Вернемся к испуганным женщинам

Мы начали эту главу рассказом о женщинах, которые бежали от трещины в системе, от пустой гробницы, и не осмелились ни о чем рассказать кому-либо. Я попытался объяснить причину их страха, одновременно с которым родилась надежда. Когда небеса разверзлись, надежда родилась из невозможного, из неожиданного и невообразимого крушения; мы лишились всех наших маленьких достижений в обретении частичной безопасности, из-под наших ног был вырван коврик, в результате чего рухнули наши ритуализованные надежды, порожденные смертной тенью. Открылось пространство нового и до того неслыханного свойства, которое никогда не существовало в мире язычников (достаточно прочитать некоторые погребальные надписи языческого Рима, чтобы убедиться в этом) и которое, появившись однажды, никогда уже не сможет потерять значения. Ничто не могло остаться неизменным после воскресения невинной жертвы, даже если бы мы захотели вернуться назад.

Однако для того, чтобы родилась христианская надежда, тот страх, который испытали женщины, должен был наполниться видением, которое мы связываем с Вознесением, то есть видением разверзшихся небес, где жертва находится по правую руку от Бога. Эта картина разверзшихся небес с вознесшейся жертвой проложила свой путь через апокалиптические представления; постепенно надежда изменила свой облик, и произошел переход от образа 6ога-«спасателя» к представлению о Боге, дарующем способность соучаствовать в сотворении небес, когда новым, невообразимым до того образом мы обретаем возможность сосредоточить свое сознание на вещах небесных. Таким же образом карающее пришествие Сына трансформируется в разрыв привычного бытия, результатом чего становится то, что жертва приходит как прощение, и это учит нас создавать наши собственные истории страдания и терпения. Таким образом, в текстах апостольского свидетельства мы обнаруживаем одновременное развитие двух новых реальностей: это развитие концепции надежды, о которой я пытался вкратце рассказать, и появление настойчивого требования смелости и свободы в слове — parrhesia. Такая неприкрытая честность речи, рекомендованная в Послании к Евреям (которое, само по себе, является призывом к надежде), не имеет ничего общего с надменностью тех, кто выносит обвинительные приговоры в полном осознании своей праведности. С Доброй вестью оказалось связано нечто новое и доселе неслыханное: понятие отваги, проявляющейся в свободе речи, разоблачающей спрятанное и сокрытое. Эта отвага поддерживается надеждой на то, что тот, кто говорит, может прекратить свое соучастие в делах зла. Оправданный страх женщин посредством надежда трансформируется в милосердие прощающей жертвы.

В то же время развивается твердая убежденность в том, что Господь придет не в качестве мстителя, но в качестве прощающей жертвы, которая стучится в дверь, чтобы мы могли впустить ее (Откр 3:20). Тот, кто стоит за дверью, не обязательно стоит за той дверью, за которой бы мы хотели, чтобы он был, но наиболее вероятно, что эта дверь — наша уязвимость, дверь, которую мы пытаемся держать закрытой, чтобы прикрыть наш соблазн, личный и общественный. Последняя глава Нового Завета разворачивается вокруг обещания Господа, что он явится, и нашей настойчивой просьбы, чтобы он пришел: Маранафа — Приди, Господи! Христианская надежда состоит именно в нашей смелости настойчиво просить, чтобы прощающая жертва пришла к нам, и пригласила нас на свой пир — подобно тому, кто пришел ночью, проделав дыру в стене хижины, подобно ночному вору, чтобы мы не проспали приглашение выстроить свою небесную контристорию перед лицом смерти.

Так мы можем получить некоторое представление о том, как зародилось время молитв и литургий — настойчивых просьб о пришествии прощающей жертвы, повторяемых так часто, что уже стали «обыкновенными». Это — то время, когда мы ищем пути, чтобы таинства и знаки грядущего смогли воспламенить наши сердца, и мы могли смело, с полным пониманием смысла того, что говорим, произнести то, что те, о ком мы говорили в начале главы, сказать не смогли, потому что боялись, ephobounto gar...

Поиск по сайту: