Помощничек
Главная | Обратная связь


Археология
Архитектура
Астрономия
Аудит
Биология
Ботаника
Бухгалтерский учёт
Войное дело
Генетика
География
Геология
Дизайн
Искусство
История
Кино
Кулинария
Культура
Литература
Математика
Медицина
Металлургия
Мифология
Музыка
Психология
Религия
Спорт
Строительство
Техника
Транспорт
Туризм
Усадьба
Физика
Фотография
Химия
Экология
Электричество
Электроника
Энергетика

Коварство ... автобуса



 

Черные, плотные тучи так быстро заволокли небо, что, казалось, время, как бы перескочило вперед на несколько часов. По крыше автобуса забарабанили первые капли дождя и тут же слились в сплошной поток заполнившей все окружающее пространство воды. Через снятую переднюю облицовку автобуса вода добралась и до двигателя, монотонное, уверенное журчание которого прервалось старческим простудным кашлем. Ослабевший вдруг автобус, чихнув несколько раз, снова рванулся вперед. Но не надолго. Болезненный кашель снова сбил его с уверенного ритма. Привычка к бегу не позволила ему остановиться сразу и перевести дух. Он еще бежал вперед, пробивая собой сплошной поток падающей воды. Но мучительный кашель так и не дал ему набрать силы. Бег его становился все медлительнее и спокойнее, он словно бы смирился со своей участью, и лишь с трудом дотянув до Лелевского КПП, замер рядом с помещением милицейского поста. Через залитые водой стекла можно было разглядеть, что помещение пусто. Весь состав наряда собрался в помещении на противоположной стороне дороги, на стороне, ведущей из Чернобыля в направлении ЧАЭС. Кто-то из находящихся там работников милиции старательно показывал жестами, что он не возражает, если мы проследуем дальше без контроля. Мотор натужно и без заметного энтузиазма подвывал своим уставшим стартером. Мы стояли на месте, словно ожидая чьего-то разрешения отправиться дальше. Жесты из того помещения на противоположной стороне дороги становились все более решительными. Но наш "очень уж дисциплинированный" автобус упорно "стоял на своем", не удовлетворяясь этими жестами. Дождь хлестал все сильнее и сильнее. Подвывание стартера лишь изредка прерывалось какими-то всхлипывающими звуками, подтверждающими, что надежда на продолжение нашего путешествия еще не до конца потеряна.

 

Молоденький сержант, так и не понявший нашего жестокого желания вытащить его из теплого, сухого помещения, продолжал жестикулировать, но уже через открытую дверь. Мы твердо "стояли на своем", хотя всхлипывания двигателя становились все более частыми и обнадеживающими. Но служба есть служба, и молоденький сержант самоотверженно бросается из своего укрытия в мгновенно поглотивший его мокрый и не по весеннему холодный поток. Видимо, смысла очень спешить уже не было, и он с какой-то отрешенной медлительностью приближался к нам.

 

Наш автобус, словно с нетерпением ждал именно этого, обрадованно зафыркал, радостно заурчал, и не в силах скрыть своего счастья от вновь наполнившей его силы, рванулся вперед, пробивая поток воды и удовлетворенно покашливая и пофыркивая.

 

А молоденький сержант, буквально из под носа которого вдруг умчался этот сумасбродный автобус, так и остался стоять на дороге, словно пытаясь разгадать скрытый смысл его коварного поведения.

 

 

Май, 1988г.

 

 


«Козлы»

Довелось как-то добираться в Чернобыль не на прямом маршрутном автобусе, а на перекладных. На КПП Дитятки ждал появления «грязного» автобуса, то есть такого, которому выезд за пределы зоны запрещен. Собралась порядочная компания попутчиков. Появился автобус. Увы, это не наш, он идет до Киева.

 

При проезде в прямых («чистых») автобусах положено выходить перед КПП, проходить через радиационный контроль и проверку вывозимого имущества. Если у кого-то окажутся вещи или продукты, запрещенные к вывозу за пределы зоны, то для их хозяина это чревато весьма серьезными неприятностями. Все же остальные пешком проходят через КПП. Пустой автобус тщательно проверяется и лишь тогда перед ним открывается шлагбаум.

 

Автобус почему-то не останавливается перед КПП, а прямо направляется к шлагбауму. Капитан милиции -- дежурный начальник КПП приказывает водителю вернуться на контроль пассажиров и машины. Из автобуса выходит милиционер тоже в офицерском звании:

«Ты что не видишь, кто едет? Открывай!»

 

Действительно почти все пассажиры автобуса в милицейской форме. Но капитан неумолим:

«На контроль!»

 

Это даже нас удивило. Мы ведь уже привыкли, что милиции все позволено. А тут вдруг такая принципиальность. Из машины слышен шум возмущения: «Своих не пропускает! Вот козел!»

Капитан, не реагируя на оскорбительные выкрики, слова «козел» из которых были наименее грубыми, продолжает настаивать на своем. Всех у КПП это очень заинтересовало: до сих пор не приходилось видеть, как милиция наравне со всеми проходит через пост контроля. Но, увы, не дано было нам увидеть это.

 

После солидной дозы оскорблений в адрес начальника КПП водитель развернул автобус и отправился в обратную сторону. Ясно, что направились они к другому КПП, наверное к Иванковскому, где отношение к работникам милиции может оказаться более «доброжелательным». Похоже, было что скрывать пассажирам автобуса. Чего бы им иначе так возмущаться? Вслед автобусу слышались выкрики: «Вот козлы!» И это казалось справедливым.

 

И подумалось: «А ведь честь своих мундиров тоже беречь нужно».

 

 

КПП Дитятки, май 1988г.


Кишка тонка

 

Из "Литературки" узнал, что журнал "Знамя" №9 за 1986 г. уже оценивается в 100 руб. Причина этому -- популярность опубликованного в нем "Саркофага" Владимира Губарева. Естественно, что вырвавшись домой на кратковременную новогоднюю побывку, сразу же отправляюсь в читальный зал библиотеки. Мне крупно повезло, журнал оказался на месте. Как "гостю из Чернобыля" мне даже пошли навстречу, выдали журнал на дом. На другой день меня встретили в библиотеке множеством самых разнообразных вопросов. Всем очень хотелось получить ответы, как говорится, из первых уст. И вдруг, в ходе беседы просьба:

"А не могли бы вы захватить на работу в Чернобыль моего сына?"

Парень вроде бы бывалый: был моряком, служил на флоте. Думаю, не подведет. Решил рискнуть.

 

И вот мы уже в Чернобыле. Первое знакомство с городом, людьми, обстановкой, переговоры о работе. Кабинет директора предприятия. Директор пишет на заявлении: "Принять на работу в качестве дезактиваторщика 3-его разряда". И тут первый сюрприз:

"Почему 3-его разряда, у меня ведь высшее образование?"

 

(Правда, раньше я думал, что техническое училище не дотягивает до высшего образования). И директор, и я шокированы. Потом взрываюсь:

"Я вот, извините, профессор, а работаю дезактиваторщиком 4-го разряда. Чего же требуешь ты?"

 

Похоже, парень смущен своей выходкой, виновато извиняется. Уходит оформлять документы. (Кстати, только из этого разговора директор узнал о наличии у меня профессорского звания, и меня тут же повысили -- я стал старшим мастером).

 

На другой день парень заходит ко мне и начинает выяснять, где и какие уровни радиации, сколько он может набрать за несколько месяцев работы здесь. Объясняю, что то место, в котором ему придется работать, далеко не самое опасное в чернобыльской зоне, что наберет он не так уж много, что на здоровье его это практически не скажется. Но и это его, похоже, не устраивает:

"Нельзя ли где-нибудь, чтобы еще поменьше? Я ведь еще молодой".

 

Тут уж и меня взрывает:

"А как же те парни, что и в самое пекло лезли?!"

"Но они же солдаты".

"А разве эти солдаты не молодые?!

И опять твердит свое:

"Но они же солдаты".

 

Нет, не таких парней приходилось встречать здесь в самых трудных местах. Их не нужно было уговаривать, они сами выходили вперед. Даже тогда, когда командиру трудно было приказывать. Рассказал обо всем этом. На том и расстались. Рано утром звонок в дверь. Увы, все те же лица (вернее, лицо). И сразу же с порога:

"Подумал я и решил уехать".

 

Что же оставалось сказать на это?

"Видно ошибся я в тебе. Езжай, такие здесь не нужны".

 

Кишка-то, видать, тонковата!

 

 

Январь 1987 г.

 

 


Оазис

 

Вот и пришла весна, первая после аварии. Весна была очень неторопливой: потепление перемежалось со слабыми морозами, солнце не спешило превратить глубокие сугробы снега в журчащие ручьи, несущие свои воды, а с ними и радиоактивные вещества к Припяти и другим рекам. Видимо, и весну захватил тот мощный людской поток, самоотверженно борющийся с чернобыльской бедой. Весна пришла к нам такой, какой ее очень хотели видеть в этом году: нежной, неторопливой. И не было в ту весну весенних ручьев, способных разнести Чернобыльскую грязь на многие, многие километры.

 

С приходом Весны активизировались и все работы в районе третьего и четвертого блоков. Снятие зараженного грунта, перекладка подъездных путей, ремонт различных трасс, подсыпка чистой щебенки, асфальтирование территорий и т.д. и т.п. Объем работ огромный, а сроки поджимают: осенью намечен пуск третьего блока. Вся площадь, примыкающая к третьему блоку и к АБК-2, разворочена и очень напоминает растревоженный муравейник. Уровни радиации еще весьма приличные. В общем, все кругом еще очень "грязное".

 

И вдруг!… В самом начале мая … новость, ставшая для нас полнейшей неожиданностью! До этого дня мы ездили на обед в АБК-1. Этот административно-бытовой корпус располагался в первом блоке АЭС, самом чистом из всех блоков станции. И вот – странная новость -- появилась новая столовая в АБК-2. Но ведь это же рядом с третьим блоком на очень грязной территории. Этот АБК относится к еще не пущенному после аварии и очень «грязному» третьему блоку и к взорванному четвертому блоку. Так вот, АБК-2 находится на той самой площадке-муравейнике, как бы ни в самом "грязном" на территории ЧАЭС месте. При очень высоких санитарных требованиях к столовой ее просто невозможно представить себе в этом эпицентре "грязи".

 

К тому же это, наверное, первый пущенный объект на третьем блоке. Здорово, конечно! Но все же как-то не верится в такое чудо. И вот мы направляемся к этому чуду. Оно совсем близко от нашего цеха дезактивации, даже автобус не требуется, чтобы попасть туда. Правда, приходится преодолевать массу препятствий в виде траншей и завалов щебня, потока непрерывно снующих МАЗов, КАМАЗов и КРАЗов и сосредоточенно спешащих в разных направлениях людей. Входим в АБК-2. Вестибюль его напоминает вокзальное помещение в часы пик: множество людей, сидящих и стоящих в разных позах, словно ожидающих объявления о посадке на свой поезд. И только спецодежда, респираторы и защитные лепестки на лицах этих людей напоминают о том, что мы в Чернобыле, и что ждут они не объявления о посадке, а команды на выход для работ в том или ином помещении третьего блока. Пройдя через этот шумный "зал ожидания", попадаем на лестничную клетку и по наскоро сбитым ступенькам, напоминающим трап корабля, попадаем в какое-то подобие санпропускника. Здесь нас обмеряют, отсортировывают по принципу: "светишь" - "не светишь". Тех, кому больше повезло, пропускают дальше.

 

Наконец-то вступаем в длинный, теперь уже "только для чистых" коридор, сплошь выстланный желтоватым пластиком. Ноги в защитных пластиковых "ботфортах" отчаянно скользят по полу -- это еще одно препятствие перед чудом. И вот оно, ожидаемое чудо -- уже видно в конце коридора: что-то очень светлое, чистое и уютное! Но осталось все же еще одно, не самое простое препятствие. Приходится отрывать свой восхищенный взгляд от этого действительно самого настоящего чуда, чтобы не скатиться вниз по ужасно гладким и скользким ступеням лестницы. Правда, внизу, в конце лестницы стоит приятная молодая женщина, демонстрируя готовность поддержать или поймать любого, падающего в ее объятия. И падали ведь! Всегда ли случайно?

 

Наконец, преодолен и этот сложный участок. Впереди финиш, усыпанный яркой и сочной зеленью витаминного стола. И среди этой, переливающейся всеми оттенками зелени уже издали приковывает к себе внимание нечто неописуемое и фантастическое -- букет каких-то невиданных, экзотических цветов. Подходим ближе и ближе, все фантастичнее вид этих цветов, среди них так и не удается угадать хоть что-нибудь знакомое. Стоим в восхищении, и лишь постепенно до нас доходит рукотворный смысл этой красоты. Какой же богатейшей и добрейшей душой должен обладать человек, чтобы превратить обычную редьку и редиску, картошку и свеклу, яблоки и апельсины в эту прелестную красоту, перед совершенством которой трудно остаться равнодушным. Спасибо же автору этого шедевра и тех шедевров, которые много раз представлялись нам в последующие дни, за то сияние глаз, с которым мы каждый раз останавливались у этих произведений человеческой доброты!

 

Каждому из нас (а не всем вместе и вообще) желают приятного аппетита. И впрямь, куда же это мы попали?! Чистейшие скатерти на столах, вполне приличное качество пищи. А тут еще у входа предлагается продегустировать кулинарные изделия собственного изготовления. К тому же все это под красиво звучащую и очень хорошо подобранную музыку.

 

Жаль лишь, что слишком быстро пролетает здесь время обеденного перерыва. Не хочется уходить из этого уютного, гостеприимного места, из этого светлого и чистого оазиса в тот, увы, еще очень "грязный" мир.

 

Земной поклон тем людям, которые создали этот райский уголок в самом центре чернобыльской зоны!

 

 

апрель-май 1987г.

 

 

Фотоателье на крыше

 

«Что это за улыбочки? Вы же оглянитесь назад.»

Оглянулись. Улыбки исчезли. Разве что следы от них на некоторых лицах еще по инерции чуть просматриваются. Что же стерло улыбки с лиц людей?

 

Цех дезактивации оборудования и материалов. Трехэтажное здание, расположенное метрах в двухстах от взорванного реактора. Из его окон видно все, что происходит на кровлях третьего-четвертого блоков станции. В средине марта 1987 года внезапно были прерваны все работы по очистке этих кровель. Это было не только неожиданно, но и неразумно, так как к этому времени работы на кровле только-только начали приобретать цивилизованные формы. Наконец-то, было все подготовлено для работ не вручную, а с помощью имевшейся техники. К разработке этих технологий мне довелось иметь непосредственное отношение. Поэтому для меня столь неожиданное решение было особенно неприятным. Пока чистили эти очень опасные площадки вручную, прогоняя через них тысячи людей, никаких возражений у руководства не возникало. А теперь, когда все практически готово к проведению работ с помощью механизмов, вдруг решили «законсервировать» весь оставшийся радиоактивный мусор, превратив тем самым и эти кровли в очередное захоронение радиационно опасных материалов. К тому же, решение залить кровлю бетоном в значительной мере перечеркивало то, что делалось на кровлях до этого. Оказалось, что тысячи людей напрасно выходили на эти площадки, рискуя своими жизнями и здоровьем. Стоит ли говорить о состоянии тех людей, которые разрабатывали «безлюдную технологию» и готовили технику для ее реализации.

 

Приказ был до неприличия категоричным. Во время обеденного перерыва, прямо в столовой ко мне подошел директор СП «Комплекс» Стародумов Валерий Михайлович и сказал, что имеется приказ немедленно прекратить все работы на кровлях и покинуть помещение блока, так как на нем будет работать другая организация. Ни накопленный нами опыт, ни подготовленная техника не были никому нужны. Для чернобыльской зоны это не было необычным, так как очень многие работы здесь обрывались столь же внезапно, как и начинались. Мне же оставалось лишь наблюдать за дальнейшими действиями новой команды из окон цеха дезактивации.

 

Так и началась заливка кровли со всей «грязью», которая там оставалась, бетоном. Кстати, это был еще один пример уникальной «разумности» множества действий в Чернобыле. Сразу же после аварии проектировщикам было выдано задание на проектирование роботов для работы на кровле. Ограничения по весу были столь жесткими, что роботы пришлось изготавливать из тонких труб и ставить на велосипедные колеса. От таких роботов, конечно же, никакой пользы не было. Уже к осени 1986 года в Чернобыле появились гусеничные роботы весом около тонны. Немецкий же робот «Джокер» весил значительно больше тонны. И крыша не провалилась. Зачем же мучили конструкторов-разработчиков бессмысленными и безграмотными ограничениями? А это вылилось в многомесячные потери времени и в многие тысячи людей, испытавших на себе бестолковость и безответственность руководителей работ в зоне. Не следует забывать, что именно в эти месяцы людям пришлось выполнять работы в смертельно опасных местах. И вот в марте 1987 года кровлю заливают слоем бетона толщиной 40-60 см. А ведь это около полутора тонн на каждый квадратный метр. Самой «грязной» площадке «Н» («Наташа») досталось при этом более тысячи тонн дополнительной нагрузки. Кровля и эту нагрузку выдержала. Значит, с самого начала вся технология работ на очистке кровли должна была быть совершенно иной. Сколько же людей было бы спасено от смертоносного воздействия радиации, если бы работами в Чернобыле руководили грамотные и ответственные люди!?

 

Крышные работы завершились. Оставалось лишь «любоваться» прелестями саркофага над взорванным четвертым реактором и саркофага-2 над реактором третьего блока. С плоской крыши цеха дезактивации эти «красоты» смотрелись во всей их красе. В шутку даже поговаривали, что это не меньшее чудо мира, чем Египетские пирамиды. Но до Египта далеко, а это «чудо» совсем рядом с нами, прямо «рукой подать». И пришла в голову мысль: почему бы не запечатлеть себя на фоне этого рукотворного «чуда»?

 

Так и оказалась на крыше цеха первая группа любителей фото. Выбирались на крышу по чердачной лестнице. И это было смешно. Веселый настрой «выползающих» на крышу никак не проходил. Лишь оглянувшись назад и увидев перед собой мрачные сооружения саркофагов, люди словно бы присмирели. Эти люди не понаслышке знали, сколько злых судеб скрыли под собой эти сооружения. Снимок получился серьезным. Трудно теперь усомниться в том, сколь близко от эпицентра чернобыльской катастрофы довелось работать этим людям.

 

Вот так и было открыто в чернобыльской зоне «Фотоателье на крыше». Единственное ограничение в работе ателье было вызвано Солнцем, которое почему-то никак не хотело светить туда, куда нам было нужно.

 

ЧАЭС, 1987-88 годы.
«Чайник».

Кончается вахта. Настроение уже «чемоданное». Ждем зарплаты. Кассир привозит не только деньги, но и радостную весть: срочно представить списки на премию! За списками дело не стало, мигом составили. Но тут вспомнили о Викторе. Он не в штате цеха, но несколько месяцев возил нас на автобусе.

 

Звоню в автопредприятие:

«Добрый день! Нам нужны фамилия и отчество Вашего водителя Виктора, он цех дезактивации обслуживал.»

«Михайлыч, кто у нас Виктор?»

«Виктор? Да, Чайник же.»

«А отчество его не знаешь?»

«Ни, пацан же он.»

«Васильевна, отчество Чайника не знаешь?»

«Мабуть Николаiч? Да, точно – Николаiч.»

«Спасибо.»

 

Список составлен и вовремя передан в бухгалтерию. Все дела завершены, новая вахта прибыла, утром -- домой.

 

Быстро пролетело время отдыха, и мы снова в цехе. А ведь соскучились друг о друге! Приятно видеть знакомые лица. И сменщики обрадовали нас: премию им уже выдали. Теперь -- наша очередь. А пока -- за дело! К концу вахты и премию получили. Просмотрел внимательно список: и Чайник в нем не забыт. Позвонил в автопредприятие, попросил передать Виктору, чтобы получил премию.

 

Опять на две недели домой. Снова быстро пролетело время. И опять мы в Чернобыле. Наши сменщики передали нам, что много раз звонил какой-то Чайник, но они так и не поняли, чего он хотел. Мы тоже сначала ничего не поняли: ведь мы же все по-честному сделали.

 

Но к концу первого же дня все разъяснилось. Приехал к нам Чайник и заявил, …что он не Чайник:

«Чайником меня так в гараже прозвали. Но это не моя фамилия. Пришел в кассу, а там нет моей фамилии. Еще раз просмотрел список и вдруг – смотрю Чайник какой-то! Уж не я ли это? И имя с отчеством совпадает. Звонил в цех, а там никто не знает.»

 

Дошло до меня, что подшутили над парнем (и надо мной тоже). А что теперь? И парень чуть не со слезами умоляет что-то сделать. Как объяснить теперь начальству, что этот парень не Чайник. А объяснять пришлось. Писали письма, пришлось и самому ходить, что называется, «на ковер». Не просто было «переименовать» парня. Долго он еще звонил ко мне, а потом перестал. Наверное, поверили в конце концов, что он не Чайник!

 

 

Чернобыль, 1987г.


Чернобыльская Таня

 

Трудно найти у нас человека, которому бы не было известно имя Тани -- юной партизанки, оставшейся до последних мгновений своей короткой жизни верной Советской Родине,-- Зои Космодемьянской.

 

Как-то от своего товарища узнал, что и в Чернобыле тоже есть человек, повторивший в годы Великой Отечественной войны подвиг Тани.

 

И вот передо мной совсем юная девчонка, словно только что вышедшая на прогулку в лес. Задумчивые глаза, босые ноги на прогретом солнцем валуне, стройная девичья фигура, толстая, лишь до половины заплетенная коса. В пробивающихся через кроны деревьев лучах солнца вся она словно сияет каким-то внутренним счастьем.

 

И это нежное, хрупкое создание -- партизанка? Честно говоря, не просто представить себе такое. Но у самого валуна чьей-то заботливой рукой высажены цветы: видно, добрую память оставила о себе эта девочка.

 

Стоит она сейчас под сенью пышных деревьев рядом со школой № 2 в Чернобыле. Не может быть, чтобы не знал о ней кто-нибудь из работающих сейчас в помещении этой школы: ведь за цветами же кто-то ухаживает. И я пытаюсь расспрашивать о ней. Увы, большинство -- а это молодежь -- ничего сказать не может. Но вот люди постарше -- другое дело, хотя они и не жили в этих краях до аварии.

 

Да, это именно та девочка-партизанка, отважная связная; передававшая ценные разведывательные сведения партизанам в леса белорусские. Скульптор подсмотрел именно тот момент, когда она заплетала в свою богатую косу бумажку с очередным донесением подпольщиков.

«А цветы?»

«Так ведь это Федоры Ивановны забота. Мы ее сейчас поищем».

 

Вот и она, Петенок Федора Ивановна. Она и раньше жила в Чернобыле, и сейчас ей хватает здесь дел. Дом ее рядом со школой -- по ул. Красноармейской, 25. И все непосредственно ее касается. Возраст не сделал ее безразличной к окружающему, даже к тому, что вроде бы могло и не трогать ее лично. Не почувствовал я в разговоре с ней религиозности, но она не может спокойно смотреть на то, как зарастает сорной травой двор Ильинской церкви в Чернобыле, как облазит краска на ее постройках, как разрастается куча мусора у входа. Ничего не должно быть у нас бесхозным. Память -- это уважение к прошлому, без него не может быть человека. С какой обидой, почти со слезами рассказывает она о том, как совсем еще молодая девушка -- комсомольский организатор -- норовит обойти ее, чтобы избежать разговора о своей ровеснице -- Тане. Видно, очень уж не хочется «организатору» распылять свое сознание на такие абстрактные понятия, как Память. Обходится, наверное, и без нее. А вот Федора Ивановна обойтись не может.

 

...Трудно представить себе злоключения Чернобыльской Тани после аварии. Оказалась она в какой-то мастерской -- словно скрывали ее от постороннего взгляда в глубоком подполье. Вывела же ее снова на свет Федора Ивановна -- и привела поближе к людям, во двор школы. И продолжает заботиться о ней -- знает, что любила Таня лесные места и цветы. Так вот и стоит сейчас она среди цветов и шумных деревьев, среди людей, которые не мыслят жизни без памяти о тех, кому они жизнью своей обязаны. И очень хочется Федоре Ивановне, чтобы знали люди о Тане, помнили о ней.

 

Но почему же именно в Чернобыле, где самоотверженность и мужество людей были нормой поведения, практически никто не знает о самоотверженности и мужестве этой простой девчонки? Не к лицу нам такая ущербность! Даже в музее, расположенном в здании комендатуры по ул. Ленина, 26, удалось прочесть лишь одну короткую фразу под фотографией обелиска и маленькой девичьей фотокарточкой: «Обелиск в с. Лодыжичах на могиле Паши Oсидач -- отважной партизанки, которая погибла от рук фашистов в 1943 г.».

 

Скромно -- ничего не скажешь... И скромность эта не украшает нас. Мы просто обязаны знать о короткой, но яркой жизни этой девочки как можно больше. Разные люди по-разному рассказывают о ней, приводят различные подробности изее жизни. Родилась она в Лодыжичах. Сестра ее после аварии была эвакуирована -- кажется, в село Сукачи Иванковского района. Говорят, что и мать ее жива, но не знают, где она сейчас. А Таня (или Паша) была связной у партизан, располагавшихся в Брагинском районе -- в Белоруссии. Вот туда и несла она свое последнее донесение, заплетенное в косу. Там. около Котичева, и схватили ее фашисты. Долго мучили, издевались и закопали живьем в землю.

 

Это легенда. Возможно, не все в ней точно. Но в главном едины все, это совсем еще юное создание проявило в труднейшее для нашей Родины время завидное мужество, самоотверженность, она смогла пожертвовать ради общей победы над врагом самым дорогим, что принадлежало ей лично,-- своей, только еще расцветающей, жизнью.

 

Как часто мы слышим или даже повторяем сами, увы, ставшую банальной фразу: «Никто не забыт и ничто не забыто». Но, может, время перестать наконец лицемерить перед самим собой? Пока еще можно что-то уберечь в человеческой памяти, пока еще живы участники и свидетели тех героических дел. Пока еще живы! Пока еще... Ведь как малоих осталось, и как дорого все то, что хранит их память.

 

...Позором и для тех, кто жил до аварии в Чернобыле, и для всех нас, работавших или работающих там, является то, что эта девочка, эта Чернобыльская Таня, фактически забыта. Сделаем же сейчас все, чтобы хоть чуть-чуть загладить свою вину перед Великой Памятью!

 

Все вместе мы сможем это сделать.

 

И нижайший поклон Федоре Ивановне, не пожелавшей смириться с провалами в нашей совести и нашей памяти!

 

 

Чернобыль, лето 1988г.


Едет комиссия.

 

К нам едет комиссия! Нет, еще не приехала. Через несколько дней будет. Но какие это несколько дней?! Так и хочется сказать -- дни (и ночи тоже) самоотверженного, коммунистического труда. Вот только слово "коммунистический" как-то не выговаривается.

 

Вон там, недалеко от здания котельной, мощным импортным бульдозером ровняют площадку. Что там для этой техники какие-то траншеи, котлованы или кучи строительных материалов? Зато какой результат! Все чисто и все гладко.

 

А там вот уже полотно готовят для бетонных дорожек. Не важно ведь, что здесь только что проходила траншея, трубы в которой не успели проверить, да, и песок насыпной провалится. Но зато, какая красота: приходишь утром, а перед тобой уже готовая гладкая, бетонная дорога с первыми, глубокими следами прошедших по ней людей.

 

Вся площадь, окружающая котельную, преображается прямо на глазах. Исчезает все, что могло бы смутить придирчивый взгляд членов надвигающейся комиссии. В мгновение ока исчезают под слоем песка трубы с еще не законченной изоляцией и еще не перекрытые траншеи. Все это потом. А пока -- в сторону сомнения, сделаем все, чтобы порадовать взгляд дорогой комиссии. А ведь и впрямь -- весьма "дорогой"!

 

Бурную деятельность обрывает появление комиссии. Что успели «запрятать», то и «запрятали». Все вокруг замерло словно по стойке "смирно". Парадное оцепенение длиться не долго: час-полтора....и комиссия удалилась. Территория котельной быстро пустеет. Всем -- заслуженный отдых. Поработали на славу, в грязь лицом (перед начальством) не ударили, вроде бы угодили. До конца дня и весь следующий день кругом тишина, как в детском саду в тихий час.

 

Передышка закончилась и снова за работу. Там нужно закончить теплоизоляцию труб, откопав предварительно засыпанные траншеи. А там что-то трубы потекли прямо под новенькими бетонированными дорожками, ничего, долго ли разобрать. И так далее и тому подобное. Что из того, что за время подготовки "встречи" и еще в течение многих дней после этого много дурной (и очень дорогой!) работы проделано, но ведь угодили же начальству! А это самое главное.

 

Но самое захватывающее -- это пуск самой котельной. Сказочное зрелище! Даже больше: в сказке ведь из ничего может появиться что-то только при наличии весьма квалифицированного волшебника. А здесь, в связи с отсутствием такового в штате, приходится обходиться без него. И, я бы сказал, весьма успешно.

 

Если первый раз попадешь на "пуск" подобного объекта, то многого просто не сможешь понять. Даже и пытаться не стоит понять что-нибудь, найти во всем этом здравый смысл или, хотя бы, что-нибудь логическое. Ходишь по котельной, смотришь как много еще не доделано или совсем не сделано, и становится совершенно ясно, что месяца два-три на все это не слишком много. А тебе говорят, что пуск через неделю. И очень уж серьезно говорят, на шутку не похоже. Да, что вы, это же просто не возможно! А вот увидите, что все будет пущено в срок. И снисходительно улыбаются, имея в виду мою неопытность в подобных вопросах.

 

Работы идут, конечно, на полных оборотах. Хотя не очень понятно, почему основные силы брошены на чисто марафетную их часть. Но это непонимание опять, видимо, от моей неопытности. Это я уже потом понял, что не так уж важно сделать все хорошо, главное -- "произвести впечатление". А для остального уже создана "саперная команда", возглавляемая врожденным "сапером" Панчуком Александром Алексеевичем, который, как говориться, всегда готов в любое время дня и ночи броситься на "разминирование" любого "сюрприза", любовно оставленного строителями и монтажниками. Как тут не восхититься изощренностью в создании и размещении таких "сюрпризов"?!

 

Вот, например, казалось бы, самый примитивный случай: элементарное фланцевое соединение трубопровода с задвижкой. Тут и сюрприз то изобрести не просто. Но можно! Только подали воду, а она как из ведра (нет, куда сильнее!) бьет. Но не везде, а только в одну сторону. Болты-то, оказывается, затянули лишь с одной стороны, где попроще и поудобнее. Ну, чем не сюрприз. Сразу не догадаешься.

 

А вот насос водяной стоит: молча так, солидно. Но это пока не пустили его. А тут вдруг загудит, засвистит. Ну разве же догадаешься, что еще на заводе в подшипник пружинку от масленки заложили. Видно также какой-то "эксперимент" затеяли: справится ли подшипник с пружинкой этой? Не могли же монтажники сорвать такой "эксперимент". Вот и записали они "ревизию подшипников" только на бумаге, не стали извлекать эту "экспериментальную" пружинку. "Сюрприз" все-таки. А подшипник справился, на мелкие кусочки поломал пружинку, но почему-то дальше работать отказался: так возмущенно гудел и так распалился от злости, что пришлось снимать его с этой должности и нового на его место назначить.

 

Тот вон насос посолиднее, какие уж тут "сюрпризы". Ан нет, и тут ведь придумали. Видать шибко способный народ на заводе-то. Так уж «сюрприз» свой упрятали, что и не догадаешься. Специальную дырочку в литом корпусе предусмотрели. Здорово ведь придумали! Дырочка какой-то грязью замазана. Но только пустишь насос, а тебя водичкой с ног до головы! Хорошо хоть холодной. Видно изобретатели этого "сюрприза" твердо знали, что на их оборудовании не только при "пуске", но и еще долго после него горячей воды не получишь. И ведь точно рассчитали.

 

О многих других, еще более "остроумных" и "отлично" технически выполненных "сюрпризах" я и говорить боюсь. Как бы не обвинили меня работники завода изготовителя и монтажных организаций в разглашении их "профессиональных секретов".

 

Так вот и занимались: большую часть времени -- поиском очередных «сюрпризов», а оставшееся время -- работами по пуску и наладке оборудования. Работы еще очень далеки от завершения, а комиссия, теперь уж приемная, вот- вот нагрянет.

 

И нагрянула! Водили их, конечно же, там, где марафет успели навести. В другие места и сама комиссия не рвалась. Все по доброй договоренности: одни не хотят показывать, а другие не хотят видеть. Приемка объекта состоялась!

 

Отзвучали фанфары, отлились праздничные возлияния, а теперь снова за дело. И долго еще завершали монтаж, искали новые «сюрпризы», устраняли недоделки, пускали и налаживали оборудование, раскапывали засыпанные трубы, ломали не на месте и не вовремя положенный бетон. Словом, как на любой другой пусковой стройке в нашей запутавшейся в каких-то изощренных «принципах» стране. Но теперь все это делалось на «действующем» объекте.

 

Происходило все это в совсем новом, строящемся городе Славутичь, будущем служебном городе Чернобыльской АЭС. Занесло меня туда не по своей воле: перебор дозы облучения и временное выведение из зоны в безопасное место. Так вот и довелось потрудиться слесарем по теплоэнергетическому оборудованию. И объект этот был очень нужен городу: приближалась первая в его истории зима. Надо сказать, что это чувствовали все: одни спешили подписать бумаги, а все остальные старались как можно быстрее и лучше завершить все работы. И благодаря этим остальным жители нового города встретили эту первую зиму в теплых квартирах.

 

 

Лето-осень, 1987г.


Вот тебе и продувка

24 Февраля 1987 г. Обедостался позади. Большая группа работников, в томчисле и военнослужащих, продолжает работы по дезактивации вентиляционных помещений блокатретьего ичетвертого реакторов (помещение 7001). Уже приступилак работе вторая смена солдат. Подполковник Иванов, руководящий работами,сетует на то, что очень сильно пахнет гарью, как будто где-то поблизости ведутся сварочные работы.

 

Обходим близлежащие помещения,но ничего похожегона сварочные работы не обнаруживаем. Звоним в диспетчерскую ЧАЭС. И... как снег на голову, ответ:

"А мыпроводимпродувку вентиляционных систем реакторов. Уже с 11 часов». «Но ведь там же люди!"

В ответ скромное молчание.

Подполковник Иванов: «Немедленно покинуть помещение!».

 

Люди подвергнуты опасности, работы сорваны. Не слишком ли дорогая халатность?! Ведь все знают, что работа людей в зоне вентиляционных помещений реакторовпри продувке вентиляции категорическизапрещена. Вот ведь даже такой жестокий урок, как «Урок Чернобыля», многих «руководителей» так ничему и не научил.

 

Кстати, на другой день были запрещены работы в помещении 7001 до 15-00 именно в связи с продувкой вентиляции.Значит, отлично все знают. Но вот «за заботами» разве вспомнишь о людях.

 

 

Февраль, 1987г.

Мерседес-21043

 

Профсоюзное собрание цеха дезактивации. Решается очень важный вопрос: кому достанутся автомашины, выделенные цеху. Желающих во много раз больше, чем автомашин. Идет бурное обсуждение достоинств и недостатков претендентов. Мне кажется, что мои шансы весьма велики: пятый год в зоне, прошел через самую грязную ее часть – третий-четвертый блоки, набрал как бы ни самую большую из всех работников цеха дозу. Хотя это не совсем точно, есть среди нас два человека, которые наверняка набрали дозы побольше моей. О них особый разговор.

 

Собрание ведет профорг Нистряну Александр Васильевич. Он с первых месяцев после аварии в зоне. Прошел через самые грязные по тем временам участки кровли третьего-четвертого блоков. И доза радиоактивности у него наверняка больше моей. Человек он до удивительного активный. Трудно заранее предвидеть, какую очередную идею он выдаст. Ему, например, удалось раздобыть легковую автомашину «Вартбург» производства ГДР и передать ее детскому дому для чернобыльских детишек. Радость ребят трудно было передать. А Александр Васильевич решил не останавливаться на достигнутом и «раздобыть» такие же машины для работников цеха. Ему удалось нащупать какие-то пути приобретения этих автомашин. Целых два десятка! Их хватало на всех желающих. Уже и список претендентов был утрясен. Но тут ему крупно не повезло. Кто же мог предположить, что именно в этот момент обе Германии решат объединиться? И что именно тот завод, который производил машины «Вартбург», будет решено закрыть? Вот так и сорвалась очень интересная для всех нас идея Александра Васильевича.

 

А теперь приходится делить всего две машины на тех два десятка людей, возгоревшихся желанием иметь свои машины. Можете представить себе сложность возникшей проблемы! Подходит очередь моего заявления. Возражений, по крайней мере бурных, не слышно. Но вдруг … слово берет Александр Васильевич:

«Как же можно выделять автомашину человеку, который разъезжает на Мерседесе?»

 

Народ шокирован, а я -- больше всех. Как же это я не заметил, что у меня вместо стареньких «Жигулей» вдруг появился «Мерседес»? Немая сцена! Но не надолго. Вспомнил, как в Минске при встрече с одним из моих знакомых он вдруг преподнес мне брелок для ключей с фирменным знаком «Мерседес». Мол, пока брелок для ключей, а когда-нибудь надеюсь увидеть тебя и за рулем настоящего «Мерседеса». Мы вместе посмеялись: ведь надежд на такое у меня не было ни малейших. Но было приятно извлекать из кармана ключи со столь эффектным брелком. Похоже, и Александр Васильевич когда-то видел у меня эти ключи.

 

Хорошо, что в тот момент этот брелок оказался у меня в кармане. Пустил я его по рядам, и все тут же убедились, что ключи-то самые обыкновенные – жигулевские. Смеху было много, и только Александру Васильевичу было не до смеха. Похоже, столь комичная ситуация сыграла для меня положительную роль: присутствовавшие почти единогласно поддержали мою просьбу выделить мне автомашину. Правда, не «Мерседес», но и, считаю, не хуже – «Жигули-21043». Стареньким «Мерсам», бегавшим уже в то время по городу, я запросто давал фору.

 

Александр Васильевич извинялся передо мной за такую оплошность. Но за что тут было извиняться? Во-первых, все закончилось самым лучшим образом. А, во-вторых, эта ситуация была типичной для Александра Васильевича: если у него было свое мнение, он не считался с тем, кого оно касалось, друзей или врагов. Из-за этого на него многие обижались. Но я думаю, что зря. Разве лучше, когда человек свои мысли и свое мнение о людях скрывает? Наши же самые добрые отношения этот инцидент не испортил.

 

Характером, почти противоположным Александру Васильевичу, обладал еще один из близких мне работников цеха дезактивации – Романцов Анатолий Александрович. Спокойный, неторопливый, любое дело выполнял обстоятельно, грамотно. В цехе и особенно в нашей вахте он являлся для нас несомненным авторитетом. В зоне он появился раньше меня и уже успел поработать в группе спецдозразведки на очень грязных кровлях третьего-четвертого блока станции на первом этапе операции по их очистке. И, похоже, поднабрал приличную дозу. Многие технические и организационные вопросы работы цеха постоянно приходилось решать с Анатолием Романцовым. И никогда никаких конфликтных ситуаций. Анатолий с женой Ольгой жили в Чернобыле в том же доме, что и я. Ольга работала в ПО «Комбинат» юристом. Вечерами мы часто собирались в их гостеприимной квартирке. Не скрою, приятно было после долгого и трудного дня оказаться в мирной, семейной обстановке, отдохнуть от всего увиденного и испытанного за день. Такие вечера можно было бы сравнить разве что только с вечерами «дегустации» прелестных маринованных грибов в компании Виктора Шелдышева. Семейство Романцовых обосновалось после Чернобыля в Москве. И там их гостеприимная квартира стала пристанищем для многих чернобыльцев, оказывавшихся в Москве. В том числе и для меня. Приятно было вспомнить былые времена, Да, и с их дочуркой Аннушкой сразу же установилось полное взаимопонимание. По крайней мере, скучать она не давала. Да, что ни говорите, но чернобыльское братство – это нечто большее, чем даже родственные связи!

 

А после того собрания со злополучным «Мерседесом» мне еще много довелось по самым разным делам мотаться с Александром Нистряну и по чернобыльской зоне, и по Киеву. Меня всегда удивляла, чтобы не сказать восхищала, его неутомимость и настойчивость (какая-то «настырность») в решении любых вопросов, в достижении любых целей (разумных, конечно). Но одно всегда переносилось с большим трудом: машину он водил так лихо, что каждый раз эта поездка казалась последней в моей жизни. Наверное это тоже неотъемлемая черта его характера.

 

Чернобыль, 1991 год.
Верим, будет жить!

 

Города -- они, как люди, все разные, со своими характерами, своей историей, своими лицами. Множество городов хранит в себе общечеловеческую память. И что может значить в этом море городов еще один, к тому же не самый большой, не самый известный? Но первая встреча с этим "еще одним" городом -- как ножевая рана в сердце. Острая, щемящая боль.

 

Первые дни ноября 1986 года. С Василием Ивановичем Гороховым едем в г. Припять. Уже из его рассказов и отдельных реплик можно почувствовать, что для него это не просто город. Для него это -- часть его души, часть его жизни. Много времени пришлось в дальнейшем работать и жить радом с Василием Ивановичем. И нельзя было не восхищаться его любовью к этому городу, его стремлением сделать все для спасения, сохранения этого города. Только те, кто работал там в это время, знают, в каких тяжелейших условиях все это делалось. Все жизненные системы города находились в аварийном состоянии. "Хозяева" города, словно сговорившись, откладывали капитальный ремонт систем водоснабжения, теплоснабжения и канализации на лето 1986г., как будто бы знали, что делать это придется уже не им. Авария на ЧАЭС резко усугубила всю ситуацию. Но это особая тема. И то, что в такой аварийной в квадрате ситуации удалось все же многое сделать, заслуга в первую очередь Штаба ЧАЭС по Припяти и его руководителя Горохова Василия Ивановича. Приходится только удивляться, как можно было работать при почти полном отсутствии необходимой техники, технической документации, с малочисленным коллективом людей, большая часть из которых была временно командирована из различных организаций страны.

 

Но вернемся к тому ноябрьскому дню. Солнце уже погружалось за горизонт, сумерки опускались на город. Контрольный пост. И вот мы уже в городе. Что-то пока еще не осознанное сдавило душу. Вроде бы все, как в обычном городе: чистые улицы, красивые дома, зеленые газоны, пышная россыпь горящей в заходящих лучах солнца рябины. Даже праздничные флаги развиваются на фронтонах домов. Вот-вот из-за угла появится "жигуленок" с лихим водителем за рулем. Лишь несколько дней, как и в ту злополучную субботу, отделяют город от праздника. Но где же обычная праздничная суета, где же спешащие куда-то жители города? Ни одной живой души. И мертвая тишина, как в неозвученном фильме.

 

Мертвый город! Как же неестественно это сочетание слов для современного, сияющего всеми цветами золотой осени города на берегу Припяти! И эта несправедливость к городу и его жителям болью отзывается в сердце. Нет, это не особенность моего восприятия. Многие, впервые оказавшиеся в городе Припять уже "после войны", испытали те же чувства острой боли за этот действительно прекрасный город. А что же можно сказать о тех, кто и не мыслит жизни без этого города, кто отдал ему большую и лучшую часть своей жизни?!

 

О любом городе можно услышать разные мнения. И это естественно: то, что нравится одному, не подходит другому. Но почему же припятчане говорят о своем городе только с восторгом? Может быть здесь действует старый русский обычай -- об умершем не говорят плохое? Нет, все припятчане говорят о своем городе, как о живом, лишь временно разлученном с ними. И все они верят в радостную встречу с ним.

 

Тот молодой строитель, который рассказал нам о первом дне в Припяти после аварии, не мог удержаться от выражения своей любви к этому городу. И все это говорилось с таким восторгом, с каким можно говорить только о caмом дорогом, самом близком. Просто удивительное единодушие всех припятчан: все они от умудренных житейским опытом и повидавших мир до мальчишек и девчонок, родившихся в Припяти, всей душой рвутся в свой родной город.

 

Город и правда прекрасен. Он очень своеобразно построен. Вроде бы и компактный, но с широкими улицами, большими дворами. А население его около 55 тыс. человек, не так уже и мало. Это очень современный город, в нем ничего старого нет, он весь, вплоть до самых окраин, новый. Чувствуется, что его авторы и строители от всей души стремились подарить жителям города радость и счастье.

 

Но главное, наверное, не в том, каков город внешне. Главное -- это его душа. И душу его составляли люди дружные и в труде, и в отдыхе, и в трудностях, и в радостях. Так и хочется назвать жителей этого города большой семьей, объединенной не просто единым местом жительства, а едиными делами, устремлениями, планами, мечтами.

 

Припятчане рассказывают о том, что даже такой по традиции семейный праздник, как Новый год, выливался у них в общегородское празднество в центре города у главной елки. Веселые пляски, песни и игры затихали лишь к утру. И это не было просто доброй традицией, люди и в радости стремились быть вместе, стремились поделиться радостью друг с другом, пожелать друг другу самого большого человеческого счастья.

 

И даже великое горе не разбило эту большую семью. Где бы ни довелось встретить припятчанина, сразу же с его первых же слов чувствуешь, что это не просто человек из того города, нет это член той, припятской семьи. Интересно, что многие из них, рассказывая о городе, с гордостью говорят, что квартиры в Припяти котировались очень высоко, их можно было практически на равных поменять даже на квартиры в Киеве. Но, опять не без гордости, не очень-то рвались припятчане в Киев.

 

Стою у щита объявлении об обмене квартир в самом центре города. А ведь и правда -- выбор завидный! Похоже, что и все те, кто уже «после войны» очищал город от всего лишнего, осторожно обходили это место, оставляя нетронутым этот щит объявлений, это своеобразное свидетельство гордости жителей города за свой город.

 

И это все не пустые слова. С любым припятчанином, где бы он ни оказался сейчас, стоит только заговорить об их городе, и он с такой грустью и с такой надеждой будет говорить о нем. Да, видно, это и .есть любовь. И город Припять достоин ее. Все припятчане, даже те, которые получили отличные квартиры в Киеве, в один голос заявляют: "Если бы нам сейчас сказали, что можно вернуться в наш город, мы бы ни секунды не задумываясь, вернулись туда". Многие даже выражали эту мысль более образно: "Пешком бы пошли в наш город!".

 

Верят люди в то, что город Припять будет жить. Верят, вопреки всем прогнозам. Эта вера давала силы и тем, кто трудится в Припяти уже после аварии. Эти люди тоже считают себя припятчанами и гордятся этим. В "Гимне Припяти", написанном одним из наших припятчан Юрием Сергеевичем Захаровым, есть такие слова:

 

Дезактивация --

Наша с Вами операция.

Мы погасим радиацию,

Город Припять будет жить!

 

Будем же верить в то, что эти слова обязательно сбудутся. Многих лет тебе, город Припять!

 

Счастья тебе, большая семья припятчан!

 

 

г. Припять, ноябрь 1986г.


Поделись душой

 

Чернобыль -- это слово, как клич, собрало вокруг себя представителей всех краев нашей Великой страны. Где лег­че всего встретить земляка? Конечно же, в Чернобыле. Чернобыльское братство - особое. Пройдет много лет, но принадлежность человека к чернобыльскому Братству не потеряет своей значимости.

 

Людей любых профессий, любых национальностей можно найти в Чернобыле. Но есть теперь у всех чернобыльцев одна общая профессия, связавшая их воедино. Теперь все они -- энергетики. И понятно, что приближение дня Энергетиков не могло никого оставить равнодушным. Очень уж близким стал для всех этот профессиональный праздник.

 

Для Припяти этот праздник имел особый смысл. Со времени несостоявшихся первомайских праздников лишь Октябрьские праздники промелькнули на улицах города своеобразными группами фотографирующихся, под которыми с трудом угадывались бронированные контуры БРДМ.

 

И вот наступило 22 декабря. Этот день, как и все предшествующие, рабочий. А после работы -- банкет. Банкет в штабе г.Припяти. Не было в то время во всей зоне более дружного коллектива, чем оперативный штаб города Припять. И основная заслуга в этом принадлежала нашему Василию Ивановичу Горохову. К этому времени я уже работал не в Припяти, а в группе по очистке кровли третьего-четвертого блоков. Но по старой памяти на торжества пригласили и меня. Работы в тот день оказалось особенно много: мне было поручено снять с площадки «М» робот ТРГ, запутавшийся в тросах. Робот был снят, и для меня это явилось очень важной победой. Настроение, можно сказать, было праздничным. И на торжества я лишь немного опоздал.

 

Пиршество, конечно же, безалкогольное, это у нас -- железный закон. Банкет с музыкой» самодеятельными артистами. И в центре празднества наш Юрий Алексеевич. Или просто Юра. Человек богатырского сложения, ни в какой, даже самый трудный момент не теряющий оптимизма и чувства юмора. И в этом он чем-то сродни своему великому тезке -- Юрию Алексеевичу Гагарину. От него так и пышет желание поделиться со всеми своей богатой и светлой душой. Что бы мы делали без него в этот праздничный день?! От него, как из бурлящего радостью источника, все мы черпали свою радость, которая делала нас просто счастливыми в тот незабываемый праздничный день.

 

В этот вечер Юра подарил нам множество песен, в том числе и своего сочинения. Но самым дорогим подарком стал написанный им и впервые исполненный им же специально для нас "Гимн Припяти". Как же созвучны были сердцам всех нас слова припева:

"Прочь уйдет чума опасная,

Зацветет рябина красная,

И по-прежнему влюбленные

Будут с нежностью любить".

 

И все мы, конечно же, с гордостью думали о том, что в этом будет и наша заслуга.

 

Да, не занимать нашей стране людей с широкой и богатой душой. Как бесценные самородки украшают они нашу жизнь. Спасибо им за это! И огромное спасибо от всех нас, припятчан, тебе, Юра!

 

 

г.Припять, 22 декабря 1986г.


«А градусник брать?»

Бурный, неудержимый смех. Совсем неуместный, но остановиться не можем. Хохочет вся палата, кроме одного человека, который только что отправился на операцию. Взрыв смеха возник, когда дверь за ним еще не успела закрыться. Но смех этот вряд ли дошел до Вадима, отгороженного от окружающего страшными мыслями о предстоящем.

 

Меня занесла в эту киевскую больницу проблема с голосовыми связками. Врачи признали радиационный ожог. Но вернемся к моему соседу по палате. Вадим появился в палате в один день со всеми -- в понедельник. Сетовал, что из-за операции возникнут и с учебой проблемы: ведь десятый класс все же. Операция не из сложных, но и в любой операции приятного мало. Достались ему от времен детства сдвинутый на сторону нос и прилично искривленная перегородка. Вот их-то ювелирам-хирургам и предстояло вернуть в должное положение.

 

Не сказал бы, что характер у Вадима богат оптимизмом и весьма желательной для мужчины твердостью. Скорее наоборот. Отсюда и мыслишки разные. Крутятся, душу скребут, покоя не дают. Страшновато. А тут еще и температура -- 37,1. Совсем не по себе стало: вдруг болезнь какая-то, куда же тут операцию. Еще измерил -- 37,2, опять измерил -- 36,9. Ухватился за градусник, вроде как за спасательный круг. И врачей всех на ноги поставил.

 

Вторник -- операционный день. Но где уж там, обошли Вадима, не решились резать. А тут еще и первые "порезанные" появились. Вид их совсем не успокаивал: носы, как картошка в мундирах из намотанных бинтов, тампоны и повязки в крови. Опять за градусник, а он словно чувствует настроение Вадима -- уже 37,5.

 

И пошло, и поехало. Десять минут держит градусник, пять минут обсуждает результаты, снова десять минут и так далее. В таких "заботах" проходят вторник, среда и четверг. Температура не высокая, где-то в районе 37 или чуть-чуть выше. Замеры дают порядочный разброс: то выше, то ниже. Но все под строжайшим контролем Вадима. Нельзя же допустить, чтобы в журнал нормальная температура попала. Страшновато ведь: а вдруг все таки решат резать! А к пятнице (это операционный день) вроде несколько успокоился, уверил себя, что операции не будет. И заснул сном праведника.

 

Утром, когда еще все спали, медсестра раздала градусники. Ставили их сквозь сон и тут же заснули. А сестра сама собирала их и сразу же писала в журнал. И у Вадима... 36,5.

 

От неожиданности Вадим соскочил с постели: сон, как рукой сняло. Опять за градусник -- началась интенсивная операция "восстановления истины". Градусник показывал и то, и другое, но чаще то, что хотелось бы. В этих «трудах праведных» и пролетело утро.

 

И вдруг... неожиданно, ведь уверил же себя, что опять пронесет, дверь открывается и:

"Вадим, на операцию!"

Буквально подскочил с кровати и за сестрой:

"А градусник с собой брать?"

 

Замерли мы от неожиданности. Может, пытались себе представить Вадима на операционном столе с градусником в руке: вот, мол, смотрите, уважаемые граждане врачи, на нем ведь больше чем можно, стоит ли со мной связываться. Представили ... и грохнули, в один голос, как по команде. И долго еще раздавался из палаты столь непривычный для больничных условий дружный многоголосый хохот.

 

Наверняка ведь первый это в истории больницы случай, когда так вот необычно провожали на операцию своего товарища его друзья по несчастью.

 

Вместо послесловия.

 

Операция прошла нормально. Все выпрямили. Интерес у Вадима к градуснику как-то сразу пропал. Но стоило лишь кому-то напомнить фразу: "А градусник с собой брать?", как вся палата вновь взрывалась дружным хохотом.

 

 

г.Киев, июнь 1988г.


«Подпольные» связи

 

Чернобыль. Конец марта 1989 года. Все уже «дозрели» в понимании необходимости создания организации, способной защищать интересы чернобыльцев. В газете «Трудовая Вахта» уже опубликован проект Устава Общества участников ликвидации последствий аварии на ЧАЭС. Готовимся к Учредительной конференции. Решили провести ее там же в зоне, в Доме культуры Чернобыля 8 апреля. В зоне спокойнее, вроде бы сами хозяева.

 

Вдруг второго апреля вызывают меня в партком. Приехал. Секретарь парткома Холоша Владимир Иванович знакомит меня с каким-то новым человеком:

«Заместитель Председателя Иванковского Исполкома Корзун Владимир Васильевич». «Очень приятно».

 

Улыбка, должная убедить в добром к нам отношении. Оказывается, чернобыльская зона расположена на территории Иванковского района. Ну и что из этого? Зона – есть зона. Ан нет, вспомнили, что и у них раньше какие-то права были. А тут вот совсем забыли с ними согласовать дату и место проведения Конференции. Хотя, за все время моего пребывания в зоне ни одно сборище с ними не согласовывалось. Мягкий тон и очень уважительная улыбка:

«Мы вам, конечно, не откажем, но порядок есть порядок. У нас послезавтра будет заседание, от вас нужна заявка».

 

Что нам стоит написать эту заявку. Продолжаем подготовку. Что-то четвертого Исполком молчит. На всякий случай звоню туда утром пятого. Почему-то «вклиниваюсь» в чей-то разговор. Только хотел положить трубку (неудобно же слушать чужую беседу), но вдруг услышал свою фамилию. Тут уж разобрало любопытство. Молча слушаю. Уже через несколько минут начинаю понимать, что разговор идет о нашей конференции. Ведущим в разговоре является тот самый зампред Корзун, который мне так мило улыбался. Похоже беседует он с секретарем Киевского обкома. Четко, почти по военному докладывает о выполнении задания. Выясняется, что поручение не допустить проведение нашей конференции он успешно выполнил. То, что власти Киева упорно не хотели допустить создания организации, которая будет бороться с ними за права чернобыльцев, мне было хорошо известно. А тут вдруг узнаю о конкретных действиях в этом направлении.

 

Слушаю дальше. Корзун подробно докладывает, как ему удалось заполучить заявку от Лепина и как он настроил против нас Исполком. Это было даже интересно. При этом, я представлял себе иудину улыбку Корзуна, когда он клялся мне в исключительной личной заинтересованности в создании нашей организации.

 

К концу дня появляется в Чернобыле и сам Корзун. С решением о запрете проведения конференции. Вручая мне это решение, он вроде бы виновато объясняет, как настойчиво он поддерживал нашу просьбу, но члены Исполкома с ним не согласились. Молча выслушиваю его тираду. И, после паузы (для солидности и убедительности):

«Вы ведь сами предложили отказать нам.»

Он, как от удара чем-то увесистым, не может сразу опомниться.

«Задание вы, конечно же, выполнили. И зря разыгрываете из себя паиньку, обиженного плохими дядями в Исполкоме.»

Его вид становится совсем уж ошарашенным. Он не в состоянии связать пару слов. Привожу несколько конкретных фраз из телефонного разговора. Похоже, совсем добил его. Молча взираю на результаты своего эксперимента. «Подопытный кролик» пытается вернуться в исходное состояние. Его вдруг прорывает:

«Откуда вы это знаете?»

«Откуда? Вы думаете, у меня нет надежных связей? Да, с их помощью я могу знать

все, что меня интересует. И по работе и … дома.»

«Я буду в КГБ жаловаться! Вы не имеете права прослушивать мои разговоры!»

«Жалуйтесь, посмотрите на их реакцию».

 

Уезжал он в дико расстроенных чувствах. А нам что делать? Ведь он лишь пешка в чьей-то куда более высокой игре. Советуюсь с ребятами. Они предлагают проводить конференцию, как и было намечено. Настроение непримиримое и агрессивное. Ну, а вдруг будет приказ закрыть двери Дома культуры, что тогда? Предлагают проводить конференцию прямо на площади перед клубом. Но ведь зона – объект режимный.

 

Иду в первый отдел (фактически это и есть отдел КГБ в зоне). Рассказываю о ситуации. Та же доброжелательная улыбка:

«Не стоит идти на рожон. К вам просто подойдут несколько парней, кинут вас в машину и выкинут уже за пределами зоны. Навсегда. Хорошо, если еще и под зад не дадут.»

 

Картина ясна. Значит выход должен быть иным. Выход был найден: Конференцию провели за пределами зоны и за пределами досягаемости Иванковского Исполкома, в Дворце Культуры служебного поселка «Зеленый Мыс». Там даже было удобнее: зал получше, не нужны пропуска для приглашенных и с транспортом проще. Спасибо за это господину Корзуну. Правда, не знаю, как он оправдывался перед Обкомом, ведь мы же его обошли!

 

А с моей «подпольной» связью наверняка ему еще долгое время пришлось ломать голову. И поделом. Терпеть не могу людишек с подленькими душонками.

 

 

Чернобыль-Зеленый Мыс, апрель 1989г.


Вот это обувь!

 

Как по вашему лучше: хорошие, надежные импортные туфли или наши, не столь элегантные и менее надежные? Ваш ответ мне известен. Но во всех ли случаях он правилен?

 

Несколько слов из предыстории. Когда Проект чернобыльского Закона, разработанный чернобыльцами, был представлен Совету Министров Украины, выяснилось, что Проект Закона представило также и Министерство Юстиции. Тут и возник «кризис интересов». Настойчивые попытки найти компромиссное с этим Министерством решение не дали никаких результатов. Иного и не могло быть. Проект Министерства Юстиции был до такой степени куцым, не учитывающим даже самые элементарные интересы граждан, пострадавших от чернобыльской катастрофы, что искать какие-либо точки соприкосновения нам попросту не имело смысла.

 

Уже через несколько дней совместных дискуссий мы поняли, что Минюст будет настойчиво пробивать свой Проект, и нам в этом не оставлено места. Да, кто это мы? Мы -- это три соавтора чернобыльского варианта Проекта: Холоша Владимир Иванович -- секретарь парткома чернобыльской зоны, Юрченко Александр Серафимович -- профессионал в области радиологии, и некто Лепин Георгий Федорович -- Председатель Союза «Чернобыль», то есть ваш покорный слуга. Мы даже по аналогии с Кукрыникс,ом изобрели имя для себя -- Холепюр. Так вот, поняли мы, что дальнейшая дискуссия бессмысленна. Но что делать?

 

Явились мы к Заместителю Председателя Совета Министров Украины Масику Константину Ивановичу:

«Что же нам делать?»

«Как, что делать? Делать Закон! И ни на кого не обращать внимания».

 

Такого мы, конечно же, не ожидали. Выходит, Минюст снят с дистанции. А наш Проект признан пригодным для обсуждения на Верховном Совете Украины. Так и было сказано:

«Дорабатывайте и будем готовить к рассмотрению».

 

Дальше работали с Министром Готовчицем Георгием Александровичем. Отличный мужик, без его помощи нам этой работы хватило бы на долго. Да, и с Константином Ивановичем Масиком довелось еще несколько раз встречаться. И каждый раз легко решались все проблемы. Но об одной «встрече» хотелось рассказать особо.

 

Москва, начало мая 1991 года, пленарное заседание Верховного Совета СССР. Идет обсуждение чернобыльского Закона. Кстати, тоже по нашему Проекту. И тут же рядом Масик Константин Иванович. Болеет за Союзный Закон, старается во всем помогать. Вот и опять просит предоставить ему слово. Идет к трибуне, поднимается по ступенькам и … вдруг что-то случилось с ним. Он резко останавливается, падает и хватается за трибуну. Выпрямляется и делает последний шаг к трибуне. Тем, кто сидит перед трибуной, эта ситуация не очень бросилась в глаза. Наши же места, гостей, как раз сбоку от трибуны. И мы видели все. Впору было бросаться на помощь. Но Константин Иванович быстро приходит в себя. Выступление же его мы слушали не очень внимательно: слишком силен был стресс от столь неожиданной ситуации.

 

Еле дождались перерыва и сразу к нему. Что, мол, стряслось? А он смеется:

«Зацепил подошвой за ступеньку. Хорошо, что был уже рядом с трибуной. Удержался. Вот только не знаю, что теперь делать.»

И показывает на туфель. А у него подошва оторвана.

«Ог

 




Поиск по сайту:

©2015-2020 studopedya.ru Все права принадлежат авторам размещенных материалов.