Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Воспоминания об ушедших навсегда



 

«Гальбаторикс безумен, а потому непредсказуем. Кроме того, в его умозаключениях есть некие пробелы, но обычным людям их не обнаружить. Если ты сумеешь найти эти слабые места, то вы с Сапфирой, возможно, и сможете одержать над ним победу. – Бром опустил трубку, лицо его казалось на редкость мрачным. – Надеюсь, ты сумеешь это сделать, Эрагон. Мое самое большое желание – чтобы вы с Сапфирой прожили долгую и плодотворную жизнь, свободную от страха перед Гальбаториксом и Империей. Жаль, что я не могу защитить вас от тех опасностей, что будут вам грозить! Увы, это не в моих силах. Я могу лишь дать вам совет, чему-то научить, пока я еще здесь… Сын мой, что бы с тобой ни случилось, знай: я люблю тебя, и мать твоя тоже тебя любила. Пусть же звезды всегда освещают твой путь, Эрагон, сын Брома».

Эрагон проснулся и открыл глаза. Сон прервался, образ Брома растаял. Над ним снова был провисший полог палатки, похожий на пустой бурдюк для воды. Палатке пришлось нелегко – очередная буря только что миновала. Из брюха провисшей складки на правую ногу Эрагона капала вода, и успевшая промокнуть штанина противно холодила кожу. Понимая, что нужно встать и подтянуть крепеж, Эрагон все еще медлил, так сильно ему не хотелось вылезать из постели.

«А тебе Бром никогда не рассказывал о Муртаге? Он не говорил тебе, что мы с Муртагом – сводные братья?» – мысленно обратился он к Сапфире.

Сапфира, клубком свернувшаяся снаружи под стеной палатки, проворчала:

«Сколько ни спрашивай, а ответ будет один и тот же».

«Интересно, почему все-таки? Почему он тебе не рассказывал? Ведь уж он-то наверняка знал о Муртаге. Не мог не знать».

Сапфира ответила далеко не сразу:

«У Брома всегда имелись какие-то свои соображения, но если уж строить догадки, то я бы предположила, что он считал так: важнее сказать тебе, как он тебя любит, и дать тебе какой-то полезный совет, чем тратить время на разговоры о Муртаге».

«И все же он мог бы предупредить меня! Мне бы и пары намеков хватило».

«Я не могу ручаться, что понимаю, какие именно соображения им руководили, но ты, Эрагон, должен наконец понять, что существуют такие вопросы, касающиеся Брома, на которые ты никогда не получишь ответа. Верь в то, что он по-настоящему любил тебя, и не позволяй никаким прочим сомнениям тревожить твою душу».

Эрагон, продолжая лежать, принялся изучать свои большие пальцы, поворачивая их так и сяк. Левый палец показался ему более морщинистым, а на правом виднелся небольшой извилистый шрам. Эрагон даже не помнил, когда заполучил этот шрам, хотя, должно быть, это произошло уже после Агэти Блёдхрен, праздника Клятвы Крови.

«Спасибо тебе», – сказал он Сапфире, именно благодаря ей он уже три раза смог увидеть и услышать Брома с тех пор, как пал Финстер, и каждый раз ему удавалось заметить какие-то новые подробности в речах Брома или в его движениях, которые прежде ускользали от его внимания. Эти встречи успокаивали его и приносили ему радость, наполняли душу ощущением исполненного желания – того желания, которое терзало его всю жизнь: желания узнать имя своего отца и понять, любил ли он его, Эрагона.

Сапфира ответила на его благодарные слова слабым теплым свечением.

Хотя Эрагон хорошо поел и отдохнул – он проспал, наверное, целый час, – усталость в теле чувствовалась по-прежнему. Собственно, ничего иного он и не ожидал. По опыту он знал, что порой требуются недели, чтобы полностью оправиться от иссушающего тело и душу воздействия затяжных сражений. Чем ближе вардены будут подходить к Урубаену, тем меньше и у него, и у всех прочих варденов будет оставаться времени, чтобы прийти в себя после очередного столкновения с противником. Эта война будет бесконечно изматывать их, и все они не раз будут ранены в боях, и потом, измученные и обессилевшие, должны будут лицом к лицу встретиться с Гальбаториксом, который как ни в чем не бывало поджидает их в своем дворце.

Эрагон старался не думать об этом.

Очередная капля воды с потолка палатки, крупная и холодная, окончательно привела его в дурное расположение духа, и он резко сел, спустив ноги на пол, потом встал и подошел к тому уголку палатки, где виднелась полоска ничем не прикрытой, насквозь промокшей земли. Там он опустился на колени и прошептал, глядя на этот клочок земли:

– Делои шарьялви!(Сдвинься, земля!) – И прибавил еще несколько фраз на древнем языке, необходимых для того, чтобы уничтожить ловушки, поставленные им накануне.

Земля закипела, точно вода в котелке, и из возникшего фонтанчика камешков, насекомых и червяков появился кованый сундучок примерно фута в полтора длиной. Протянув руку, Эрагон взял сундучок и освободил его от заклятия. Земля тут же перестала шевелиться и успокоилась.

Эрагон поставил сундучок на успокоившуюся землю и прошептал: «Ладрин (откройся)!», а потом махнул рукой возле замка, в котором даже скважины для ключа не было. Замок, щелкнув, открылся.

Слабое золотистое сияние разлилось по палатке, когда Эрагон приподнял крышку сундучка.

Там, надежно укрепленное в гнезде с бархатной подложкой, покоилось сердце сердец Глаэдра, его Элдунари. Крупный, похожий на самоцвет камень мрачновато поблескивал, точно угасающий уголек. Эрагон бережно взял Элдунари обеими руками, его острые неправильной формы грани были теплыми на ощупь. Он заглянул в глубины камня и увидел там целую вселенную крошечных звездочек, которые быстро вращались. Но движение их стало замедляться, да и самих звездочек, похоже, стало значительно меньше, чем в тот раз, когда Эрагон впервые взял Элдунари в руки это было еще в Эллесмере, когда Глаэдр исторг его из своего тела и доверил заботам Эрагона и Сапфиры.

Как и всегда, это зрелище завораживало. Эрагон мог бы, наверное, целый день следить за постоянно менявшимся рисунком крошечных звезд.

«Мы должны попытаться еще раз», – мысленно сказала ему Сапфира, и он был с нею согласен.

Они вместе направили свою мысленную энергию к этим далеким огням, К безбрежному морю звезд, воплощавшему сознание Глаэдра, его разум и душу. Они словно летели сквозь холод и мрак, затем – сквозь жар и отчаяние, а затем – сквозь равнодушие, столь всеобъемлющее, что оно, казалось, иссушает их души, парализует волю, не позволяет действовать, заставляя остановиться и плакать.

«Глаэдр… Элда!…» – звали они снова и снова, но ответа не получали, и окутывавшее их равнодушие становилось все сильнее.

Наконец они вынырнули из глубин души старого дракона, не в силах более противостоять сокрушительной мощи его горя и его нынешнего жалкого состояния.

Придя в себя, Эрагон услышал, что кто-то стучит по шесту у входа в его палатку, затем раздался голос Арьи:

– Эрагон, можно мне войти?

– Конечно! – Он вздрогнул, протирая глаза.

Сумрачный серый свет, исходивший от покрытого тучами неба, мелькнул у него перед глазами, когда Арья приподняла полог палатки. И острая боль внезапно пронзила душу Эрагона, ибо прямо перед ним оказались ее глаза – ярко-зеленые, раскосые, совершенно невыносимые!

– Ну что, есть какие-то перемены? – спросила Арья и опустилась рядом с ним на колени. Доспехи она сняла, и на ней была та же черная кожаная рубаха, штаны и мягкие сапожки, как и в тот день, когда он спас ее из тюрьмы в Гилиде. Только что вымытые волосы ее еще не успели толком высохнуть и спускались по спине длинными тяжелыми прядями. Как и всегда, ее окутывал аромат раздавленных сосновых игл, и Эрагону вдруг пришло в голову, что она, наверное, пользуется специальным заклинанием, чтобы вызывать этот аромат. А может, это ее естественный запах? Ему хотелось спросить ее об этом, но он не осмеливался.

На заданный ею вопрос он лишь молча покачал головой, и она, указав на Элдунари Глаэдра, спросила:

– Можно мне?

Эрагон подвинулся, пропуская ее:

– Пожалуйста.

Арья взяла Элдунари в ладони и закрыла глаза. Пока она сидела с закрытыми глазами, у Эрагона была возможность, не скрываясь, смотреть на нее так пристально, что в иное время это показалось бы оскорбительным. С его точки зрения, Арья во всех отношениях была воплощением красоты, хотя он, конечно, отдавал себе отчет в том, что кому-то ее нос может показаться слишком длинным, а лицо – угловатым, уши – чересчур заостренными, а плечи и руки – избыточно мускулистыми.

Арья вдруг резко затаила дыхание, словно безмолвно охнула, быстро убрала руки от Элдунари, словно обжегшись, и опустила голову. Эрагон заметил, что подбородок ее едва заметно дрожит.

– Это самое несчастное существо, какое мне доводилось встречать в жизни! – вырвалось у нее. – Мне бы так хотелось ему помочь! Не думаю, что он сам сумеет отыскать выход из той тьмы, что окружает его душу.

– Ты думаешь… – Эрагон колебался, не желая озвучивать собственные подозрения, потом все же договорил: – Ты думаешь, он может сойти с ума?

– Возможно, уже сошел. А если нет, то балансирует на самом краешке безумия.

Глубокая печаль охватила Эрагона; они оба не сводили глаз с золотистого камня.

Когда же наконец он сумел взять себя в руки, то спросил:

– Где сейчас Даутхдаэрт?

– Копье спрятано в моей палатке точно так же, как ты прячешь Элдунари Глаэдра. Если хочешь, я могу принести его сюда. Или же буду прятать его до тех пор, пока оно тебе не понадобится.

– Оставь его там. Я же не могу постоянно носить его при себе – так, чего доброго, еще Гальбаторикс о его существовании узнает. И потом, глупо хранить такие сокровища в одном месте.

Арья согласно кивнула.

Боль в душе Эрагона от этого только усилилась.

– Арья, мне нужно… – Он не договорил: Сапфира мысленно сообщила ему, что видит одного из сыновей кузнеца Хорста – Олбриха, скорее всего, ибо Сапфира не в силах была отличить Олбриха от его брата Балдора, – который бежит прямиком к их палатке. Эрагон отчасти даже испытал облегчение: он и сам толком не знал, что именно ему так нужно сказать Арье.

– Сюда идет кто-то из сыновей Хорста, – сообщил он и закрыл крышку сундучка.

Возле палатки по мокрой земле громко зашлепали чьи-то босые ноги, и Олбрих, ибо это был именно он, закричал:

– Эрагон! Эрагон!

– Что ты так кричишь?

– У матери роды начались! Отец послал меня к тебе и велел спросить, не посидишь ли ты вместе с ним – вдруг что-нибудь пойдет не так и понадобится твое магическое искусство? Прошу тебя, если можешь…

Что он там еще говорил, Эрагон уже не слышал; он поспешно запер сундучок и вновь погрузил его в недра земли. Затем набросил на плечи плащ и уже застегивал его, когда Арья коснулась его плеча и спросила:

– Можно и мне с тобой? У меня в этих делах имеется кое-какой опыт. Если ваши люди мне позволят, я могу существенно облегчить ее роды.

Эрагон, ни секунды не раздумывая, отступил в сторону, пропуская Арью вперед.

 

Настоящий мужчина

 

Грязь так и липла к сапогам, и Роран с трудом вытаскивал из нее ноги, усталые мышцы как огнем жгло от напряжения. Казалось, земля решила во что бы то ни стало стащить с него сапоги. К тому же было ужасно скользко. Грязь расползалась под ногами в самый неподходящий момент, а лужи были отвратительно глубоки. Бесконечное движение по улицам лагеря людей, лошадей и повозок привело к тому, что верхние дюймов шесть мокрой земли превратились в почти непролазную трясину. Всего несколько кустиков уцелевшей, но сильно помятой травы торчали вдоль размешанной ногами и колесами дороги, ведущей в лагерь варденов, но Роран подозревал, что и эта жалкая трава вскоре исчезнет, поскольку люди старались все же не ступать в чудовищную жижу посередине дороги.

Сам Роран даже не пытался отходить в сторону; ему было уже все равно, останется ли чистой его одежда. Кроме того, он страшно устал, и ему было проще брести по жидкой грязи, чем выискивать относительно безопасный путь, перепрыгивая с одного травянистого клочка суши на другой.

Он, спотыкаясь, брел вперед и думал о Белатоне. После встречи Насуады с котами-оборотнями он принял командование варденами в северо-западной части города и делал все, что в его силах, чтобы установить контроль над этой территорией, заставляя своих людей тушить пожары, строить баррикады на улицах, подыскивать жилье для воинов и конфисковывать оружие. Дел было невпроворот, и Роран с отчаянием спешил сделать самое необходимое, опасаясь, что в городе вновь начнутся сражения.

«Надеюсь, эти идиоты как-то переживут эту ночь и постараются не убить друг друга», – мрачно думал Роран.

Левый бок так сильно болел, что он порой скрипел зубами, затаивая дыхание.

«Проклятый трус!»

Кто-то выстрелил в него из большого лука с крыши дома. Лишь везение спасло его от неминуемой гибели; один из его людей, Мортенсон, успел закрыть его собой, когда лучник выстрелил с крыши. Тяжелая арбалетная стрела пронзила Мортенсона насквозь и все-таки сумела довольно сильно задеть Рорана. Мортенсон умер на месте, а тот, кто стрелял, успел уйти. Проклятие!

А через пять минут какой-то взрыв, возможно магического происхождения, убил еще двоих из его отряда, хотя эти люди успели только войти в какую-то конюшню, чтобы проверить, что там за шум.

Насколько Роран понимал, подобные «случайности» в этом городе – дело самое обычное. Нет сомнения, в большей их части повинны агенты Гальбаторикса, но и жителей Белатоны тоже невинными назвать было нельзя – да и кто смог бы стоять, сложа руки, и смотреть, как вторгшаяся в их родной город армия захватывает их дома и имущество, какие бы благородные цели вардены ни преследовали. Роран вполне способен был посочувствовать жителям Белатоны – ведь эти люди и впрямь считали, что должны защитить свои дома и семьи, – но в то же время он проклинал их за полное тупоумие, ибо они оказались не в силах понять, что сейчас вардены пытаются им помочь, а не причинить еще больший вред.

Он поскреб подбородок, пережидая, пока какой-то гном вытянет из лужи тяжело нагруженного коня, застрявшего в жидкой грязи, и продолжил свои путь.

Подойдя к своей палатке, он увидел Катрину; она склонилась над тазом с горячей мыльной водой, пытаясь с помощью стиральной доски отстирать пропитанные кровью бинты. Рукава у нее были засучены выше локтя, волосы собраны в растрепанный пучок, щеки раскраснелись от усилий, и все же она никогда прежде не казалась Рорану такой прекрасной. Она служила ему утешением – утешением и убежищем – и уже одно то, что он ее видит, облегчило тяжкое напряжение, сковавшее его душу, и непреходящее ощущение беспомощности.

Заметив мужа, Катрина перестала стирать и бегом бросилась ему навстречу, вытирая розовые от воды руки передником. Роран раскрыл ей объятия, и она повисла у него на шее, прижимаясь к нему всем телом. Раненый бок тут же вспыхнул острой болью, и он, не выдержав, коротко застонал.

Катрина, разумеется, тут же разжала объятия и отпрянула от него.

– Ой, я сделала тебе больно? – нахмурившись, спросила она с тревогой.

– Нет… нет… Просто царапина.

Она не стала больше его расспрашивать, просто поцеловала, теперь уже очень осторожно, и лишь смотрела на него полными слез глазами. Обнимая ее за талию, Роран наклонился и нежно поцеловал ее; у него не хватало слов, чтобы выразить, как он ей благодарен, как счастлив просто потому, что она с ним рядом.

Катрина переложила его левую руку себе на плечи, чтобы служить ему опорой, и повела к палатке. Там Роран со вздохом облегчения опустился на пень, служивший им табуретом и заботливо придвинутый Катриной поближе к костерку, на котором она грела воду для стирки, а теперь разогревала горшок с рагу, над которым уже поднимался аппетитно пахнувший парок.

Наполнив миску, Катрина подала ее мужу, затем принесла из палатки кружку эля и тарелку, на которой лежали полкаравая хлеба и кусок сыра.

– Тебе еще что-нибудь нужно? – спросила она каким-то странно хриплым голосом.

Роран не ответил – просто приложил ладонь к ее щеке и дважды провел по ней большим пальцем. Катрина робко улыбнулась, ласково погладила его по руке и вновь с удвоенной энергией принялась за стирку.

Роран долго смотрел на стоявшую перед ним миску с горячим рагу, но не мог проглотить ни кусочка – напряжение все никак не отпускало его. Впрочем, съев немного хлеба, он почувствовал, что аппетит к нему возвращается, и с воодушевлением принялся за вкусный ужин.

Покончив с едой, он поставил миску на землю и стал греть руки над огнем, наслаждаясь последними глотками пива.

– Мы слышали грохот, когда упали ворота, – сказала Катрина, досуха отжимая бинты. – Не больно-то долго они продержались.

– Это правда… Всегда неплохо иметь на своей стороне дракона.

Катрина принялась развешивать бинты, а Роран с тревогой смотрел на ее живот. Каждый раз, думая об этом ребенке, созданном ими в любви, он испытывал невероятную гордость, смешанную, однако, со страхом, ибо отнюдь не был уверен, что сумеет обеспечить безопасное убежище для своего малыша и его матери. Горькой была также и мысль о том, что если война не закончится к тому времени, как Катрина родит, то она уедет отсюда в Сурду – она не раз ему об этом говорила, – чтобы растить ребенка в относительной безопасности.

«Я не могу потерять ее снова! Ни за что!»

Катрина сунула в таз с водой новую порцию бинтов.

– А сражение в городе как прошло? – спросила она, подливая горячую воду.

– Пришлось за каждый фут земли сражаться. Даже Эрагону нелегко пришлось.

– Раненые все говорили о баллисте, установленной на колесной повозке.

– Да. – Роран промочил горло элем, затем быстро рассказал жене, как они пробивались по улицам Белатоны и какие помехи встречали на своем пути. – Сегодня мы очень много людей потеряли, но могло быть и хуже. Гораздо хуже. Джормундур и капитан Мартланд хорошо все рассчитали.

– И все-таки их план не сработал бы, если бы не вы с Эрагоном! Вы оба оказались такими храбрецами!

Роран хрипло рассмеялся:

– Ха! А знаешь почему? Я тебе скажу. Даже одному из десяти наших воинов никогда по-настоящему не хочется идти в атаку. Эрагон-то этого не видит: он всегда на самом переднем крае, ведет всех за собой. Но я-то все вижу! Большинство старается держаться подальше от передних рядов, они и в сражение не вступают, пока противник их в угол не загонит. Или возьмут и начнут руками размахивать да шуметь, а на самом деле и не думают сражаться!

Катрина была потрясена.

– Не может быть! Они что, трусы?

– Не знаю я… Знаешь, по-моему, они просто не могут заставить себя посмотреть в лицо тому, кого им придется убить, а вот убить солдата, который повернулся к ним спиной, для них сущий пустяк. Вот они и ждут, пока другие сделают то, чего сами они не могут. Ждут, когда другие, такие, например, как я, действовать начнут.

– А как ты думаешь, у Гальбаторикса люди тоже неохотно в бой идут?

Роран пожал плечами:

– Возможно. С другой стороны, у них и выбора-то нет. Разве могут они не подчиниться Гальбаториксу? Если он прикажет им сражаться, так они и будут сражаться.

– Насуада могла бы тоже приказать варденам! Взяла бы да заставила своих магов чары навести, чтобы никто из варденов не смел своим долгом пренебрегать!

– Тогда какая же разница будет между нею и Гальбаториксом? Нет уж, никто из варденов на это не согласится.

Катрина перестала стирать, подошла к мужу, поцеловала его в лоб и прошептала:

– Я так рада, что ты такой! Что ты… способен делать то, что делаешь!

И, вернувшись к своему корыту, она принялась отстирывать очередную порцию грязных, пропитавшихся кровью бинтов. Через некоторое время она сказала:

– А знаешь, я что-то нехорошее почувствовала – через кольцо… и подумала: с тобой, наверно, какая-то беда случилась.

– Я же был в самой гуще схватки – ничего удивительного. Ты каждую минуту могла нечто подобное почувствовать.

Катрина помолчала, не вынимая рук из воды и глядя на Рорана.

Но раньше я почему-то ничего подобного не чувствовала…

Роран промолчал и допил пиво; ему хотелось оттянуть неизбежное объяснение, хотелось пощадить жену, не рассказывать ей о своих злоключениях в крепости, но было совершенно очевидно, что она не успокоится, пока не узнает правду. А попытки убедить ее, что все в порядке, лишь приведут к тому, что она станет воображать себе куда более страшные вещи, а не то, что было на самом деле. Да и бессмысленно скрывать что-либо от нее – все равно ведь подробности любого сражения вскоре становятся известны всему лагерю.

И Роран рассказал ей все. Правда, без особых подробностей и постаравшись описать обрушение стены, просто как некое незначительное препятствие, а не событие, чуть не закончившееся его смертью. И все же оказалось довольно сложно описывать это словами; Роран то и дело останавливался, сбивался, а когда наконец закончил, то еще долго молчал, взбудораженный воспоминаниями.

– По крайней мере, ты не ранен, – вздохнула Катрина.

Он поковырял трещинку на горлышке пивной кружки.

– Нет, не ранен.

Она вдруг перестала стирать и посмотрела на него в упор:

– Значит, ты раньше сталкивался с куда большей опасностью?

– Да… наверное.

И она мягко, точно ребенка, упрекнула его:

– Так что же ты теперь-то не договариваешь? Ты же знаешь: нет ничего настолько ужасного, о чем ты не мог бы рассказать мне.

Роран снова поковырял трещинку на горлышке кружки и так нажал ногтем, что расшатавшийся кусочек вылетел. Он несколько раз провел пальцем по острой зазубрине и признался:

– Знаешь, я думал, что мне конец, когда эта стена на нас рухнула.

– Любой на твоем месте так подумал бы.

– Да. но дело в том. что в тот момент я ничуть и не вoзpaжал умереть. – Он грустно посмотрел на нее. – Неужели ты не понимаешь? Я ведь сдался, Катрина! Когда я понял, что мне не спастись, я принял эту мысль, точно кроткий ягненок. которого ведут на заклание, и я… – Не в силах продолжать, он уронил кружку и закрыл руками лицо. В горле у него стоял тугой колючий ком, не давая нормально дышать. А потом плеча его легко коснулись пальцы Катрины. – Я сдался, сдался! – в ярости прорычал он. полный отвращения к самому себе. – Я просто перестал бороться… Бороться за тебя… за нашего ребенка…

– Он умолк, словно захлебнувшись словами.

– Ш-ш-ш, тише, – прошептала она.

– Я никогда раньше не сдавался. Ни разу… Даже когда тебя похитили раззаки.

– Я знаю, что ты никогда не сдавался и не сдашься.

– Но этой войне должен быть положен конец! Невозможно. чтобы и дальше так продолжалось… Я не могу… Я… – Он поднял голову и в ужасе увидел, что Катрина вот-вот разрыдается. Он встал, обнял ее и крепко прижал к себе. – Прости меня, – прошептал он. – Прости. Прости. Прости… Этого больше не случится. Никогда. Обещаю.

Это меня совершенно не волнует, – сказала она, и голос ее прозвучал глухо, потому что лицом она уткнулась ему в плечо.

Отчего-то эти слова больно укололи Рорана.

– Я понимаю, что проявил слабость, но мое обещание должно же что-то для тебя значить?

– Я совсем не это имела в виду! – воскликнула она, вырвалась из его объятии и укоризненно на него посмотрела. – Иногда ты бываешь удивительно глуп, Роран.

Он усмехнулся:

– Я знаю.

Она снова обняла его:

– Я бы все равно не стала хуже о тебе думать, что бы ты ни чувствовал, когда обрушилась та стена. Значение имеет только одно: ты по-прежнему жив… И потом, когда эта стена упала, ты ведь не мог сам ничего сделать, верно? – Он молча покачал головой. – Тогда тебе нечего стыдиться. Вот если бы ты мог предотвратить ее падение, но не сделал бы этого или попросту сбежал бы – но ты ведь ничего такого не сделал! – вот тогда я, наверно, и впрямь перестала бы тебя уважать. Но ты сделал все, что в твоих силах, а когда ничего больше сделать не смог, то смирился со своей судьбой, а не стал бессмысленно восставать против нее. Это мудрость, Роран, а вовсе не слабость.

Он наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Спасибо тебе.

– Не за что. Насколько мне известно, мой муж – самый храбрый, самый сильный, самый добрый человек в Алагейзии.

На этот раз он поцеловал ее в губы. И она рассмеялась, точно разрешая этим коротким смешком внезапно возникшее напряжение, и они еще долго стояли в обнимку, чуть покачиваясь и будто танцуя в такт какой-то мелодии, которая была слышна лишь им одним.

Потом Катрина шутливо оттолкнула мужа и отправилась к своему корыту, а он снова уселся на тот же пенек, впервые после этой битвы чувствуя себя спокойным и счастливым, несмотря на все свои болезненные раны и ушибы.

Глядя, как мимо проходят люди, а изредка и гномы или ургалы и обсуждают свои ранения и состояние своего оружия и доспехов, Роран пытался понять, каково общее настроение варденов, но особых выводов ему сделать не удалось; было ясно одно: всем, кроме, пожалуй, ургалов, необходимо хорошенько выспаться и поесть, и все, включая ургалов – и особенно ургалы, – нуждаются в тщательном мытье с головы до ног и желательно с помощью жесткой щетки из свиной щетины и далеко не одного ведра горячей воды.

Посматривал Роран и на Катрину. Он видел, что, несмотря на постоянную занятость, ее веселый нрав словно погас, сменившись почти постоянным раздражением и тревогой. Она упорно старалась отстирать эти проклятые бинты, но особого успеха это не приносило, и она все сильней хмурила брови, а потом стала вздыхать и даже порой вскрикивать от досады.

Наконец, когда она в очередной раз шлепнула мокрой тряпкой по стиральной доске, разбрызгивая во все стороны мыльную воду, а потом снова склонилась над корытом, недовольно поджав губы. Роран рывком поднялся со своего пня. подошел к ней и предложил:

– Давай лучше я.

– Нет. это уж совсем никуда не годится. – запротестовала Катрина.

– Ерунда. Иди хоть посиди немного, а я закончу… Ну же. ступай.

Она покачала головой:

– Нет. Это тебе нужно отдохнуть, а вовсе не мне. И потом. это не мужская работа.

Роран презрительно фыркнул:

– Это кем такой закон писан? Мужская работа, женская… Любая работа должна быть сделана, и точка. А теперь иди и сядь спокойно: ты сразу почувствуешь себя лучше. как только дашь отдых ногам.

– Роран. я же хорошо себя чувствую.

– Не глупи. – Он ласково пытался отодвинуть ее от корыта. но она не уходила.

– Это неправильно. – протестовала она. – Что люди подумают? – Она махнула рукой в сторону бредущих по грязной дороге варденов.

– Они могут думать все. что им угодно. Это ведь я на тебе женат, а не они. Если они считают, что, помогая тебе, я теряю свое мужское достоинство, значит, они просто дураки.

– Но ведь…

– Но ведь ничего. Ступай. Кыш! Убирайся отсюда.

– Но я…

– Я с тобой спорить не собираюсь. Если ты сама не сядешь, я отнесу тебя туда и к пню привяжу.

Хмурого выражения у нее на лице как не бывало.

– Так-таки и привяжешь? – весело спросила она.

– Так-таки и привяжу. А теперь уходи! – Когда Катрина неохотно отошла от своего драгоценного корыта ровно на один шаг. Роран в притворном отчаянии воскликнул: – Hу ты и упрямая!

На себя посмотри. Ты даже мула кое-чему научить смог бы.

Неправда, я ни капельки не упрямый. – Он расстегнул ремень, снял с себя кольчугу и повесил ее на шесту входа в палатку, потом снял латные нарукавники и закатал рукава рубахи. Воздух холодил кожу, а эти мокрые бинты были еще холоднее – они успели остыть, пока лежали на стиральной доске, – но это было ничего, вода-то была теплая, и руки в ней быстро согрелись. Разноцветные мыльные пузыри так и разлетались во все стороны, когда Роран с силой стал тереть ткань по стиральной доске.

Оглянувшись через плечо, он с удовлетворением отметил, что Катрина действительно отдыхает, впрочем, сидя на пеньке, вряд ли можно было так уж хорошо отдохнуть.

– Хочешь чая с ромашкой? – спросила она. – Гертруда дала мне сегодня утром целую горсть свежих цветов. Я могу приготовить чай для нас обоих.

– Это было бы хорошо.

Дружеское молчание воцарилось между ними, пока Роран возился с этой бесконечной стиркой. Впрочем, работа даже как бы убаюкала его, привела в благостное настроение; ему нравилось делать что-то руками, а не только воевать и убивать, и потом, близость к Катрине давала ощущение удовлетворения и покоя.

Он уже выжимал последнюю порцию белья, и свежий чай был уже налит и ждал его рядом с Катриной, когда вдруг кто-то громко окликнул их с той стороны грязной, забитой пешими и конными дороги. Роран не сразу даже понял, что это Балдор. Он бежал к ним по грязи, не разбирая дороги и виляя между повозками. На нем был грязный кожаный фартук и толстые перчатки до локтя, тоже перепачканные грязью и такие изношенные и залоснившиеся, что пальцы на них были такими же твердыми и блестящими, как панцирь черепахи. Густые темные волосы Балдора были перехвачены сзади обрывком кожаной тесемки, а лоб пересекали сумрачные морщины. Балдор был немного меньше ростом, чем его отец, Хорст, и его старший брат, Олбрих, но в сравнении с другими людьми он все-таки был очень высоким, а его весьма развитая мускулатура свидетельствовала о том, что он с детства помогал своему отцу-кузнецу. Из них троих никто в тот день в битве не участвовал –умелые кузнецы обычно слишком ценились, чтобы рисковать ими в бою, – хотя Роран и советовал Насуаде позволить им сражаться, поскольку Хорст и его сыновья и воинами были умелыми, а уж силы им и вовсе не занимать было. К тому же Роран знал, что на них всегда можно положиться даже в самых трудных обстоятельствах.

Он перестал стирать и вытер руки, пытаясь понять, что случилось. Катрина тоже вскочила и подбежала к нему.

Когда Балдор наконец до них добрался, ему пришлось некоторое время постоять, чтобы перевести дыхание, а потом он выпалил:

– Идемте скорей! У матери недавно роды начались, и мы…

– Где она? – прервала его Катрина.

– В нашей палатке.

Катрина кивнула:

– Хорошо, мы постараемся прийти как можно скорее.

На лице Балдора отразилась глубокая благодарность, он тут же развернулся и помчался обратно.

Пока Катрина, согнувшись, что-то собирала в палатке, Роран выплеснул содержимое чайника в костер и затушил его. Горящие дрова зашипели, и над ними вместо дыма поднялось облако пара, наполнив воздух неприятным запахом.

Предчувствие чего-то ужасного и какое-то странное возбуждение заставляли Рорана спешить.

«Только бы она не умерла», – думал он, вспоминая те разговоры, которыми обменивались женщины, обсуждая возраст жены кузнеца и ее чрезмерно затянувшуюся беременность. Илейн всегда была добра к ним с Эрагоном, и они очень ее любили.

– Ты готов? – спросила Катрина, выныривая из палатки и прикрывая голову голубым шарфом.

Роран подхватил с земли свой пояс и молот:

– Готов. Пошли.

 

Цена власти

 

Ну вот, госпожа моя, вам это больше не понадобится, и слава богу.

С тихим шелестом был снят с руки последний слой повязки, и Фарика унесла старые бинты. Бинтовать израненные предплечья Насуада была вынуждена с того дня, когда она и воинственный Фадавар, испытывая свое мужество и соревнуясь друг с другом, подвергли себя Испытанию Длинных Ножей.

Насуада стояла, изучая рисунок огромного старого ковра, а Фарика обмывала и умащивала мазями ее руки. Сама Насуада, с тех пор как победила во время Испытания Длинных Ножей, ни разу даже не посмотрела на свои шрамы; тогда эти, еще совсем свежие, раны показались ей столь ужасными, что ей не хотелось снова их видеть, пока они не заживут.

Шрамы располагались асимметрично: шесть поперек внутренней стороны ее левого предплечья, три – поперек правого. Каждый из шрамов был три-четыре дюйма длиной и совершенно прямой, лишь самый конец одного из них на правой руке чуть изогнулся; тогда она все-таки несколько утратила самообладание, и нож дрогнул в ее руке, нанеся слегка извилистый порез почти в два раза длиннее всех остальных. Кожа вокруг шрамов была нежно-розовой и морщинистой, а сами шрамы были лишь немного светлее остальной ее кожи, и она была очень благодарна за это судьбе: она боялась, что шрамы будут белыми, блестящими и куда более заметными. Впрочем, они и так выделялись довольно сильно, приподнимаясь над поверхностью кожи примерно на четверть дюйма; эти твердые складки выглядели так, словно под кожу Насуаде вставили гладкие стальные прутья.

Она рассматривала свои шрамы с двойственным чувством. С детства отец учил ее соблюдать обычаи родного народа, однако почти всю свою жизнь она провела среди варденов и гномов. Единственные ритуалы, которые она действительно соблюдала, да и то нерегулярно, были связаны с религиозными верованиями кочевников. Она, например, никогда не осмелилась бы руководить Танцем Барабанов или участвовать в энергичном Выкликании Имен, а также – и от этого Насуада особенно воздерживалась – соревноваться с кем бы то ни было во время Испытания Длинных Ножей. И все же ей пришлось это сделать! И в результате у нее, еще совсем молодой и прекрасной женщины, были предплечья, «украшенные» девятью длиннющими шрамами. Она могла бы, разумеется, приказать своим магам, и те удалили бы уродливые шрамы, но тогда исчезло бы драгоценное свидетельство ее неоспоримой победы в Испытании Длинных Ножей, и кочевые племена наверняка перестали бы ей подчиняться.

Но если Насуада и жалела, что руки уже не такие гладкие и округлые, как прежде, а потому больше не вызывают восхищенных взглядов мужчин, она все же гордилась своими шрамами. Они были свидетельством проявленного ею мужества, очевидным знаком ее преданности варденам. Теперь любому, кто их увидит, стало бы ясно, каков ее характер. А потому Насуада в итоге решила, что эти шрамы гораздо важнее, чем ее былая красота рук.

– А ты что думаешь? – спросила она и показала руки королю Оррину, который стоял у открытого окна и смотрел на город.

Оррин повернулся к ней, внимательно посмотрел на ее шрамы и нахмурился; глаза его под густыми ресницами потемнели. Свои доспехи он уже успел сменить на плотную красную тунику и длинный жилет, отделанный белым горностаем.

– Я думаю, что смотреть на них неприятно, – сказал он и вновь отвернулся, изучая город. – Прикрой свои руки, пожалуйста; в приличном обществе неприлично выставлять напоказ такое уродство.

Насуада еще некоторое время изучала свои шрамы, потом задумчиво, но твердо сказала:

– Да нет, я, пожалуй, не стану их прикрывать. – И она лишь поправила кружевные манжеты своих рукавов, доходивших до локтя. Затем она отпустила Фарику, прошла по старинному, вытканному еще гномами ковру, лежавшему в центре комнаты, и присоединилась к Оррину, изучавшему разрушенный сражением город. И с удовлетворением увидела, что все пожары, за исключением двух, вдоль западной городской стены, уже потушены. И лишь после этого Насуада посмотрела на Оррина.

За тот короткий промежуток времени, во время которого вардены вместе с жителями Сурды успели несколько раз нанести армии Гальбаторикса серьезное поражение, Насуада не раз замечала, что Оррин становится все более серьезным и даже мрачным; свойственные ему энтузиазм и эксцентричность почти исчезли, на лице было написано почти недовольство. Сперва Насуада этому даже обрадовалась, решив, что молодой король просто повзрослел, но война все продолжалась, и до конца ее было еще далеко, и Насуада стала скучать по тем оживленным беседам, которые они прежде вели с Оррином о естественной философии, по его веселым каламбурам и даже по его причудам и чудачествам. Оглядываясь назад, она понимала, что именно мальчишеское поведение Оррина и делало порой ее жизнь светлее, хотя иногда его выходки и казались ей грубыми и неуместными. Мало того, в этих переменах она видела и некую опасность для себя, ибо теперь, видя настроение молодого короля, легко могла себе представить, что он может попытаться сместить ее с поста предводительницы варденов.

«А была бы я счастлива, если бы просто вышла за него замуж?» – думала она.

Оррин обладал весьма привлекательной внешностью: прямой изящный нос, но довольно тяжелая нижняя челюсть, волевой подбородок, рот красивой формы, губы выразительно изогнуты; годы военных упражнений обеспечили ему отличную осанку и ощутимую физическую силу. Он был, безусловно, умен, тут у нее не было ни малейших сомнений, да и в целом его характер был вполне приемлемым. И все же. если бы Оррин не был королем Сурды и если бы не представлял собой некой угрозы ее нынешнему положению среди варденов и самое главное самой независимости варденов. Насуаде явно даже в голову бы никогда не пришло размышлять о возможности брака с этим человеком.

«А хорошим ли он мог бы стать отцом для своих детей?»

Оррин на нее даже не смотрел. Опершись руками об узкий каменный подоконник, он вдруг заявил:

– Ты должна расторгнуть свои договор с ургалами.

Застигнутая врасплох. Насуада даже вздрогнула.

– Это почему же?

– Потому что они приносят нам только вред. Люди, которые в ином случае присоединились бы к нам. теперь проклинают нас за то. что мы вступили в союз с этими чудовищами, и отказываются сложить оружие, когда мы подступаем к их жилищам. Им кажется, что Гальбаторикс справедливо и разумно сопротивляется нашему натиску, а виной всему наш союз с ургалами. Простые люди не понимают, почему мы с ними объединились. Они не знают, что и Гальбаторикс вовсю использовал ургалов. что он. обманом заманив их в свои войска, заставил их пойти в атаку на Тронжхаим. да еще и под командованием этого проклятого шейда. Все эти тонкости насмерть перепуганным крестьянам и фермерам не объяснишь. Все они понимают одно: существа, которых они всю жизнь ненавидели и боялись, направляются прямиком к их домам, и ведет их огромный оскаленный дракон и никому не известный Всадник, с виду куда больше похожий на эльфа, а не на обычного человека.

– Но поддержка ургалов нам необходима. – возразила Насуада. – У нас на самом деле не такая уж большая армия.

– Ну. не настолько уж она нам необходима! Ты уже сама понимаешь, что я прав, а иначе почему ты не позволила ургалам участвовать в штурме Белатоны? Почему ты приказала им не входить в город? И все же недостаточно просто в некоторых случаях не допускать их на поле брани. Об ургалах по-прежнему распространяются по всему миру ужасные слухи. И единственный способ исправить такое положение вещей – прервать свой договор с ними, пока этот злосчастный союз не принес нам еще больше вреда.

– Я не могу этого сделать.

Оррин резко повернулся к ней, лицо его исказилось от гнева.

– Люди умирают, потому что ты предпочла принять помощь Гарцвога. Мои люди, твои люди, жители Империи… они умерли и похоронены, Насуада! Этот союз не стоит такой жертвы, и, клянусь жизнью, я просто представить себе не могу, почему ты продолжаешь защищать его необходимость.

Насуада не выдержала его взгляда и потупилась; слишком сильно он напоминал ей о собственной вине, о тех соображениях, которые столь часто мучили и ее, когда она тщетно пыталась уснуть. Она отвернулась и стала смотреть на струйку дыма, поднимавшуюся над какой-то башней на окраине города. Затем очень медленно промолвила:

– Я защищаю этот союз, ибо надеюсь, что благодаря ему будет спасено гораздо больше жизней, чем было уплачено за его заключение. Если мы победим Гальбаторикса… – Оррин прервал ее возгласом полнейшего недоверия, но она продолжала: – Ты прав, в этом, разумеется, нельзя быть уверенными до конца, но в своих планах мы должны исходить прежде всего из этой возможности. Итак, если мы победим Гальбаторикса, то на нашу долю выпадет нелегкое бремя; мы будем вынуждены помочь нашему народу оправиться от этих бесконечных войн, а затем построить на обломках Империи новое, сильное государство. И самое главное – после сотен лет войны мы наконец будем действовать в условиях мира. И я никогда не согласилась бы с тем, что сперва нам нужно уничтожить Гальбаторикса, а потом вступить в новую войну, уже с ургалами, которые непременно нападут на нас, ибо тогда мы будем особенно слабы и уязвимы.

– И все-таки они вполне могут на нас напасть. Во всяком случае, раньше они всегда именно так и поступали.

– Ну и что? – раздраженно воскликнула Насуада. – Тем более тогда единственный способ избежать конфликта – это попытаться их приручить. Чем теснее они будут связаны с нами и нашим общим делом, тем менее вероятно, что они все-таки решат пойти против нас.

– А я предложу тебе иной план! – сердито воскликнул Оррин. – Прогони их. Нарушь свой договор с Нар Гарцвогом, отошли его прочь вместе с его «баранами»! А уж если мы действительно победим в этой войне, то сможем и возобновить переговоры с ними, и даже заключить новое соглашение, ведь тогда мы будем в более выигрышном положении, мы будем иметь полное право диктовать им те условия, которые выгодны нам. А вот и другой выход, еще лучше: пошли в Спайн Эрагона и Сапфиру с полком своих людей, и пусть они раз и навсегда сотрут этих рогатых уродов с лица земли, как это следовало бы сделать Всадникам много столетий назад!

Насуада смотрела на него, не веря собственным ушам.

– Если я сейчас нарушу наш договор с ургалами, то они неизбежно придут в такую ярость, что незамедлительно нападут на нас, а сражаться одновременно и с ними, и с Империей мы не в состоянии. Провоцировать их нападение было бы верхом безрассудства, сущим безумием. Если уж такие мудрые существа, как эльфы, драконы и Всадники, дружно решили терпеть существование ургалов – несмотря на то что довольно легко могли бы их уничтожить, – то и мы должны последовать их примеру. Они понимали, что уничтожать ургалов неправильно и несправедливо; и тебе тоже следовало бы это понять, Оррин.

– Мудрые существа! Ха! Много же добра принесла им их мудрость! Хорошо, оставь какое-то количество ургалов в живых, но убей большую их часть, чтобы они еще лет сто не осмеливались ни на кого нападать.

Явственно звучавшие в его голосе боль и напряжение озадачили Насуаду. Она внимательней посмотрела на Оррина, пытаясь понять причину подобной мстительности, и вскоре, как ей показалось, отыскала наиболее очевидное объяснение этому.

– Кого из твоих близких убили ургалы? – напрямик спросила она.

Оррин поднял сжатую в кулак руку и медленно опустил ее на подоконник – казалось, он хотел с силой ударить по нему, но отчего-то передумал. Несколько раз постучав кулаком по подоконнику, словно выпуская злобу, он сказал:

– Моего близкого друга. Мы с ним вместе выросли в замке Борромео. Вряд ли ты с ним когда-либо встречалась. А потом он стал одним из лейтенантов в моей кавалерии.

– И как он погиб?

– Именно так, как ты и подумала! Мы с ним были на конюшенном дворе, ставили охрану у западных ворот, когда из конюшни вдруг выбежал какой-то конюх и насквозь проткнул моего друга вилами. А когда мы загнали этого конюха в угол, он все вопил какую-то чепуху насчет ургалов и того, что он никогда им не сдастся… Это, впрочем, все равно не спасло дурня. Я сам его заколол.

– Мне очень жаль, что так получилось, – сказала Насуада, и самоцветы на короне Оррина вспыхнули, когда он кивнул ей в знак признательности, – но все же нельзя, как бы тебе ни было больно, позволять своему горю диктовать тебе подобные решения. Нелегко терять друзей и близких, я это хорошо знаю, но ты должен пересилить себя – во имя своего народа.

– Пересилить себя? – насмешливо переспросил Оррин.

– Да, пересилить. Мы должны лучше других владеть собой. С нас и спрашивается больше, чем с других, и мы обязаны быть лучше своих подданных, если хотим доказать им, что достойны такой ответственности… Ургалы убили моего отца – помнишь? – но это не помешало мне заключить с ними союз, ибо это может помочь варденам. И я не позволю, чтобы хоть что-то помешало нам достигнуть поставленной цели, как бы больно при этом ни было мне самой. – И Насуада снова показала Оррину свои шрамы.

– Значит, таков твой ответ? Ты отказываешься разрывать союз с ургалами?

– Да, отказываюсь.

Странно, но Оррин выслушал ее ответ с таким хладнокровием, что она даже встревожилась. А он, еще крепче стиснув пальцами край подоконника, вернулся к прежнему занятию: стал смотреть на раскинувшийся перед ним город. Его изящные длинные пальцы украшали четыре крупных перстня, и на одном из них, с большим аметистом, была выгравирована королевская печать Сурды: украшенный ветвистыми рогами олень и побеги омелы, обвивающей его ноги, которыми он попирает лютню; напротив оленя виделся силуэт высокой крепостной башни.

– По крайней мере, – сказала Насуада, – мы пока не сталкивались с такими воинами Гальбаторикса, которые благодаря магическим чарам не чувствуют боли.

– А, ты имеешь в виду этих «смеющихся мертвецов»? – кивнул Оррин. Насуада знала, что это прозвище широко распространено среди варденов. – Да, пожалуй. Впрочем, мы и Муртага с Торном пока не видели, и это меня весьма беспокоит.

Некоторое время оба молчали. Потом Насуада сказала:

– Как прошел твой вчерашний опыт? Удачно?

– Я слишком устал, чтобы ставить опыты. Вместо этого я просто лег спать.

– Ясно…

Они еще немного помолчали, потом, словно по взаимному безмолвному согласию, подошли к столу, придвинутому к стене и заваленному листами бумаги, керамическими табличками и свитками. Насуада, взглянув на этот кошмарный натюрморт, только вздохнула. Всего полчаса назад этот стол был пуст и тщательно вытерт ее служанкой.

Она сосредоточилась на лежавшем сверху последнем донесении – общем количестве пленных, которых вардены взяли в течение осады Белатоны; имена наиболее важных особ были выделены красными чернилами. Они с Оррином принялись обсуждать это донесение, и Насуада призналась:

– Я просто не знаю, как изо всего этого теперь выпутаться!

– Можно попробовать привлечь на нашу сторону здешних стражников. Тогда нам не пришлось бы оставлять в Белатоне так много наших воинов.

Насуада снова взяла в руки донесение.

– Возможно. Но таких, кто не только пообещает нам верность, но и сохранит ее, не так-то легко найти, а наши заклинатели и без того уже перегружены работой сверх меры… Кто этих людей проверит?

– А эти, из Дю Врангр Гата, не умеют устранять последствия клятвы, сделанной на древнем языке? – спросил Оррин и, поскольку Насуада ответила отрицательно, раздраженно прибавил: – Значит, их работа пока что никаких результатов не дала?

– С практической точки зрения – никаких. Я даже эльфов спрашивала, но уничтожить действие клятвы верности, данной Гальбаториксу, не могут и они, хоть и трудятся над этим уже много десятков лет.

– Если мы не решим этой проблемы, причем достаточно скоро, здесь, у нас в тылу, неизбежно вспыхнет новая война, – сказал Оррин.

Насуада потерла виски и поморщилась.

– Да знаю я! – Еще до того, как вардены покинули свое надежное убежище в Фартхен Дуре и Тронжхайме, она пыталась предусмотреть всевозможные осложнения, с которыми их армия впоследствии может столкнуться, но то, с чем они столкнулись сейчас, оказалось для нее полной неожиданностью.

Эта проблема впервые дала о себе знать после сражения на Пылающих Равнинах, когда стало очевидно, что все офицеры армии Гальбаторикса и большая часть рядовых солдат принесли своему правителю клятву верности на языке древних. Тогда-то Насуада и Оррин и поняли, что никогда уже не смогут доверять этим людям, несмотря на все их обещания – во всяком случае, пока существуют Гальбаторикс и Империя, а может быть, и после того, как они будут уничтожены. В результате они не могли позволить тем людям, которые вроде бы хотели дезертировать из войска Гальбаторикса, вступить в армию варденов, опасаясь того, к каким их действиям может привести данная ими клятва.

Хотя сперва, пожалуй, Насуаду это не слишком заботило. Пленные – это реальность любой войны, и она заранее договорилась с королем Оррином, что пленных пешим порядком отправят в Сурду и заставят работать – строить дороги, работать на каменоломнях, копать каналы или заниматься какой-то другой тяжелой работой.

И только после того, как вардены захватили город Финстер, Насуада осознала всю серьезность этой проблемы. Подручные Гальбаторикса заставили принести клятву верности не только солдат, но и всю знать Финстера, а также большую часть важных чиновников и многих простых обывателей, выбранных, похоже, наугад, так что вардены оказались не в состоянии сразу распознать, кто из них особенно тесно связан с Гальбаториксом. Тех же, о которых это уже стало известно, приходилось содержать под замком, чтобы они не могли даже пытаться обратить кого-то еще в свою веру, прежде всего самих варденов. Таким образом, найти людей, которым можно было бы доверять, даже если они и хотели сотрудничать с варденами, на деле оказалось гораздо труднее, чем предполагала Насуада.

Для того чтобы охранять всю эту массу пленных, ей, например, пришлось оставить в Финстере в два раза больше варденов, чем она намеревалась, и сделать с этим она ничего не могла. К тому же при таком количестве заключенных сам город оказался не в силах себя содержать, и Насуада была вынуждена выделять существенную долю из своих скудных запасов провизии, столь необходимой ее армии, чтобы спасти жителей города от голода. Слишком долго терпеть такое положение дел было, разумеется, невозможно, а теперь ситуация и еще усугубилась, поскольку вардены захватили Белатону.

– Жаль, что гномы все никак до нас не доберутся, – сказал Оррин. – Можно было бы воспользоваться их помощью.

С этим Насуада была вполне согласна. В армии варденов в настоящий момент было всего несколько сотен гномов; остальные вернулись в Фартхен Дур, дабы похоронить своего павшего в бою короля Хротгара и дождаться выборов нового правителя, и Насуада тысячу раз уже проклинала столь неудачно сложившиеся обстоятельства. Она попыталась убедить гномов на время войны назначить регента, но они проявили поистине каменное упрямство и настояли на необходимости провести все свои многовековые предвыборные церемонии, хотя это и означало, что войско варденов останется без их поддержки в самый разгар военной кампании. Теперь, правда, гномы наконец выбрали нового короля им стал племянник Хротгара Орик – и вышли в поход из далеких Беорских гор, стремясь поскорее присоединиться к армии варденов. Но путь был неблизкий, и в настоящий момент они все еще шли через бескрайние долины к северу от Сурды, раскинувшиеся между озером Тюдостен и рекой Джиет.

Насуада часто думала, будут ли гномы в состоянии сражаться с врагом, когда прибудут в расположение варденов. Как правило, гномы были крепче людей, но ведь большую часть последних двух месяцев они провели на пешем марше, а это способно лишить сил даже самых сильных и крепких существ.

«И потом, они, должно быть, просто устали от бесконечных переходов», – думала она.

– У нас уже очень много пленных, а уж когда мы захватим Драс-Леону… – Насуада только головой покачала.

Оррин, внезапно оживившись, предложил:

– А что, если мы вообще обойдем Драс-Леону стороной?

Он пошуршал бумагами на столе и вытащил из-под них большую нарисованную гномами карту Алагейзии, которую и расстелил поверх всего прочего. Неровные груды бумаг и свитков придавали местности, изображенной на карте, весьма необычный вид с точки зрения топографии: к западу от леса Дю Вельденварден появились горные вершины, на месте Беорских гор возникла округлая впадина, через пустыню Хадарак пролегли овраги и глубокие каньоны, а по северной части Спайна вдруг покатились морские волны.

– Смотри. – Средним пальцем Оррин проследил направление от Белатоны до столицы Империи, Урубаена. – Если мы пойдем прямо сюда, то к Драс-Леоне можно даже не приближаться. Это довольно сложно, конечно, расстояние огромное, но мы вполне способны его преодолеть.

Насуаде не требовалось слишком долго обдумывать его предложение; она и сама уже рассматривала подобную возможность.

– Риск в таком случае был бы слишком велик, – возразила она. – Гальбаторикс может атаковать нас с помощью того немалого войска, которое находится в Драс-Леоне – нам о нем известно от наших шпионов, – и тогда нам придется воевать на два фронта. А это, на мой взгляд, самый верный способ проиграть и сражение, и даже всю войну. Нет, мы должны взять Драс-Леону, Оррин.

И Оррин, словно ставя точку, коротко кивнул и сказал:

– В таком случае придется вернуть наших людей из Ароуза. На счету у нас будет каждый воин, если мы и впрямь намерены взять этот жуткий город.

– Это правда. Но сперва я бы хотела убедиться, что осада Драс-Леоны благополучно доведена до конца – и желательно еще до конца этой недели.

– Но, я надеюсь, ты не станешь отправлять туда Эрагона?

– Нет, у меня есть другой план.

– Хорошо. А что все-таки нам делать с этими пленными?

– То же, что и раньше: охрана, решетки, замки. Может быть, даже попросить магов наложить на них заклятие, чтобы ограничить их способность передвигаться, тогда не нужно было бы постоянно за ними следить. Иного решения этой проблемы я не вижу, разве что всех их разом прирезать, но я бы предпочла… – и она попыталась представить себе, чего бы не сделала ради того, чтобы победить Гальбаторикса, – я бы все-таки предпочла не прибегать к таким… чудовищным мерам.

– О да! – Оррин склонился над картой, сгорбившись, как хищная птица, и гневно сверкая глазами, вглядываясь в тонкие и неровные линии, которыми был обозначен пресловутый треугольник – Белатона, Драс-Леона, Урубаен.

Наконец Насуада сказала:

– Итак, каковы наши ближайшие планы? Джормундур ждет моих приказаний, а Совет Старейшин просил у меня аудиенции.

– Меня беспокоит…

– Что?

Оррин махнул рукой, словно сметая изображенные на карте города.

– Меня очень беспокоит, что все это не слишком удачно было задумано с самого начала. Что наши силы, как и силы наших союзников, опасным образом рассредоточены. Что, если Гальбаториксу придет в голову самому принять участие в сражении, он уничтожит нас с той же легкостью, как Сапфира – стадо коз. Вся наша стратегия зависит от того, ухитримся ли мы устроить встречу Гальбаторикса с Эрагоном и Сапфирой, а также с достаточным количеством верных нам заклинателей. Пока что в наших рядах пребывает лишь малая часть магов Алагейзии, а больше мы не сможем собрать, пока не доберемся до Урубаена и не встретимся там с королевой Имиладрис и ее армией. В общем, пока что мы остаемся прискорбно уязвимыми для любой атаки со стороны самого Гальбаторикса. Мы многим рискуем, допуская, что беспечная храбрость Гальбаторикса не позволит ему самому вмешаться в ход войны, пока наша ловушка вокруг Урубаена не захлопнется.

Честно говоря, Насуада разделяла опасения Оррина. Однако в данный момент ей казалось важнее поддержать его уверенность в собственных силах, а не соглашаться с ним. Если его решимость ослабеет, это помешает не только ему самому исполнять свои обязанности, но и подорвет моральный дух воинов Сурды.

– Мы же все-таки не совсем беззащитны, – сказала она. – Теперь уже нет. У нас есть Даутхдаэрт, с помощью которого можно, как мне кажется, убить дракона Гальбаторикса Шрюкна, если они вдруг вынырнут из недр своей цитадели в Урубаене.

– Может, и так, но…

– Излишние опасения тоже ни к чему хорошему не приводят. Находясь здесь, мы не можем ни поторопить гномов, ни ускорить свое продвижение к Урубаену, как не можем и, изменив своей цели, попросту сбежать с поля боя. Так что, на мой взгляд, наше положение не должно вызывать у тебя особую тревогу. Сейчас просто нужно следовать плану и постараться принять свою судьбу с достоинством, какой бы она ни оказалась. К тому же я допускаю и то, что Гальбаторикс, возможно, специально пытается вызвать у нас эту тревогу и это беспокойство, и ни в коем случае нельзя себе этого позволять. Я, например, отказываюсь признавать за ним такую власть!

 

9. Трудности появления на свет…

 

Вопли, нечеловечески громкие и пронзительные, проникали, казалось, в самую душу.

Эрагон весь напрягся. Большую часть дня он видел, как люди умирали в бою – и сам убил немало, – и все же не мог не испытывать мучительного сострадания, слушая душераздирающие крики Илейн. Она так ужасно кричала, что он уже начал сомневаться, переживет ли она эти роды.

Рядом с тем бочонком, на котором устроился Эрагон, сидели на корточках Олбрих и Балдор, растерянно, с какой-то задумчивой методичностью теребя стебельки пожухшей травы толстыми, загрубелыми от работы пальцами. Лбы у обоих были покрыты каплями пота, в глазах застыли гнев и отчаяние. Время от времени они переглядывались и посматривали через дорогу на ту палатку, где мучилась сейчас их мать, но в основном они сидели, потупившись и ни на что не обращая внимания.

В нескольких шагах от них, тоже на бочонке, устроился Роран, только его бочонок лежал на боку и каждый раз перекатывался с места на место, стоило Рорану привстать. На обочине грязной дороги собралась целая небольшая толпа бывших обитателей Карвахолла, несколько дюжин, пожалуй; в основном это были мужчины – друзья Хорста и его сыновей, а также те, чьи жены сейчас были на подхвате у целительницы Гертруды, принимавшей у Илейн роды. А позади всей этой компании возвышалась Сапфира, изогнув шею и нервно подергивая кончиком хвоста, словно она на кого-то охотилась; она то и дело пробовала воздух своим рубиново-красным языком, пытаясь по запахам определить, как там Илейн и ее не появившийся еще на свет младенец.

Эрагон машинально потирал ушибленное плечо. Они ждали здесь уже несколько часов. Сгущались сумерки. Длинные черные тени пролегли от палаток и людей на восток, словно пытаясь дотянуться до самого горизонта. Похолодало. Комары и прочая мошка отвратительно зудели, тучами налетая с находившейся неподалеку реки Джиет.

И снова тишину разорвал пронзительный вопль Илейн.

Мужчины задвигались; даже самые опытные чувствовали себя не в своей тарелке; многие скрещивали пальцы, отгоняя беду, и перешептывались друг с другом. К сожалению, даже самый тихий шепот Эрагон слышал с удивительной ясностью. Люди шептались о том, как тяжело протекала у Илейн эта поздняя беременность, а некоторые горестно твердили, что уж если она в самое ближайшее время так и не родит сама, то будет поздно спасать и ее, и ребенка. Им поддакивали и другие, говоря: «Тяжело жену-то терять. Это и в хорошие времена нелегко, а уж здесь, в лагере, и подавно» или «Стыд-то какой, вот уж стыд! Разве ж можно в таком возрасте детей рожать?». Кое-кто винил раззаков в том, как тяжко теперь приходится бедняжке Илейн, или долгое путешествие жителей Карвахолла к варденам. И очень многие были недовольны тем, что Арье разрешили присутствовать при родах и помогать Гертруде: «Ей бы своих следовало держаться, а не совать нос, куда ее не просят! Кто ее знает, что ей на самом-то деле нужно, а?»

Все это и еще очень многое Эрагон прекрасно слышал, но делал вид, что не слышит ничего, и продолжал спокойно сидеть, понимая, что односельчане почувствуют себя не в своей тарелке, если поймут, каким острым теперь стал его слух.

Бочонок под Рораном заскрипел, когда он наклонился к Эрагону.

– Тебе не кажется, что нам стоило бы…

– Нет, – сказал Олбрих.

Эрагон плотнее завернулся в плащ. Холод уже пробирал его до костей. Но уходить он и не собирался – во всяком случае пока не закончатся мучения Илейн.

– Смотри! – вдруг воскликнул Роран.

Олбрих и Балдор тут же одновременно вздернули вверх головы.

На той стороне дороги из палатки показалась Катрина с грудой окровавленных тряпок. И прежде чем вновь успел опуститься полог палатки, Эрагон мельком увидел Хорста и какую-то женщину из Карвахолла – он не сумел разглядеть, кто это, – стоявших в изножии кровати, на которой лежала Илейн.

Искоса глянув на ожидающих в сторонке мужчин, Катрина чуть ли не бегом устремилась к костру, где Нолла и Изольда, жена Фиска, кипятили уже использованные и выстиранные тряпки.

Бочонок Рорана еще два раза скрипнул, и Эрагон почти уже не сомневался, что сейчас его брат вскочит и бросится следом за Катриной, но Роран остался сидеть рядом с Олбрихом и Балдором. Они, как и все остальные, следили за каждым движением Катрины, почти не мигая.

Эрагон поморщился, когда очередной вопль Илейн разорвал вечернюю тишину, столько боли было в этом крике.

Затем полог палатки вновь приподнялся, и оттуда вихрем вылетела растрепанная Арья с обнаженными руками. Волосы, как крылья, летели за нею, когда она подбежала к троим эльфам из числа стражей Эрагона, стоявшим в тени за ближайшей палаткой. Несколько мгновений она что-то настойчиво втолковывала одному из них – точнее, одной, ибо это была эльфийка с тонким лицом по имени Инвидия, – а потом поспешила обратно в палатку, но Эрагон успел перехватить ее.

– Как там дела? – спросил он взволнованно.

– Плохо, – честно ответила Арья.

– Но почему это продолжается так долго? Ты не могла бы как-то помочь ей?

Лицо Арьи, и без того чрезвычайно напряженное, стало прямо-таки свирепым.

– Могла бы. Я могла бы сделать это еще в первые полчаса, но Гертруда и другие женщины грудью заслоняют роженицу от меня, не позволяя применить даже самые простейшие заклинания.

– Но это же глупо! Почему?

– Потому что магия их пугает. И я их пугаю.

– Так скажи им, что не желаешь ей ничего плохого. Скажи им это на древнем языке – они просто вынуждены будут тебе поверить.

Арья покачала головой:

– Так будет только хуже. Они подумают, что я пытаюсь применить магию помимо их воли, и вовсе меня оттуда отошлют.

– Но Катрина, конечно же…

– Только благодаря ей я и смогла кое-чем воспользоваться.

Илейн снова пронзительно закричала.

– Неужели они не позволяют тебе хотя бы немного облегчить ее страдания?

– Не больше, чем я уже сделала.

Эрагон, прорычав сквозь стиснутые зубы:

– Неужели это правда? Ну, я им покажу! – попытался было прорваться в палатку, но чья-то рука крепко схватила его за левое плечо.

Озадаченный, он оглянулся и вопросительно посмотрел на Арью, но она, качая головой, сказала:

– Нет. Не надо вмешиваться. Это их обычаи, и они, по-моему, древнее, чем само время. Не лезь туда, иначе рассердишь и смутишь Гертруду, а большую часть женщин и вовсе против себя настроишь.

– Да плевать мне на них!

– Я знаю, но поверь, сейчас самое мудрое – это просто ждать вместе со всеми остальными. – И, словно подчеркивая смысл сказанного, она отпустила его плечо.

– Но я не могу просто так ждать, если Илейн так мучается!

Послушай меня. Будет лучше, если ты останешься здесь. А я постараюсь непременно как-нибудь помочь Илейн, обещаю тебе. Но сам туда не входи. Ты вызовешь только возмущение и гнев, а там ни то ни другое совершенно не требуется… Пожалуйста, Эрагон!

Эрагон колебался. Потом, всхрапнув от возмущения, резко воздел к небесам руки, потому что Илейн снова страшно закричала.

– Ладно, я тебя послушаюсь, – сказал он, придвинувшись к Арье почти вплотную, – но что бы там ни случилось, не дай ей или ребенку умереть. Прошу тебя! Мне все равно, что ты для этого сделаешь, только не дай им умереть!

Арья серьезно и внимательно на него посмотрела.

– Я никогда не позволю, чтобы с ребенком случилась беда, – сказала она и исчезла в палатке.

Эрагон вернулся к Рорану, Олбриху и Балдору и снова плюхнулся на свой бочонок.

– Ну? – спросил Роран.

Эрагон пожал плечами:

– Арья сказала, что они делают все, что в их силах. Нам просто нужно набраться терпения… Вот, собственно, и все.

– Похоже, она сказала намного больше, – заметил Балдор.

– Все равно смысл тот же.

На небе сменились краски заката, став оранжево-алыми, словно близился конец света. Немногочисленные рваные облачка, что еще оставались на западном краю неба после пролетевшей накануне бури, приобрели те же кровавые оттенки. Стаи ласточек летали над головой – ужинали, охотясь на ночных бабочек, мух и прочих насекомых, сновавших в воздухе.

Через некоторое время крики Илейн стали тише; теперь из ее груди все чаще вырывались лишь тихие, надломленные стоны, от которых у Эрагона по спине ползли мурашки. Более всего на свете ему хотелось избавить ее от мучений, но он не мог пренебречь просьбой Арьи и продолжал торчать на своем бочонке, безжалостно грызя и без того истерзанные ногти да время от времени обменив

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.