О необыкновенной живучести ламаркизма и о его критике

Несмотря на отсутствие безупречного экспериментального доказательства и убедительной теории, несмотря на противостояний теории опровергающей, признанной большинством и подтвержденной самыми точными и тонкими экспериментами на всех уровнях организации живого - популяционном, организменном, клеточном, субклеточном, молекулярном, направление, исповедующее возможность направленного изменения наследственности организма, продолжало и продолжает существовать. И вовсе не благодаря административному давлению, а скорее благодаря какой-то внутренней убежденности его сторонников в своей правоте.

Продолжали (и продолжают) переделываться яровые в озимые, создаваться вегетативные гибриды; под действием необычных температур, фотопериодов, питания, продолжали получаться определенные наследственные изменения животных, растений, микроорганизмов... Как пишет Дубинин: “В истории биологии механистическая идея об адекватном унаследовании благоприобретенных свойств, основанная на смешении сущности и явления, с удивительной стойкостью сохранялась на протяжении тысячелетий” (Н.П. Дубинин, 1968, стр. 48). Продолжалась и продолжается и критика этой идеи со стороны ее противников, порой изнемогающих от досадной необходимости тратить на это силы и время.

Естественно, что в таких условиях опыты, будто бы подтверждающие этот досадный ламаркистский предрассудок, рассматривались представителями ортодоксальной генетики как заведомо несостоятельные.

Так, особенно распространенная “переделка” яровых в озимые и наоборот, имеющая наибольшее принципиальное значение именно потому, что при этом как бы демонстрировалась возможность не только вообще изменения природы растений, но изменения произвольно направленного, строго соответствующего подставляемым условиям; такая “переделка” по-прежнему трактовалась ее противниками как результат отбора из механически или генетически (спонтанное скрещивание) засоренного материала, расщеплением гибридного исходного материала, мутированием, правда необыкновенно большой частоты, сдвигом в доминировании. Все это - несмотря на весьма важные доводы авторов “переделки” в защиту ее от таких обвинений. В качестве примера таких доводов можно привести статью Зарубайло (Т.Я. Зарубайло, 1959), в которой автор специально анализирует возможность того, что вся ”переделка” состоит из отбора готовых форм и приходит к отрицанию такой возможности, при выведении им зимостойких озимых пшениц из не зимующих яровых.

Если при подзимних посевах, с которых обычно начинается переделка, происходит отбор зимостойких форм, то естественно ожидать, что перезимовавшие растения дадут семена, которые при втором подзимнем посеве обеспечат больший процент выживаемости, на третий - еще больший, и так до некоторого предела с постепенным затем уменьшением прироста зимостойкости. В опыте же все происходило наоборот. В первые 3 года посевы семян выживших растений дают примерно один и тот же процент (10%) выживаемости, и только в 4-5 поколениях число выживших растений значительно увеличивается (около 40%), что больше отвечает представлению о расшатывании наследственности в первые годы, а затем ее становлении, но уже в соответствии с новыми условиями.

На возражение, заключающееся в том, что возможно имело место спонтанное скрещивание исходных форм с озимыми, Зарубайло отвечает тем, что хотя пшеница и не абсолютно строгий самоопылитель, “...трудно предположить, чтобы она (спонтанная гибридизация) могла иметь место в таком большом масштабе, чтобы все 22 подопытных сортообразца были подвергнуты массовому переопылению озимыми сортами. Единичные случаи не могли бы обеспечить полученного результата” (стр. 60). Против того, что полученные сорта - гибриды, свидетельствуют и другие факты. При приобретении ясно выраженной озимости ряд образцов сохранили морфологическую однотипность с исходными сортами или отличались от них по какому-либо одному признаку, чаще всего - остистости. Вероятность того, что озимый партнер при спонтанном скрещивании отличался всего одним признаком, очень мала. Далее, скрещивание с озимыми должно было бы дать выщепление значительного количества настоящих озимых растений. В опыте же подзимние посевы без последующего осеннего дают только малоозимые формы.

Работая с переделкой двуручек, Федоров (А.К. Федоров, 1959) пришел к еще более категоричному выводу: “изменение форм двуручек при многократном весеннем посеве в сторону яровых, по нашему мнению, вообще не дает каких-либо оснований для утверждения, что здесь происходит не изменение, а отбор готовых форм, т.к. от всех растений получены измененные потомства. То же можно сказать об изменении форм двуручек в озимые, т.к. формы двуручек хорошо перезимовывают, почти не уступая в этом озимым” (стр. 101).

Если явление, согласно разделяемому убеждению, невозможно, то естественно искать ошибки или жульничество в постановке или трактовке опытов, результаты которых говорят в пользу явления. Когда же как будто налицо их безупречность, на сцену выступает главный обвинитель, до того скрывающийся за критикой метода - “этого не может быть”. Так, Бляхер пишет, что Дин (D.S. Dean, 1962), разбирая сводку данных по вегетативной гибридизации, представленную Глущенко (J.E. Glouchtchenko, 1959) нашел, что “только работа Р. Главинич (Р. Главинич, 1959) отвечает тому минимуму требований, который должен быть предъявлен к опытам, претендующим на доказательство возможности вегетативной гибридизации. Впрочем, Дин считает вероятным, что описанные ею явления могут быть объяснены в свете обычных генетических принципов” (Л.Я. Бляхер, 1971, стр. 247). А “Мичи (D. Michie, 1959) заметил, что толкование ее результатов чрезвычайно затруднительно. Можно было бы, по словам Мичи, думать об аналогии с трансдукцией фага, однако подобный механизм наследственности, связанный с блужданием фрагментов хромосом, у высших растений совершенно непредставим. Во всяком случае сообщаемые Главинич данные стоят в непримиримом противоречии с результатами точно поставленных опытов Г. Штуббе, Г. Беме, С.Я. Краевого и многих других” (стр. 248). (Н. Stubbe, 1954), (Н. Bonme, 1954), (С.Я. Краевой, 1967).

Подчеркивание того, что опыты последних авторов являются “точно поставленными”, намекает на сомнение в “точной поставленности” опытов Главинич. Это похоже на то, как когда говорят, что мнение данного человека расходится с мнением других безусловно умных людей и предоставляют слушателю самому сделать вывод об уме первого.

Хотя господствующая теория наследственности, казалось бы, доказывает невозможность прямого изменения средой наследственных свойств организма, для множества экспериментов ламаркистское их толкование остается не полностью исключенным. Это досадное обстоятельство наверное вносит в умы самих критиков некоторое, может быть, неосознанное сомнение в своей правоте, которое проявляется в том, что они много внимания уделяют весьма косвенным доводам в пользу своей позиции.

Так, книга Бляхера “Проблема наследования приобретенных признаков”, выдержки из которой только что приводились, начинается с тезиса, что обсуждаемая проблема и не проблема вовсе: “Подлинной общебиологической проблемой вопрос о наследовании приобретенных признаков мог бы считаться в том случае, если бы не были достоверно известны истинные движущие силы эволюции” (стр. 5). И далее: “Современная теория эволюции, являющаяся синтезом классического дарвинизма с достижениями генетики, открывшей молекулярный механизм наследственной изменчивости, сделала излишним предположение о том, что потомки наследуют приспособительные изменения, возникшие у родителей под прямым воздействием внешней среды. Тем самым проверка утверждения о наследовании приобретенных признаков утратила всякое значение для обоснования материалистической теории эволюции” (там же). Так что проверять-то вроде бы и нечего, и так все ясно. В книге выставлена портретная галерея исключительно противников наследования приобретенных признаков, начиная с Аристотеля, кислое выражение лица которого, очевидно, должно подтверждать его скептическое отношение к возможности такого наследования. Этого не может быть не только потому, что этого не может быть никак, но еще и потому, что смотрите какие уважаемые люди высказывались против этого и как они острили на этот счет! (“Конклину принадлежит крылатое выражение: “Деревянные ноги никогда не бывают фамильными, хотя нельзя того же сказать о деревянных головах”“ А по-английски это звучит еще выразительнее!). (Стр. 131). И потом, чтобы вообще обсуждать этот вопрос, надо быть специалистом, а то ведь бог знает кто только не позволял и не позволяет себе высказывать свое мнение (гораздо чаще, утвердительное)! Тут и философы, и спортсмены, и беллетристы... По этому поводу, - напоминает в примечании Бляхер, - сетовал еще Иогансен в 1926 г.

У Дубинина, эта неуверенность, ранее выражавшаяся в противоречивом перемешивании категоричных высказываний против возможности наследования приобретенных признаков с более осторожными, что мы видели в его книге о работах Мичурина, после открытия обратной транскрипции РНК - ДНК вылилась в настоящую тревогу: “Если молекулы и РНК окажутся измененными при их работе в клетке, то их новые особенности в случае транскрибирования будут адекватно перенесены на молекулы ДНК, создавая таким путем направленную изменчивость генетического материала” (Н.П. Дубинин, 1973, стр. 7). Но работа РНК слишком специализирована.“Другое дело белки, на которых зиждется вся жизнь и взаимосвязь организмов со средой. Если бы было открыто, что существует адекватно транскрибируемая обратная связь от молекул белка на молекулы РНК и ДНК, тогда бы рухнула идейная основа современной молекулярной генетики и биологии. В этом случае правомерно было бы ставить вопрос о правильности принципа наследования благоприобретенных признаков” (там же). “Факты и методологический анализ показывают, что от белка адекватно транскрибируемой обратной связи не существует” (там же). Отсюда очевидно должен следовать вывод, что вопрос о правильности принципа наследования приобретенных признаков ставить неправомерно. Но такого вывода Дубинин не делает, может быть потому что он сам собою здесь разумеется? А может быть потому, что автор опять в нем не уверен, поскольку далее следует тезис, подрывающий доверие к предыдущему: “Невозможность обратной адекватно транскрибируемой связи от молекул белка на молекулы РНК и ДНК ни в какой мере, однако, не говорит об отсутствии обратных связей от белка на РНК и ДНК. Напротив, здесь с величайшей силой действуют обратные связи, демонстрируя всю серьезность принципа “опосредования” в потоках генетической информации” (там же). Вот и узнай - признает или не признает Дубинин возможность наследования приобретенных признаков? В заключении он пишет:“Стало ясным, что сущность наследственности, как явления жизни, заключена во взаимодействии молекул белков с нуклеиновыми кислотами. В этом новый методологический подход ко всей проблеме наследственности” (стр. 11). Многим ли покажется ясным что именно на самом деле стало ясным?

Щербаков, в своей работе “Использование индуцированного мутагенеза в селекции растений”, вышедшей в том же 1973 г., из тех же посылок, что и Дубинин, не заставляя читателя гадать о его позиции, делает вполне определенный вывод. Он пишет: “В каком же случае можно было бы говорить о возможности наследования благоприобретенных свойств? Может ли изменение обмена веществ направленно влиять на информацию, которая имеется в нуклеиновых кислотах?...Научиться менять направленно генетическую информацию в ДНК - это значит научиться управлять наследственностью организма. Однако нет фактов, которые бы строго доказывали, что действует принцип обратной связи не только от ДНК на белок, но и обратно. Появление таких данных еще не означало бы, что принцип адекватности, точнее обратной связи, в наследственной изменчивости на молекулярном уровне действует. Это не было бы наследованием благоприобретенных свойств. Можно сказать, что природа себя “застраховала” тем, что имеется единый принцип химического построения самых разных генов. Так же, как возникновение мутаций, если бы действовал обратный поток информации от белка к ДНК, изменчивость генов в этом случае носила бы случайный характер. Таким образом, в природе не выработалось механизмов, которые бы обеспечили возможность наследования благоприобретенных признаков”(В.К. Щербаков, 1973, стр. 10).

Таким образом, современная генетика, являющаяся составной частью “синтетической теории эволюции” (К.М. Завадский, 1975, стр. 379), не признает возможности направленного изменения наследственности индивидуума, которое в естественных условиях выражалось бы в унаследовании потомками признаков, приобретенных родителями в онтогенезе. Синтетическая теория эволюции предполагает, что приспособительная изменчивость живого идет только на уровне популяции в результате отбора организмов, обладающих наследственными отклонениями, случайно совпадающими с направлением отбора. Совершенно очевидны факты, когда среда задает направление изменчивости через отбор единиц - особей. В то же время так же очевидно, что этому явно существующему фактору направленной изменчивости - отбору, - с единицей - отдельной особью, делать нечего. “Популяционизм, положенный в основу обобщений, освобождает данную теорию от наивного представления об отдельно взятом индивиде как о поле действия законов исторического развития живой природы. Он утверждает, что эволюционный процесс свойствен только популяционной форме организации живого и попытки приурочить его к отдельному организму или к системе “организм - среда” методологически ошибочны” (К.М. Завадский, Т.М. Аверьянова, 1975, стр. 42). Насколько это представляется нам справедливым, мы попытаемся показать во второй части нашего изложения.

Поиск по сайту: