За пределами желания быть желанным

В наших рассуждениях о славе кое-что все еще остается пропущенным, и мы могли бы не обратить на это внимания, но мне кажется, что это важный элемент. Дело в том, что когда мы говорим о славе, подразумевая «репутацию», и когда мы осознаем, что, по сути, все мы хотим, чтобы кто-нибудь сказал нашему внутреннему маленькому ребенку: «это хорошо, малыш», то при этом мы остаемся в пределах такого понимания наших желаний и самых глубоких человеческих стремлений, как будто единственно определенным в наших желаниях является то, что нам требуется, чтобы кто-то любил нас. Если желание понимается в таком ракурсе, то жизнь христианина оказывается всего лишь сменой этого «кого-то». Тогда получается, что вера в Другого, которого не принимает мир, дает нам возможность перейти в другой лагерь, и научиться пулучать свое «Я» не от враждебного нам человеческого «другого», от любящего божественного Другого. Пока что кажется, что все так и есть. Фиксируя свое сознание на вещах небесных, я фокусируюсь на том Одном, кто действительно любит меня, чья любовь удовлетворяет мои запросы — в противоположность тем, чьи желания никогда меня не удовлетворят и формируют меня как жестокого и ненавидящего.

Однако является ли правдой то, что наше глубочайшее желание — потребность быть любимым кем-то другим? И здесь обнаруживается огромная разница между мыслью Гегеля, который ответил бы «да», и мыслью Жирара, который сказал бы «нет». Я придерживаюсь точки зрения Жирара. Согласно ему, желание быть желанным, являющееся одной из «мутаций» человеческого желания как такового, несомненно, присутствует в нашей жизни на глубинном уровне, но все же не исчерпывает всего содержания желания человека. Человеческое желание, как мы видели в первой главе — это, в первую очередь, желание, согласованное с желаниями других. Это значит, что мы становимся воистину сотворенными заново не просто благодаря тому, что сидим напротив того, кто любит нас абсолютно и безоговорочно, но благодаря тому, что его творящая любовь пробуждает в нас желание подражать этому любящему. То есть мы призваны любить кого-то другого, как он любит. Это и есть подражание, производящее рождение нового «Я» в том, кто любим.

Поэтому очень важно то, что по свидетельству апостолов, разверзшиеся небеса — это не только видение Бога, перед которым мы призваны воссесть и принимать любовь в вечном лицезрении лицом к липу, но и ведение Сына человеческого, воскресшей жертвы, восседающей одесную Бога. Это видение позволяет нам осознать еще и то, что слава, то есть признание и похвала, которую мы получим, является динамической реальностью, которая создается по мере того, как мы учимся подражать любви Отца к Сыну. Неправильно было бы сказать, что та любовь, которая рождается в нас, является статичной реальностью, пребывающей в Отце, а в нас она пребывает в качестве подобия любви Отца и не требует ничего большего.

В действительности же Отец порождает в нас желание,являющееся любовью, указывая нам на своего любимого Сына(см. Мк9:7 идр. похожие стихи), чтобы мы могли подражать этой любви. Эта любовь не ограничивается любовью кСыну, но исам Сын, воскресшая жертва, указывает на нас самих, воплощается ради нас именно чтобы стать воскресшей жертвой, показывающей нам, какова любовь Отца к людям, чтобы имы смогли подражать ей.

Я осознаю всю глубину различия между обычным монотеизмом и тринитарным монотеизмом, который мы исповедуем. Позвольте мне попытаться обрисовать эту же проблему в несколько ином ракурсе. Если бы слава была лишь объявлением подлинной репутации того, кто с полным напряжением сил боролся в солидарности с жертвами нашего мира, тогда здесь все еще обнаруживались бы некоторые моменты апокалиптических представлений: мы могли бы представить себе окончательное прославление и оправдание. Но тот, кто хочет быть оправданным, все же не пренебрегает репутацией, зависящей от жестоких «других». Этому человеку все еще хочется триумфального сравнения самого себя с теми, кто пренебрегал им в этой жизни.

Я здесь хотел бы отметить нечто гораздо более интересное: в той же мере, в которой мы учимся быть безразличны к нашей репутации, и Отец может озарить нас той же любовью, которую он питает к своему Сыну и которой Он и Сын его объемлют все человечество. Тут нам придется напрячь наше воображение (во всяком случае, это придется сделать мне). Эта любовь ни в коем случае не является желанием оправдаться, восстановить потерянную репутацию, перевернуть все с ног на голову, и вообще она не имеет отношения ни к чему, что в нашем полном ужасов и насилия мире считается справедливым и подобающим. Эта любовь любит всех! Она любит гонителей, соблазняющихся, угнетателей, предателей и насмехающихся. Эта любовь не стремится излить огненный гнев в отмщение за все совершенное насилие, даже если мы ожидаем и боимся этого. Она не имеет никакого отношения к сведению счетов. Эта любовь, которая была причиной прихода в мир Сына человеческого и внутренней динамикой исторической жизни Иисуса, страстно желает того, чтобы и хорошие и плохие приняли участие в свадебном пире.

Это значит, что сосредоточение ума на вещах небесных позволяет нашему сердцу преобразоваться в подобие любви Отца, прощающей предателей, палачей, преследователей, слабых и всех тех, кто сбился с пути. Она прощает не потому, что это требуется каким-то этическим законом, и не по причине какой-либо заповеди, но лишь потому, что любит их. Согласно Луке, когда Иисус был распят на кресте, он сказал: «Прости им, ибо они не ведают, что творят» (Лк 23:34). Это не просто описание того, как Иисус разоблачает механизм смерти, ослепляющий тех, кто в нем участвует, так что они сами не ведают, что творят. Также мы не имеем здесь дела с этическим императивом, гласящим, что Иисус сначала сам должен был простить их, чтобы «чистым» прийти к своему Отцу. Надо сказать, что Иисус действительно любил своих убийц, без какого-либо садомазохизма^[45].

Это означает, что когда мы можем освободиться от страха за нашу репутацию, а вследствие этого и от навязчивых мечтаний о часе расплаты, тогда эсхатологическое осознание, или сосредоточенность на небесном, начнет придавать нам способность любить людей без какой-либо дискриминации, подражая любви Отца к нам. Другими словами, тогда в глубинах наших душ начнет формироваться сердце пастыря, глубоко сочувствующего людям, переживающего за наше непослушание. Следует отметить, что «сердце пастыря» означает способность распознавать волков в овечьей шкуре. Дело не в том, что надо бояться каких-то людей, которые носят овечью шкуру, но внутри — волки хищные. Нет, речь, напротив, идет о том, чтобы смотреть на волков творчески, видеть то, что в своей глубине они — овцы, и уметь любить их именно как овец. Много раз в Евангелиях встречается слово splangch-nidzomai, которое обычно переводят словом «сжалиться». Иисусом был движим состраданием к тому или другому человеку, или же к ситуации, когда люди были подобны «овцам, не имеющим пастыря» (Мф 9:36).Однако это слово очень сильное: оно обозначает такое глубокое переживание, когда у человека внутри все дрожит. Это довольно трудно себе представить: когда нам удается освободиться от нашей пристрастной любви, наших поисков, нашего страха за репутацию, сформированных как реакции на ту или иную ситуацию, тогда-то и начинает расти внутри нас глубинное внутреннее сочувствие, которое в древности называлось словом agape, и которое выражает не что иное, как необъяснимую любовь, питаемую Богом к нам, погруженным в насилие и соблазны. Мы не только получаем возможность осознать, что сами любимы, но и приобретаем способность любить других людей.

Мне кажется, что в этом может состоять причина того, что церковь всегда представляла святых во славе как помогающих нам своим заступничеством и своими чудесами: вы не можете быть святым и в то же время не обладать необъяснимым внутренним сочувствием к людям, подражающим внутреннему душевному движению Иисуса, который

Поиск по сайту: