Валерий Степанович отрывается от бумаг и с явным интересом поворачивается к говорящему

"Не знаешь? Главным демагогом".

Выражение лица Валерия Степановича резко меняется, он с обидой отворачивается.

"Что же ты не спрашиваешь, почему?"

Лицо Валерия Степановича становится непроницаемо холодным.

"Ты ведь у нас командуешь кранами "Демаг". Вот и прозвали тебя, главным демагогом".

До обиженного сознания Валерия Степановича постепенно доходит смысл сказанного, выражение лица смягчается, постепенно переходя в довольную улыбку.

Что это за штука такая – «Демаг»? По тем временам это было чудом техники. Кран, созданный в Германии, способен поднимать до 620 тонн груза, максимальный вылет стрелы 100 метров и максимальная высота подъема груза более 150 метров. И при этих удивительных возможностях он перемещается на гусеничном ходу и имеет гидравлический привод всех систем. (Правда, последнее в условиях суровой зимы 1986-87 годов из достоинства превратилось в труднейшую проблему). Таких кранов в чернобыльской зоне было три. Я не могу даже представить себе, как выполнялись бы работы на третьем-четвертом блоках без этой техники.

Мне довелось сменить Валерия Степановича на «посту» управляющего этим краном. И вот первая интересная встреча с «демагогами». Бункер управления кранами "Демаг". Крановая бригада в полном составе. Обращаюсь к командиру:

"Вы ведь здесь главный "демагог?"

По кавказски эмоциональное лицо Тофика Мустафаева словно искажается от обиды. Все мои попытки объяснить свои слова, увы, не дали должного эффекта. Слишком уж велика была обида. Дальше пошли совместные дела, много дел. Много той самой соли было съедено вместе. Но мне еще долгое время казалось, что та обида не совсем прошла. Вот так-то шутить с человеком, особенно если он с Кавказа.

Зима 1986-87 года выдалась в Чернобыле суровой. Снега навалило много, метели, морозы до 30°С. Крепко досталось бригаде, обслуживающей краны "Демаг". Более чем полдня уходило на то, чтобы привести кран в рабочее состояние. И, конечно же, труднее всех доставалось самому главному "демагогу" Тофику Мустафаеву: после южных краев, ласкового Каспийского моря -- такие лютые условия. И все же не сиделось ему в бункере, в тепле, у экрана телемонитора: где ребята, там и он. А как же тяжело было покидать уютное (по сравнению с улицей, конечно) помещение с мелодично льющимся тихим ручейком музыки и уходить к застрявшей в сугробах и целых айсбергах намерзшего льда металлической громаде простывшего насквозь крана. И меня просто удивляло то, как после тихих слов Тофика, сказанных без командных ноток в голосе, вся бригада дружно, без раскачки, ничуть не пытаясь продлить состояние блаженного покоя, поднималась и шла навстречу вьюге и морозу! Бригада -- это специалисты разного профиля: тут крановщики и электронщики, гидравлики и мотористы, электрики и такелажники. В общем, у каждого свои обязанности, оговоренные своей должностной инструкцией. А тут лопата для снега, лом для громадных ледяных наплывов, паяльные лампы для отогрева масла в картере огромного двигателя, длинный резиновый шланг, ледяные пробки в котором становились на пути горячей воды из автомашины АРС, подвозящей эту воду. Без основательного прогрева невозможно было оживить ни сам двигатель, ни всю гидравлическую систему приводов крана. Приходилось «помахать» и столь привычной для нас кувалдой, без которой, как выяснилось, не развернешь опорных колес суперлифта (специального подвижного противовеса с грузом до 400 тонн).

И вот эта, вроде бы разношерстная и к тому же разноязычная компания словно бросается в бой, забыв о том, что о каждом из них сказано в должностных инструкциях. Все они -- единый отряд, и никто не ищет себе легкой работы. Нужно все это увидеть, нужно все это испытать, чтобы понять -- каждое такое оживление крана было подвигом, совершаемым вопреки всем техническим условиям эксплуатации этой техники.

Если еще к тому же учесть, что рабочая площадка крана -- у самого угла саркофага чертвертого энергоблока, где отовсюду весьма прилично "светит". Дозиметр у Тофика оживленно "чирикает", и чем выше уровень радиации, тем веселее его "чириканье". В моменты пауз в работе прячемся под громадой суперлифта, загруженного свинцовыми чурками, "чириканье" становится менее «веселым».

Вот, кажется, и очистили все, что смогли, перегребли кучи снега и льда, прогрели все, что могли, что можно было прогреть, и завели, наконец-то, двигатель. Теперь вперед выходит главная фигура - крановщик. Особая сложность его положения в том, что в кабине он практически слеп: все управление краном выполняется по командам, передаваемым по радио из помещения группы управления, а из бункера «демагогов» с помощью телевизионной камеры ведется постоянный контроль за всеми действиями крановщика. Сам же крановщик из кабины ничего не видит. Посмотрели бы на экипировку крановщика: готовится он, как к путешествию на полюс. А ведь его кабина и вправду -- полюс холода. Массивная стальная коробка, облицованная свинцовой защитой, с крохотными окошками из толстенного защитного стекла. Заглянув в кабину, словно нутром своим чувствуешь, что всего того тепла, которое крановщик пытается упрятать под теплыми одеждами, могло бы хватить лишь на то, чтобы поднять температуру внутри кабины на пару градусов. Морозильник что надо! И действует безотказно. Всего 15-20 минут, и вылетает (вернее выползает) из него чуть живая фигура крановщика. Быстрее в бункер -- отогреться бы.

Вот так и работали: сначала грели технику, потом отогревались сами. И это -- каждый день. Крепко поработали братцы - "демагоги"!

Уже ближе к весне приятная новость: наш главный "демагог" -- Тофик Аскер Оглы Мустафаев награжден орденом "Знак Почета". Все мы были очень рады за него. Заслужил парень: прошел здесь, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы.

Справедливости ради следует сказать, что благодаря именно этим ребятам, использовавшим свою технику так, как это и не снилось самим конструкторам-разработчикам, оказалось возможным осуществить большую часть всего, что делалось на взорванном четвертом блоке, и на восстанавливавшемся третьем. На месте нашего «очень благодарного» руководства страны я без малейших колебаний наградил бы всех членов бригады Тофика Мустафаева самыми высокими наградами, а самому Тофику присвоил бы звание Героя. И это был бы настоящий Герой, не в пример тем, кто норовил в рай на чужом горбу въехать.

Обидно, конечно же, что награды в Чернобыле давались далеко не самым заслуженным. Многие из тех, кто несомненно заслуживали жестоких наказаний за пренебрежение жизнями и здоровьем доверенных им людей, кто виновны в сегодняшних бедах участников ликвидации последствий чернобыльской аварии, особенно солдат-«партизан», не стесняясь, демонстрируют свои весьма высокие награды.

Уверен, что все ребята-«демагоги» своим героическим трудом заслужили самой высокой благодарности нашего, увы, неблагодарного государства.

Зима 1986-87 г.

«Дозированная шутка»

Или шутка с дозами

"Виктор, сколько у тебя сегодня?"

"0,7. А у тебя?"

"1.4, а вчера было 0.7".

"Что-то темнят наши дозики. Сегодня ведь все время были вместе, а получилось опять по-разному".

"Получилось? Ты думаешь, они пишут, сколько есть? Ну, даешь! Знают они, сколько нужно вывести, вот и пишут, сколько надо".

"А правда, ведь, куда нас ни гоняют, а получается одно и то же".

"Бросьте вы болтовней заниматься! Что вам не понятно? Дурят нас и только. Если как есть писать, то мы здесь больше недели не протянем, выводить придется. А так вон ребята по месяцу вкалывают и больше".

«Братцы, идея есть! Давайте завтра...».

Я оказался невольным свидетелем этого разговора, попав случайно в автобус, в котором возвращалась в Чернобыль бригада, работавшая на третьем блоке. За дословность передачи разговора не ручаюсь, так как многие слова мне пришлось заменить более-менее подходящими "аналогами". А жаль, без "тех" слов трудно воспроизвести настрой компании в ходе этого короткого разговора.

Прошло несколько дней. Очень хотелось узнать, что же произошло "завтра". А тут вот, бывает же так: на ловца и зверь бежит. Однажды вечером встречаю я того самого Виктора в "кормоцехе" -- в нашей столовой. Мой вопрос вызвал неожиданно бурную реакцию. Словно прорвавшийся через некую преграду поток был столь энергичным, его водовороты и завихрения были представлены столь емкими и богатыми красками, что я в первый момент буквально растерялся. Мне казалось, что моего умения "плавать" не достаточно для того, чтобы справиться с этим обрушившимся на меня потоком.

Лишь приближение нашей очереди смягчило удары разбушевавшейся "стихии". К тому же позднее выяснилось, что и стихийного в этом не было ничего. Все было проделано, как намечалось еще тогда, "накануне".

После того, как значительная часть ужина была поглощена, мой собеседник оказался в состоянии ответить, наконец, на мой вопрос. Увы, и на этот раз мне придется кое-что сократить, лишив тем самым рассказ определенного колорита и образности.

"Следующий день начался, как обычно, с получения "карандашей". Сразу же после этого собрал я у всех своих ребят эти "карандаши" и пристроил их в один укромный уголок, где "светило" на совесть. Там и пролежали они до конца дня. Извлек я их оттуда и раздал ребятам. Ждем. Что же будет? Конечно, и к хорошей взбучке приготовились. Приходит дозик с листочком, на котором что-то написано. Ну, думаем, началось! А у него, вот же выдержка, ничего по выражению лица не прочтешь. Постоял он, изучая листок, и спокойненько начал «раздавать» нам сегодняшние дозы: 0,95; 1.2; 0,7; I,1; 1,4; 0,8. Так вот и выдал всем шестерым. А мы, как дураки, смотрим на него, и языки отнялись. Чего угодно ожидали, но такого! Все, как и вчера, только местами поменялось. Он ушел, а мы сидим. И каждый, наверное, думает: лучше бы всыпали нам за эту "шутку", чем вот так вот. Знали, что дурачат нас. Но чтоб совсем за недоумков принимали! Наверное, и листочек этот заранее заготовили, чтоб не мучиться каждый день, не мерить. Вот и "пошутили"! Зато теперь поняли, за кого нас здесь держат.»

Виктор насупился и замкнулся в себе, глядя куда-то сквозь меня. Однако, продолжал при этом старательно дожевывать остатки ужина. Встали и молча вышли из столовой. Чувствуя состояние парня, я не решался нарушить молчание. Успокоившись, Виктор закончил свое повествование:

«Всю дорогу домой ехали, как пришибленные, молча. Не до шуток было. Оказывается, это не мы "пошутили", а с нами каждый день "шутят" -- с дозами нашими. Зло шутят!"

Так и закончилась эта «дозированная шутка». Но не зря все же старались ребята: теперь и для них многое из чернобыльской «практики» перестало быть тайной. Для меня же это не стало новостью: сколько подобных комбинаций и махинаций уже прошло перед моими глазами! Успел даже привыкнуть к ним.

Ох, уж, она -- привычка!

г.Чернобыль, декабрь 1986 г.

Разрешите войти.

«Извините, пожалуйста, здесь живет Игнатьева Ольга Сергеевна?»

«Да, здесь. Это я. Заходите, пожалуйста. Только извините, болею я».

А в глазах глухая тоска. И напряженное ожидание: что-то принесет ей этот неожиданный визит.

«Вы уж, извините за столь позднее появление. Да, и похоже, не вовремя я». В ответ лишь молчание: когда же я наконец-то объясню, кто я и что привело меня сюда, да еще и в такое весьма позднее время.

«Из Чернобыля я».

Что-то мгновенное, но очень сложное и неоднозначное, словно молния, промелькнуло в глазах Ольги Сергеевны.

«Проходите, пожалуйста, а я пока переоденусь».

И вот я один в комнате. Нет, не один – напару с Леней. Он смотрит на меня чуть улыбающимися, добрыми глазами. И, кажется, спрашивает меня: «Я то вот по доброму к вам, а со мной?» Трудно смотреть в глаза этому совсем еще молодому парню. А отвести глаза стыдно: ведь и впрямь виноваты мы перед ним, все мы виноваты. И те, кто толкнул его на грань жизни, и те, кто не смогли (или не пожелали) защитить его, только вступающего в жизнь, от чей-то жестокости и безжалостности.

Этот немой разговор прерывает Ольга Сергеевна:

«Вот уже год исполнился. А все никак не могу поверить. И понять тоже. Что же это такое? Как же такое могло случится?»

Так и познакомился я с Леней и его мамой. Я много раз, еще до встречи, перечитывал письмо Ольги Сергеевны. Сказать, что не мог поверить в случившееся, не могу. Слишком часто сталкивался здесь, в Чернобыльской зоне, со всем тем, что могло привести и приводило многих парней к неминуемому концу. Изобилие лжи в этой истории тоже не удивляет. Разве же вся чернобыльская эпопея не окутана пеленой лжи? Разве же и эта изощренная, доведенная до маразма секретность в чернобыльских делах Лени не является одной из форм лжи, призванной скрыть преступление, скрыть самих преступников?

В сложный, запутанный и страшный по своей бесчеловечности клубок закручены жизни Лени, его товарищей и самой Ольги Сергеевны. Лишь небольшую часть всего, что несомненно должно быть сказано нами, сказано всему миру, удалось вложить Ольге Сергеевне в свое письмо! Какие же звери в человеческом обличье встретились на пути Лени, искавшего защиты и помощи, на пути Ольги Сергеевны, искавшей правды!

Увы, не одного Леню увел из жизни Чернобыль. Сколько таких же пацанов, лишь только-только перешагнувших порог совершеннолетия, провели жестокой рукой через пекло Чернобыля! И чего же ждут они сейчас от жизни? Пример Лени и других его товарищей по «учебке» не настраивает на добрый лад. Многое могли бы рассказать о себе и своих друзьях москвичи Валерий Стержаков, Игорь Макеев, Володя Артемьев, парень из Башкирии Ильфат Зинатуллин и многие другие. Но, увы, продолжают молчать: Ведь секрет же это страшный! Даже жены их и родители ничего не смогли добавить к тому, что рассказала об этих парнях Ольга Сергеевна.

Как же вы, мальчишки наши, не поймете, что кому-то ужасно нужно ваше молчание, что только оно может спасти их от заслуженного возмездия за ваши судьбы и судьбы тех, кто уже давно смотрят на нас с фотографий, перечеркнутых черной лентой!

Дорогая Ольга Сергеевна, не могу я найти таких слов, которые могли бы притупить Вашу боль. Да, и нет, наверное, таких слов. Все мы, чернобыльцы, склоняем головы перед памятью Лени и его друзей по короткой жизни и несчастью. Все мы склоняем головы и перед Вами, не потерявшей себя в этом великом горе. Нет рядом с Вами Лени. Но вокруг Вас его товарищи и друзья. И Ваше беспокойство, Ваша забота о них -- это и Ваш долг перед Леней.

Ольга Сергеевна, Вы очень нужны этим ребятам. И пусть это важнейшее дело даст Вам силы в этот тяжелейший в Вашей жизни момент! И Вы, и все мы должны сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить повторения Вашей трагедии. Каким бы трудным не оказалось это дело, мы просто обязаны это сделать.

Давайте же вместе бороться за ПРАВДУ, за ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ ВНИМАНИЕ!

Здоровья и крепости духа Вам на этом пути!

Москва, 1988г.

Случай на «Н»

Идет подготовка к очистке кровли скреперными шахтными лебедками. Для этого через площадку «М» с отметкой 74,4 на площадку «Н» с отметкой 67,0 перекинут тонкий трос, конец которого введен в вентиляционное помещение через пролом в стене. С помощью этого троса необходимо протянуть более толстый, рабочий трос. Но место скрутки тросов зацепилось за ограждение со стороны площадки «Н». Нужно выйти на площадку «Н» и потрясти тонкий трос, чтобы скрутка перешла через ограждение. Операция кратковременная, и, следовательно, опасности получения человеком значительной дозы не представляет. Готовим одного человека из группы назначенных на эти работы солдат. После подробного инструктажа подходим к пролому в стене вентиляционного помещения. Трос хорошо виден, никаких неясностей нет. «Вперед!».

Солдат спокойно вылазит через пролом в стене и направляется вдоль троса от стены. Из динамика, установленного на площадке, спокойный голос требует: «Иди налево к контейнеру!». Но это не для нас: одновременно на площадке «Н» идут работы по загрузке радиоактивных отходов в контейнеры. Солдат идет вдоль троса. Уже более резкий голос мешает давать мне указания солдату по нашей работе. Это голос полковника -- руководителя работ по очистке площадки: «Налево, налево, иди к контейнеру!». Стараюсь перекричать этот голос. Солдат доходит до конца троса, наклоняется, берет трос за конец, натягивает и начинает трясти. Голос продолжает настойчиво требовать: «Наташа, в укрытие, Наташа, в укрытие!». Из пролома видна верхняя часть троса, скрутка пока не появляется. «Тряхни сильнее!». Голос перекрывает сирена. Наконец, скрутка появляется. Сирена не дает говорить. Знаками показываю солдату, что нужно возвращаться. Помогаю ему пролезть в его свинцовых латах через пролом. Спокойно возвращаемся по вентиляционному помещению 7001, делясь впечатлениями о только что выполненной работе.

Навстречу бежит дежурный офицер – выводящий. Оказывается, что за нами. Нас срочно требуют в помещение оперативной группы. Множество вопросов, задаваемых в резкой, возбужденной форме: «Кто разрешил выход на крышу? Кто выводил? Какое вы (это ко мне) имели право приказывать солдату? Какое вы (это уже к солдату) имели право выполнять распоряжения гражданских?». И так далее и тому подобное. Трудно было понять смысл происходящего. Лишь постепенно в моем сознании картина начала проясняться. И вот как она представилась мне.

Помещение оперативной группы. Готовиться к выходу на крышу «Н» очередная группа солдат. Их задача загрузить отходами стоящий слева от пролома в стене контейнер. Первая пара солдат во главе с офицером – выводящим отправляется на исходные позиции. Руководитель работ в ожидании выхода солдат на крышу внимательно просматривает по монитору их предстоящее рабочее место. Из пролома в стене появляется фигура солдата, облаченного в «рыцарские» доспехи, в маске и защитных очках. И … почему-то направляется прямо от стены в сторону края площадки. Руководитель работ спокойно подсказывает: «Иди налево от стены!». Солдат никак не реагирует и продолжает идти вперед. Ничего не понятно! «Налево, налево, иди к контейнеру!». И опять никакой реакции. В помещении оперативной группы напряжение возрастает. Все следят за непонятными действиями солдата. А он спокойно наклоняется, что-то ищет на поверхности. Мысли одна другой страшнее возникают в головах присутствующих. Солдат же вдруг поднимает с поверхности какую-то веревку и начинает раскручивать ее, как при детской игре со скакалкой. Ситуация кошмарная. «Наташа, в укрытие, Наташа, в укрытие!». А солдат словно и не слышит ничего, знай крутит «скакалку». «Сирену, срочно сирену!». Резкий надрывный рев сирены. Но и это не оказывает своего обычного воздействия. Что же делать?! Что же стряслось с солдатом?! Приказ выводящему: «Немедленно вернуть солдата в укрытие!». Солдат же, покрутив еще несколько секунд свою «скакалку», спокойно возвращается к пролому. ЧП! Совершенно непонятное, нелепое, а, следовательно, и странное ЧП.

Мы еще не успели появиться в помещении оперативной группы, а информация о странном ЧП уже пошла по инстанциям. Наше появление словно сорвало туго взведенную пружину. Возбуждение присутствующих искало выхода. Тут уж мы, то есть я и бедный парень - солдат, получили сполна.

И резюме: «Генерал запретил выделять солдат для ваших работ». Так вот и завершился этот «случай на Н».

Правда, потом все таки выяснилось, что нас просто перепутали с другой группой, которая несколько задержалась с выходом. И конец этот оказался не окончательным. Через пару дней страсти улеглись. И работы пошли дальше.

ЧАЭС, декабрь 1986г.

Спокойное ЧП

25 января. Обычный рабочий день. На площадке "К" (это прямо над реактором третьего блока) идет монтаж тросовой системы скреперной лебедки для очистки кровли. Робот бауманцев с поврежденным кабелем из последних сил ползет к зоне, из которой он может быть снят краном. В помещении 6002, рядом с пультовым помещением оперативной группы находится 15 человек солдат во главе о подполковником и группа скреперистов. Все работы идут своим чередом.

В 12.30 вызвали к телефону подполковника. После короткого разговора он громко объявило том, что здание третьегоблока приказано немедленно покинуть. Причины этого не были сообщены. Явно что-то случилось.

Характерной особенностью возникшей ситуацииявилосьто, что к выходу никто не бросился. Старались привести в порядок свое оборудование, убрать телемониторы, собрать бумаги. Пришлось даже подгонять присутствовавших, напоминать, что покинуть помещение необходимо немедленно. С трудом все отправлены к выходу. Спускались спокойно, никакойспешки, отрицательных эмоций. Полнейшая выдержка. По дороге встретили несколько групп людей, ещене знавших о поступившем указании. Они так же cпокойно составили нам компанию. На ходу дозиметристы проверяли уровень фона. Никаких отклонений от обычных в этих местах уровней не обнаружили.

Вышли из помещения. Все автомашины были на ходу. Люди быстро, но без каких-либо признаков нервозности или паники садились в автомашины. Видимо, все уже были оповещены. Площадка быстро опустела.

Можно было сразу же ехать в Чернобыль. Но сначала заехали в столовую ЧАЭС (это на первом блоке): интересно было посмотреть, как реагируют люди на это непонятное ЧП. Некоторые из тех, кого мы встретили, уже знали о том, что что-то произошло, но без всяких подробностей. Предполагали, что произошел какой-то выброс. Но и здесь полное спокойствие, никакой нервозности.

На следующий день работына третьем блоке не проводились. А уже 27 января все пошло в обычном производственном ритме.

Точных причин этого ЧП мы так и не узнали. Похоже, что произошла какая-то измерительная ошибка. Но очень важно, что все люди в этой не очень ясной и именно этим пугающей ситуации оказались на высоте.

Январь, 1987 год.

Шаг вперед

Выезжаем из Припяти. Позади КПП. Далеко впереди бойко тарахтит голубой, почти под цвет ясного солнечногонебатрактор ЮМЗ с прицепом-самосвалом. Прицеп загружен радиоактивной землей и мусором. Продолжается дезактивация города.

И вдруг,… трактор круто поворачивает вправо, к окраинам города. Догоняем его. Тракторист уже готов разгрузить свой не очень-то безопасный груз. Замеряем интенсивность излучения. 25 мр/ч - это не так уж много,но и не мало.

Тракторист - молодой парень, солдат.

"Кто тебя направил сюда?"

"Никто, сам решил".

"Ты же знаешь, что вывозить радиоактивные отходы можно только в специальные захоронения".

"Знаю".

«Так почему же ты здесь?»

"А иначе я на обед опоздаю".

"Но ведь за такое положено привлекать к уголовной ответственности".

"Плевать на все, и там люди живут. А сюданас на верную смерть загнали".

Как же безгранично заполняет его душу забота только о самом себе, если даже в условиях, не представляющих никакой опасности не только дляего жизни,но и дляего здоровья, он думает только о собственной шкуре.

И он, несмотря на все наши увещевания, предупреждения и требования,тут же у самой окраины города, который так много людей стремятся очистить, вывалил свой опасный груз. Как тут не вспомнить того Велосипедиста из "Саркофага" В.Губарева. Дляэтих - Велосипедистаи Тракториста общее горе осталось чужим горем.

Но тут же другие образы, образы сильных, мужественных людей, умеющих сделать общее горе и общие проблемы своим личным горем, своими проблемами, общуюболь -- своейбольюоттесняют куда-то на задворки памяти таких вот "велосипедистов" и "трактористов".

Отметка 61,0 корпусатретьего и четвертого реакторов ЧАЭС. Помещение оперативной группы по очистке от радиоактивного загрязнения крыши корпуса. Уровни мощности излучения измеряются сотнями р/ч (это вам не миллирентгены!). Пост дозиметрического контроля. Подполковник, ветеран Афганистана,уставший замного дней напряженной работы, охрипшим голосом что-то объясняет молодому парню, облаченному в "рыцарские" защитные доспехи. Прислушиваюсь.

"Вы уже набрали допустимую дозу, нельзя больше".

"Но ведь я уже там был, хорошо знаю это место и смогу быстрее других это сделать".

"Возможно и так,но я не имею праварисковать Вашим здоровьем".

"Но яже по собственному желанию иду".

"А меня все равно отдадут под суд".

"А если я пойду бездозиметра?"...

Немая сцена...

Нет, конечно же, этому парню не разрешили больше идти на крышу. Но я ничуть не сомневаюсь в том, что он пошел бы туда, насамое трудное, самое опасное дело. Разрешили бы только!

И с такими ребятами, делающими первыми шаг вперед, считающими всю эту трудную и опасную работу своим личным делом, личным долгом, сталкиваешься на каждом шагу. Эти скромные парни, молча, без пафоса делающие свое дело, очень важное и нужное дело, достойны самого Великого уважения. Перед ними хочется склонить голову!

Припять-ЧАЭС, ноябрь-декабрь 1986 г.

Адаптация

Мы в пультовой помещении оперативной группы по очистке кровли третьего – четвертого блока.

"Володя, как бы подключить на телемониторы камеры с площадки "М"?"

Володя -- это новый у нас специалист, только второй день здесь, еще не "адаптировался" к местным условиям. Володя пытается разглядеть в большом числе кабелей от разных камер нужные.

"Наверное этот", -- показывает он на один из них.

Достаю его, рассматриваем вместе пометки на нем. Нет, не тот.

"А может этот?".

Снова рассматриваем, опять неудача.

Так мы перебрали много кабелей, пока не обнаружили те, которые были нужны.

"А теперь включайте этот разъем вот сюда, а этот -- сюда", -- командует Володя, стеснительно пряча свои руки. Выполняю. Со второй камерой происходит то же самое.

Вот тут-то и дошло до меня, что за состояние переживает Володя. Он ведь первый раз так близко к излучениям. И ведь страшновато все же! Даже эти безобидные кабели, но идущие с тех опасных зон, вызывают какое-то недоверие и панический страх.

В душе становится по-доброму смешно. Ведь все здесь начинали с такого. По себе знаю. Это потом уж после "адаптации" все становилось на свои места. И Володя, конечно же, прошел эту стадию. Наверное, и ему становится сейчас смешно от своих воспоминаний о первых днях у разрушенного блока.

Январь, 1987г.

Взаимная выручка

Конец января. Лютая зима. Саркофаг и кровлю третьего-четвертого блока заметает снегом. Особенно площадку "Н", упирающуюся в стенку «Саркофага» и расположенную как бы в тупике. Смотришь на экран телемонитора и видишь крутые сугробы, переметы, с которых беснующийся ветер срывает и разносит вокруг снег, побывавший на перекрытии саркофага и на кровле третьего блока. Снегом, как одеялом, прикрыло всю ту радиоактивную грязь, которую еще не успели убрать с крыши.

Чуть улегся ветер, кран "Демаг" снова готовится к работе. Вся бригада "демагогов" снует вокруг крана. Подъезжает машина. Появившийся из нее генерал-майор направляется к работающим:

«Можете ли вы забросить на кровлю "Мобот" бауманцев?»

«Если нужно, можем».

«Очень нужно. Вот бы сегодня!»

«Ну что ж, постараемся».

Подходит машина с "Моботом" в кузове. Красивая штука, ничего не скажешь. Приземистая, элегантная (в техническом смысле слова), блестит своими титановыми поверхностями. На нем и нож бульдозера, и подвижная лапа с захватом типа грейфера. Из всех роботов, использовавшихся в Чернобыле, на этой машине впервые установлено специальное устройство в виде обращенной вершиной вниз полосатой воронки. Наконец-то, заброску робота на крышу и эвакуацию его с кровли можно было производить без выхода людей-такелажников в весьма опасные зоны. Оставалось только исключить выход на крышу людей для подключения кабеля к силовой и управляющей сетям. Но и это вскоре было сделано. Это был один из шагов к так называемой "безлюдной технологии".

Вернемся же к тому дню. "Мобот" медленно плывет вверх, и вот уже "мягкая посадка" на площадке "Н", прямо в снег. Подключаем кабель, операторы заняли места у пульта управления. Вперед! Машина начала сгребать снег в валы, расположенные у наружных краев площадки. Уже к вечеру этого дня средняя часть площадки была освобождена от снега. Убедительная демонстрация мобильности и работоспособности "Мобота". Но...

На другой день утром узнаем от дозиметристов, что в районе третьего-четвертого блоков резко повысился уровень радиоактивного заражения. Вот и ломают голову -- в чем же причина.

Кое-кто по привычке резюмирует: опять выброс. А мы-то знаем, что это был за "выброс". Очищая кровлю от снега, "Мобот" перемешал его с радиоактивными отходами на поверхности кровли. Ветер же всю ночь старательно сдувал снег и разносил его по окружающей территории. Вот вам и "выброс". Не такие ли "достоверные" сведения о многочисленных выбросах расползаются из Чернобыля и доползают к падким до слухов людям, в том числе и в Киеве?

Появился напарник первому "Моботу". Как и полагается братьям, они были очень похожи, но и отличались кое-чем в рабочих органах. Было решено поручить им работу по очистке площадки "М" (непосредственно вокруг трубы) от длинномерного мусора и тросов. Без этого туда нельзя было пускать более мощные, но очень чувствительные к тросам, кабелям и кускам проволоки роботы ТРГ.

Операция началась успешно. Оба "Мобота" высажены на площадку "М" без единого выхода людей на кровлю. Операторы удачно вывели их на самую загрязнённую часть площадки, примыкающую к «Саркофагу». Началась совместная работа двух "Моботов". Как дружные братья, они не только во всём старательно помогали друг другу, но и критически поглядывали друг за другом своими телекамерами. Работа шла успешно, уже значительная часть мусора сброшена в контейнер. Но тут один из "Моботов" стал замечать в поведении "брата" какие-то ненормальности. При его развороте угрожающе смещалась гусеница, готовая вот-вот выйти из зацепления с направляющими катками. Ненамного лучше вёл себя и второй "Мобот". Выход один -- эвакуация роботов с кровли для осмотра и ремонта. Но, увы, обе машины находятся за пределами зоны досягаемости крана, их отделяет от неё не менее 20 метров.

Что же делать? Гнать машины к месту их посадки? Но как? Гусеница явно пытается сползти с катков. И вот тут-то второй "Мобот", рискующий и сам не добраться до заданного угла площадки, приходит на помощь. Операторы, осторожно подводят его к "раненому" собрату со стороны сползающей гусеницы и старательно вправляют её на место. Вроде бы удалось. Начинается медленное движение вперед. И тщательное наблюдение за "больной" гусеницей. Увы, опять сползает. Снова попытка вправить, и опять вперед. И так много раз. В конце пути, когда оставалось лишь несколько метров, гусеница окончательно отказалась подчиняться. И тогда ... второй "Мобот" буквально прикрыл его своим телом: прижался к нему со стороны поврежденной гусеницы и медленно пополз вместе с ним к уже близкой цели.

Самоотверженность людей, готовность в любой, даже самой опасной ситуации незамедлительно прийти на помощь, здесь в Чернобыле были нормой. Но вот столь трогательную "заботу" друг о друге машин, их взаимовыручку не часто увидишь. Наверное переняли они эти черты от конструкторов-создателей и операторов-воспитателей.

Когда дружную пару сняли с кровли, обнаружили, что опоры катков прилично деформированы, какой-то шутник использовал для их изготовления совсем не тот материал.

Январь 1987г.

Клубок змей

Полным ходом идут работы по очистке площадки «Н» (Наташа) кровли третьего-четвертого блоков. Единственный выход на эту площадку из вентиляционного помещения 7001 через пролом в стене. Это то самое помещение, из которого непосредственно поднимается 75-метровая вентиляционная труба. Оттуда можно даже взглянуть на небо, простирающееся над нами. Чтобы выйти на площадку «Н», необходимо пройти через все вентиляционное помещение длиной 48 метров. По пути слева расположена выгородка, отделяющая основное помещение от пролома в крыше на площадке «Л» (Лена). Через этот пролом прямо в разрушенный четвертый реактор проложен металлический склиз, по которому ссыпался в пространство реактора радиоактивный мусор, собираемый на кровле.

Склиз был установлен не очень аккуратно, и через щель часть мусора просыпалась на пол помещения. Там образовалась порядочная горка. Проходя мимо этой выгородки, каждый раз замечали, что дозиметр резко зашкаливало. Наши дозиметры имели максимальную шкалу на 200 Рентген/ч. Более высокие мощности излучения прибор измерить не мог. Но Андрей Митенков, возглавлявший группу дозиметристов из Горького (Нижний Новгород) научил нас определять мощность радиации по скорости «зашкаливания» стрелки прибора. Если следовать его методике, то мощность излучения в нескольких метрах от выгородки составляла 500 Рентген/ч. и выше.

Все старались обходить эту выгородку подальше. Но Андрея такое решение не устраивало, он должен был знать, в чем причина столь мощного излучения. Этого парня трудно было остановить, если что-то ему не было понятно. Раздобыл он стационарный прибор на 10.000 Рентген/ч., протянул к нему кабель. Датчик закрепил на длинной трубе, и просунул его через отверстие в выгородке к той куче под склизом. Прибор показал 10.000 Рентген/ч., то есть свой предел. Большие мощности он измерять не умел. Андрея совсем разобрало любопытство: что же было в этой куче? Он раздобыл длинный багор и расшевелил загадочную кучу. Из нее выкатилось нечто, напоминающее собой клубок змей.

Это был кусок тепло выделяющей сборки (ТВС), вырванной взрывом из активной зоны реактора и закрученной в клубок при высокой температуре. Откатили его в сторону и подвели к нему датчик. Он показал 5.000 Рентген/ч. Можете себе представить, сколь радиоактивным становится топливо, побывавшее в реакторе, если небольшой кусок сборки сантиметров 25-30, из которого, к тому же, часть топлива высыпалась, «светил» столь прилично!

Ситуация прояснилась. Но теперь нужно было, как говорится, убрать за собой. То есть клубок желательно было «вернуть» в пространство взорванного реактора. Единственный выход: перенести его к склизу и сбросить по нему в чрево реактора. Но как?!

Собрались в штабе нашей группы. Это в АБК-2 (Административно Бытовой Корпус третьего и четвертого блоков). Сидим, думаем. Задача не из простых. Подходить близко к этому клубки и к самой куче, мягко выражаясь, не безопасно. Начал и я излагать свой вариант решения этой задачи. Все внимательно слушают. Закончил. Полная тишина. Понял, что, во-первых, мой вариант принят. А, во-вторых, никто не возражает, если реализовывать его буду тоже я. Как говорится, сам предложил, сам и делай!

Изготовили специальный совок на длинной трубе. У совка крышка с тросиком, чтобы прижать этих «змей». Опять помещение 7001. На голову одевают шлем, в каких ходят монтажники. Два парня вешают мне на шею лист свинца. Пока вешали, все было нормально. Но как только отпустили, я чуть не сел: вес листа не менее 40 кг. Еле удержался на ногах, но наклониться уже не могу, сразу рухну. Беру в руки трубу с совком. Несколько ребят на всякий случай прячутся за ближайшими колоннами, страхуют. Подхожу к выгородке, просовываю совок в пролом в стенке выгородки, подвожу его под клубок и прихлопываю крышкой. Первая часть операции прошла успешно. Теперь нужно приподнять клубок и вынести его через пролом наружу.

Вот тут-то и начались проблемы. Конечно же, мне хотелось быть подальше от неприятного груза. Но поднять его мне не удалось: труба гнется, а клубок остается на месте. Подхожу ближе, опять тот же результат. Приблизился к этой штукенции на полтора метра, и только тогда удалось приподнять ее. Оказалась очень тяжелой. А мне еще и наклоняться нельзя: «камень» на шее. Боком перемещаюсь к боковой стороне склиза. А там завал из обломков крыши. На него нужно забраться, чтобы достать до склиза. Двигаться приходится очень медленно и осторожно. Уже трудно удерживать груз. А ведь самое тяжелое еще впереди. Чувствую, что мои силы уже на исходе. Похоже, придется куда-то пристраивать груз, уходить в укрытие, и затем … все начинать с этой точки.

Сил больше не оставалось. Но … вдруг я ощутил резкое облегчение. Это Андрей Митенков, почувствовав мое состояние, бросился мне на помощь. На нем не было никакой защиты, но облачаться в нее у него не было времени. Он ухватился сзади меня за трубу, и мы смогли быстро подняться на гору мусора, поднять наш «клубок змей» и опустить его на склиз. Мы успели лишь услышать, как он, прогромыхав по дюралевому листу, вернулся в свою родную стихию. Молодец Андрей, вовремя понял, что без него мне не обойтись.

Так и закончилась операция под кодовым названием – «клубок змей».

Хотя, это был не совсем конец. Уровень излучения от той кучки мусора после извлечения из нее «клубка змей» заметно понизился, но не настолько, чтобы можно было признать его приемлемым. Нужно было чем-то эту кучку прикрыть. Возникла идея, засыпать ее свинцовой дробью. Все просто, дробь можно сыпать через длинную трубу, не подходя близко к опасному источнику. Срочно заказываем дробь. Обычно все, что заказывал Чернобыль, доставлялось срочно, даже самолетом. А тут, ждем день, два, несколько дней. Ничего нет. Наконец узнаем: оказывается в Союзе совсем не осталось дроби. Вот это номер! Видимо, весь наличный свинец уже уплыл в Чернобыль. Сюда его навозили столько, что рулоны свинцового листа можно встретить в самых разных местах зоны. Пришлось лист рубить на куски и забрасывать ими эту кучу. А потом ее просто залили бетоном. Вот на этом история и закончилась.

Чернобыль, декабрь 1986г.

Тот день в Припяти

Едем в машине со сравнительно молодым человеком, прорабом одной из Чернобыльских строительных организаций. Выясняется, что он из Припяти, Как-то само по себе разговор свелся к тем дням.

Рассказчик неторопливо перебирает в своей памяти все то, что врезалось в нее в тот день, переломивший всю жизнь Припяти и всех его жителей. Послушаем же его рассказ.

… Конец месяца. На стройке у нас, как всегда, запарка. Так и до праздников можно дотянуть. Как бы не пришлось наряды после демонстрации заполнять. Решил потрудиться в субботу. Приятного мало, но ничего не сделаешь. А друзья на рыбалку собираются. Ладно, переживу, не впервой.

Проснулся утром. Солнце в окно светит ну прямо по-летнему. Обидно, в такой-то день, все гуляют, а мне с этими бумагами возиться. Сажусь в автобус. Вагончик мой на промплощадке у третьей очереди, где строились пятый и шестой блоки. Что-то и солнце, и настоящая летняя погода не очень радуют. Сижу, скучаю, поглядываю по сторонам. Ох-ты, черт возьми, что за наваждение? Что это реактор какой-то ободранный? И крыша вроде разваленная, и в стенах дырки. Оглядываюсь по сторонам. Все как всегда. А реактор совсем не такой. Что же это? Никто ничего не говорил. Случилось что-то. И все молчат. Наверное ничего страшного. Сказали бы. Стараюсь успокоить себя. Не может же такого быть, чтобы что-то серьезное стряслось, а мы и не знали.

Доехали до промплощадки. Стоит ли беспокоить своих? Еще перепугаются. Нет, все-таки позвоню.

«Это я. Поднял вас, наверное? Слушай, тут что то на станции не очень понятное случилось. Закрой-ка на всякий случай форточки, и сами никуда не выходите. Я наверное скоро приеду».

Какие уж тут наряды. Еду назад. А из реактора похоже и дым идет. Что же стряслось? Хоть бы сказали что-нибудь. В Припяти все, как и было. Только улицы и тротуары зачем-то пеной какой-то моют. Вот детишкам раздолье, так и норовят в эту пену забраться. И флаги праздничные уже вывесили. Надо же, и пиво прямо на улицах продают. Видно уже предпраздничная торговля началась.

Дома мои сидят с закрытыми форточками и ждут меня. Соседка приходила, говорит, что на углу колбасу сухую продают и огурцы свежие. И народу мало. Сходить что ли? Кругом все нормально. Правда, слухи разные ходят. Шурин звонил, говорит, что на станции ночью что-то горело. И взрывы какие-то слышали. А по радио концерт передают, Пугачева поет. Да, что же это такое? Я ведь своими глазами видел ободранный, покореженный реактор. И дым над ним. А все кругом такое, как будто ничего этого и нет. Что же, мне это приснилось?

Пошел к соседу. Рассказал ему все. Что-то и он на меня как-то странно смотрит, не верит что ли. Говорит:

«Брось ты голову ломать, если бы что-нибудь случилось, сообщили бы».

Идем вместе к третьему соседу, он электриком на станции работает. Смеется над нами:

«Вот уж придумали! С этим реактором ничего не может случиться».

Жена его с утра ушла в школу, физкультуру она там преподает, а сына в садик отвела.

«Раз уж собрались вместе, давайте отметим такую встречу. Не часто собираемся».

Так вот и просидели до вечера, все собрались и жены пришли. Но что-то настроение так и не поднялось.

Утром слышу, машину под окном заводят. Выглянул. Сосед с первого этажа, он во втором реакторном работает, суетится, вещички грузит, детей рассаживает. Уехал. С чего бы? Нет все-таки тут что-то не чисто. По телевизору утреннюю почту передают. А смотреть не хочется. Что же случилось? Хоть бы что-нибудь сообщили. Так и сижу дома, чего-то жду.

Подъехала машина. Смотрю, сосед вернулся. Вещички назад таскает. Я к нему:

«Что это с тобой? Куда ты ездил?»,

«Что-то на станции случилось. Товарищ один звонил, говорит, уезжать нужно от станции подальше».

«А вернулся-то чего?».

«Не выпустили, все дороги милицией перекрыты».

Вот это шутки! Что-то случилось. Все молчат, делают вид, что ничего не произошло. Но ведь что-то произошло! В голове совсем все перепуталось. Чего-то ждем. А чего? Надо же что-то делать. Не сидеть же сложа руки.

Что-то кричит в окно жена, машет рукой, чтобы быстрее возвращался. По радио объявляют, что всем нужно выехать из города на несколько дней, автобусы будут подаваться к подъездам. Значит, не приснилось мне все это. Но почему же так долго молчали? Почему вчера еще не сообщили? Чего ждали-то?

... На этом рассказчик и закончил свое грустное повествование. Вот так и прошли эти 36 часов со времени аварии на реакторе. Прошло уже много времени с тех пор. Многое из этого мы уже слышали, видели по телевидению. Но и до сих пор кому-то очень хочется уйти от ответа на многие острые вопросы.

Почему людей не предупредили об аварии сразу же?

Почему так долго держали в неведении?

Почему не закрыли в субботу школы и детские учреждения?

Почему не приняли никаких мер, хотя бы и самых простейших, по ограждению людей от облучения?

Кому было выгодно заброской в город «дефицитов» и продажей их

прямо на улицах отвлечь внимание людей от опасной ситуации?

Кто конкретно виноват во всем этом?

Какие наказания понесли виновные?

Эти вопросы не исчезнут сами по себе. Ответ на них все равно рано или поздно придется дать.

Так лучше бы дать их пораньше!

Чернобыль, февраль 1987 года.

Одна из …

Каждая весна по-своему сказочна, особенно в счастливые школьные годы. Но в этом году она как-то по-особенному буйна, многоцветна и модна в своих праздничных нарядах. И лишь голос учителя звучит где-то вдали, временами нарушая праздничный настрой мыслей. Вот бы распахнуть настежь окна и вдохнуть полной грудью аромат цветущей весны, понестись по ее звенящими птичьими голосами просторам.

Тихий шепот словно врывается в мерный поток мыслей:

«Оксана, поедем?»

Как же трудно вернуться из фантастического мира весенних грез в душный и гулко звенящий класс:

«Конечно».

«Встретимся там же?»

«Да».

И вот долгожданный звонок. Веселый поток просачивается через дверь класса и стремится вырваться на необозримые и сияющие всеми цветами радуги просторы весны.

Портфель в угол и вперед. И вот уже навстречу бежит упругий поток насыщенного всеми ароматами счастья воздуха. Счастье так обширно и захватывающе, что невольно хочется поделиться им со всем миром. «Дзынь, дзынь, смотрите же, как нам хорошо, радуйтесь вместе с нами». И радостные улыбки вспыхивали на лицах по-праздничному оживленных людей при виде порхающей стайки девчонок, появляющихся словно одновременно в разных концах солнечного города. Нет конца радости и молодым силам, так и хочется все дальше, дальше и дальше, и все выше.

Яркая щебечущая стайка лихо вырывается из каменного лабиринта солнечного города, с разгона взлетает на вершину большого горбатого моста, и словно планируя, устремляется вниз.

Вдруг … где-то внизу, будто из весенней дымки возникли фигуры злых духов: «Стой, дальше нельзя! Назад!» Восторженность, словно хрустальный сосуд, разбилась с жалобным звоном об эту твердую стену с названием «нельзя». Безмолвный вопрос: «Почему?» тонет в столь же безмолвном, но до удивления исчерпывающем объяснении: «Нельзя потому, что нельзя».

Дорога назад больше не напоминала того возвышенного и стремительного полета счастливой молодости. Долго еще металась по улицам города, словно потерявшего свой весенний блеск и превратившегося в захлопнувшуюся западню, «стайка испуганных птиц».

… Декабрь 1987 года. Киев. Научный центр радиологической медицины. Кончаются занятия в очередной группе лечебной физкультуры. Следующая очередь наша. Сидим в коридоре. Ждем.

Вдруг замечаем в зале какое-то беспокойство. В разговорах мелькает имя «Оксана». «В чем дело? Что случилось?». Заглядываем в кабинет врача. Острый запах сердечного лекарства. «Что? Сердечный приступ!? У Оксаны!?». Возможно ли такое, ведь совсем еще девчонка!? И на вид-то здоровее быть не может. Вечно улыбающаяся. А тут вдруг лежит на диванчике, бледная, явно не до улыбок. Почти час приходила в себя.

«Что же это с тобой? Такое случалось раньше?»

«Нет, до «войны» не было. Сколько угодно бегала, гоняла на велосипеде, и хоть бы что».

Вот так и узнал я историю этой школьницы из Припяти, историю одного из пятидесяти тысяч жителей города, с которыми сыграли очень злую шутку и отцы города, и все те облеченные народным доверием руководители, которым сразу же после аварии не хватило решимости (или желания!) защитить этих людей от навалившейся на них невидимой беды.

Многое из того, что произошло тогда в Припяти, Чернобыле, во многих окружающих ЧАЭС деревнях, вызывает множество недоуменных вопросов. Но какими же глазами должны смотреть на все это те, которые волею судьбы оказались совсем рядом с эпицентром Чернобыльской беды? Думаю, что у Оксаны уже после «войны» ни один раз всплывали в памяти подробности тех дней 26-го и 27-го апреля. Наверное, думалось и о том, что окна школы в тот злополучный день были закрыты не случайно, и полы в коридорах были не зря политы водой, и директор почему-то пытался задержать всех в школе уже после занятий. В пределах «своего шестка» директор пытался что-то сделать, хотя и выглядело это очень странным в своей недоговоренности и непоследовательности. Но, увы, ни на что более радикальное у директора духу не хватило.

А может быть, кто-то очень сильный и жестокий намеренно сковал его чисто человеческие стремления помочь своим питомцам, сделать для них хоть что-нибудь и за пределами своей школы? Очень на это похоже. И те люди в конце горбатого мостика тоже не смогли сказать девчатам ни одного слова, кроме «нельзя!». Объяснили бы, почему нельзя, что именно опасно, как лучше себя вести, чтобы риск был меньше. Видно, в очень жесткие рамки были поставлены эти люди.

Вот и выходит, что не их вина в том, что происходило в те злополучные дни. Так ведь? А так ли? Если бы перед каждым из них оказались его сын или дочь. Смогли бы они столь же стойко выдержать напор того доброго человеческого, что хоть и глубоко запрятано, но все же есть где-то в душах? А так ли твердо звучало бы это начальственное «нельзя!», если бы адресовалось оно не каким-то абстрактным людям, а своим близким, родным? Ой, ли? Ведь первый поток детей «куда-нибудь подальше» отправлялся не из Чернобыля или Припяти, а из Киева. И проделано это было куда более оперативно. А те другие (чужие) дети подождут. Они же не в таком «опасном» месте, как Киев, а всего лишь в Припяти (в трех километрах от центра «беды»).

Как же далеко мы зашли в те культово–застойные десятилетия! Человеческое оказывалось в нас подавленным от одного слова «нельзя», сказанного с бюрократической высоты. Этого было достаточно, чтобы заглушить простые человеческие чувства, усыпить их, не дать им проявить себя, даже в самой критической ситуации.

Да и логика этих действий, выражаясь помягче, совсем не ясна. Зачем нужен был этот обман? Что и кому он дал? Не паническая ли растерянность, страх в первую очередь за мундир и за свою шкуру тех, кто должен был думать в первую очередь о защите людей, об их спасении, о здоровье, явились причиной всех этих «странностей»?

Кто-то же, наконец, ответит на все эти «почему»?

Припять, апрель 1986г.

Киев, декабрь 1987г.

Поиск по сайту: