинетах «фейерверка».

Ведь всем известно, что Альбрехт перед взрывом в Целле заявил, что располагает доказательствами: именно в тюремных камерах планируются все насилия, включая убийства, однако предъявить соответствующие доказательства он отказался. Да и зачем? Дыра, обнаруженная в тюремной стене, – достаточно веское доказательство.

Каждый может прочитать в газете, что Альбрехт, когда все вышло наружу, заявил: мол, акция (все расходы по которой легли, разумеется, на плечи налогоплательщиков) служила цели внедрить в ряды террористов двух доверенных лиц (осужденных уголовников, пользующихся, очевидно, особым доверием властей). С их помощью предполагалось якобы предотвратить будущие преступления. В некоторых газетах появились также сообщения о свидетелях, рассказывающих, как подобные доверенные лица – террористы на государственной службе – пытались силой склонить их к организации побегов и даже к убийству директора тюрьмы в Целле. При этом им предлагали оружие и взрывчатку.

В таком повороте нет ничего нового. За это время в ФРГ стало известно о множестве аналогичных случаев провокаций. Но когда в утренних газетах я вижу заголовки, сообщающие о признании какого‑нибудь мюнхенского агента, который (по заданию так называемого ведомства по охране конституции) произвел серию террористических актов, то более критично отношусь к своему собственному, основанному на опыте рассказу. В начале его я тогда писал: «Если бы не было террористических актов, то последовательные сторонники ограничения основных прав были бы вынуждены их организовывать».

Сегодня это высказывание мне представляется несколько наивным.

 

ВЗВЕШЕННОЕ РЕШЕНИЕ

 

И снова неонацисты выставили в Крёпке, географическом центре Ганновера, информационный, а точнее говоря, дезинформационный стенд. Несколько полицейских скромно стояли в стороне, не вмешиваясь ни во что. Мероприятие, во время которого открыто восхвалялись преступления фашистов, было санкционировано властями.

Я оказался здесь случайно. Увидев происходящее, я решил разузнать подробности.

Итак, придав лицу молодцеватое выражение «истинного немца» и стараясь держаться как можно прямее, я подошел к столу с нацистской литературой.

«Ну, – обратился я к пожилой женщине, сидевший за столом (ее прическа а‑ля Гретхен была воплощением «истинно немецкой женщины»), – пожалуй, слабовато… что вы тут предлагаете?… Небось, что посерьезнее – не рискнули… Ну ясно, слишком опасно».

«Да нет. Теперь не так уж и опасно», – улыбнулась светловолосая «единомышленница». Она запустила руку в слегка прикрытый ящик и протянула мне пачку со словами: «Вот то, что нужно!» Это были листки, предназначенные для расклеивания на стенах домов, заборах, ветровых стеклах машин и т. д. На них я увидел сверху свастику, а под ней: «Немцы, не покупайте у евреев!», на другом листе было написано: «НСДАП сегодня нужна, как никогда!» – откровенная пропаганда нацизма.

Держа эти мерзкие листки в руке, я подошел к близстоящему полицейскому. «Вот что там распространяют. Прошу вас конфисковать эту литературу. Демонстрация нацистских эмблем и агитация за НСДАП запрещены законом». Блюститель порядка, молодой парень, долго и задумчиво смотрел на улики. Потом он собрался с духом и заговорил: «Понимаете, господин Киттнер, я и сам не жалую этих людей. Но если я сейчас это конфискую, у меня будут неприятности с начальством. Мне придется расхлебывать эту кашу. Надеюсь, вы понимаете меня». И он смущенно отвернулся. По лицу было видно, что совесть его нечиста. Честный человек.

Он, конечно, все прекрасно понимал. Его самый большой начальник, министр внутренних дел Нижней Саксонии, в ответ на упреки общественности по поводу его слабой активности в борьбе против участившихся в последнее время нацистских эксцессов, заявил с раздражением, что неонацистов не следует переоценивать. Было это в 1979 году. Однако уже в 1980 году на счету неонацистов было 17 убитых, более 200 раненых, 1533 нападения и хулиганские выходки. «Не переоценивать…» Все на свете, конечно, относительно.

 

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.