Абсолютно «Другой» и мир противоречий

Свойство надежды, прямо происходящее из вышеуказанного понимания, заключается в том, что надежда ни в какой степени не является естественной реальностью. Существует конкретное естественное ожидание, которое мы иногда называем «надеждой»: например, у меня простуда, и я надеюсь, что она пройдет через неделю или около того, то есть она пройдет, как и обычно. Однако в этом случае то, на что я надекко -это обычное развитие обычных событий. Теперь представьте, что вы попали в автомобильную аварию, вы заблокированы в металлическом корпусе машины и не можете выбраться оттуда. Вы видите огонь: скоро он подберется к бензобаку, произойдет взрыв, и вы не сможете спастись от смерти, когда бак взорвется. Можно утверждать, что у вас ни одного шанса на то, что ваши собственные силы помогут вам выбраться. Ваше бессилие абсолютно. Единственная надежда остаться в живых — если кто-то извне, тот, кто не находится в машине, скоро появится и освободит вас.

Пожалуйста, простите мне неадекватность создаваемого образа Бога, то есть изображение Бога как «спасателя», которого, как я уже говорил, хотелось бы избежать. Причина, по которой я привел пример с бессилием человека в горящей машине, в том, что данный пример говорит не о спасении, но о другом. Единственная наделеда перед лицом смерти — это надежда на другого, кого нет в машине. Я боюсь, что говорю слишком очевидные вещи, но иногда самые очевидные вещи труднее всего понять. Перед лицом смерти и ее всесилия нет иной надежды, кроме надежды на другого — того, кто не имеет со смертью ничего общего. Часто можно слышать, что о надежде говорят как о твердой уверенности в будущем, как будто бы есть некая позитивная динамика в истории как таковой. Такая позиция рассматривает историю наподобие случая простуды как нечто, что может просто так улучшиться. Но быть перед лицом смерти — не то же самое, что быть простуженным. Перед лицом смерти и ее силы нет вообще никакой надежды, если только это не надежда на другого, совершенно отличного от меня — того, кто не попал в автомобильную аварию.

В этом свете мы должны попытаться понять проповеди Иисуса о Боге. Он не снимает с Бога подозрения в насилии таким образом, как если бы извинялся перед нами, желая, чтобы мы думали о Боге лучше: «Смотрите, Бог не настолько плох, как вы думали». Также он не дает нам оснований думать о Боге как близком нам, мягкосердечном, любящем и так далее. Скорее, для нас абсолютно необходимо думать о Боге, как об абсолютно другом, не таком, как мы сами. Устранить элементы жестокости из восприятия образа Бога нам жизненно необходимо для того, чтобы понимать, что Бог совершенно Другой, он не является частью нашей жестокой истории, и никоим образом не вступает во вражду с нами. Только благодаря тому, что Бог совершенно иной и ни в коем случае не является нашим врагом, он может совершенно свободно, щедро и без насилия стать частью нашей истории, чтобы помочь нам научиться создавать иную историю. Кое-какие намеки на эту радикальную инаковость Бога можно найти у Матфея: Бог повелевает солнцу светить злым и добрым, посылает дождь на праведных и неправедных (Мф 5:45). Та же самая мысль прослеживается в приглашении на свадебный пир, который царь устраивает для своего сына: слуги должны были пригласить на пир всех, кого встретят, и добрых, и злых (Мф 22:10).

Итак, если Бог настолько иной, и если пути Господни — не наши пути, а доброта Бога — это не та доброта, что свойственна нам, то процесс появления надежды на того, кто не в машине, но может нас освободить, становится в той мере, в какой наше представление о Боге-«спасателе» начинает распадаться, очень тяжелым процессом понимания того, что не стоит надеяться на себя. Частью процесса осознания совершенной несхожести Бога с нами является процесс отделения нашей надежды от нас самих. Этот момент нужно очень тщательно прояснить, так как я рискую быть непонятым. Я не говорю, что мы должны перестать верить в себя и таким образом начать надеяться (хотя иногда, с точки зрения эмоций, это именно так и может происходить), но говорю, что в той степени, в которой мы научимся надеяться на абсолютную несхожесть Бога с нами, мы сможем найти в себе самих что-то, на что стоит надеяться.

Прежде всего я утверждаю, что не имеет значения, хорош человек или плох; надежда на абсолютно иного одним из своих наиболее важных и глубоких последствий имеет осознанный отход от деления на плохих и хороших. Ключом здесь является то, что свобода сознания от выяснения наших собственных хороших и плохих качеств (а это не что иное, как традиционное понимание смирения) дает нам возможность направлять наше поведение надеждой и посреди мира насилия создавать надежду. Все это становится возможным благодаря тому, что мы приняли как несомненный факт, что и сами являемся сообщниками и соучастниками в смертоносной лжи, и тем не менее не соблазнились этим.

Давайте снова обратимся к описанию царского пира, данному Матфеем: слуги прибыли, пригласили вас на пир, и вы пошли туда. По пути на пир вы начинаете колебаться, думать, что недостойны быть приглашенными, нервничаете — и все из-за того, что слишком сильно концентрируетесь на мыслях о себе. Вы не понимаете, что на пиру нет деления на хороших и плохих: вам предложили нечто, не имеющее никакого отношения к вашим собственным заслугам или их отсутствию: это совершенно безвозмездный дар. Если вы не сможете этого осознать, то останетесь в плену соблазна относительно себя. Именно поэтому вы не сможете надеть свадебное одеяние, которое дается вам бесплатно, и будете безмолвны, когда хозяин спросит вас, почему вы этого не сделали. Вы связаны по рукам и ногам, а все потому, что вас связали ваши мысли о том, насколько связанными вы были прежде.

Приведем два примера из нашего времени. Как я считаю, причина того, что «Список Шиндлера» является лучшим уроком по моральному богословию и достигает сознания широкой публики в течение длительного срока, состоит в том, что Оскар Шиндлер не был «хорошим» и не пытался быть таковым. Не стараясь быть хорошим, он сумел выстроить необычайную контристорию надежды перед лицом самого ужасного примера смертоносной лжи. Теперь давайте вообразим, что он просто сидит, говоря: «Ну, я недостаточно хорош, чтобы делать что-то, требующее героических усилий, поэтому я лучше позабочусь о моих маленьких проблемах с алкоголем и либидо, а когда решу их, то посвящу себя помощи этим евреям». Он бы не сделал ничего, и вокруг просто не осталось бы евреев, которым можно было бы покровительствовать. На самом же деле, слава Богу, его соучастие в злых делах (он основал фабрику, чтобы зарабатывать деньги за счет войны) не помешало ему добиться успеха в одной из наиболее поразительных хитростей, вошедших в число самых грандиозных примеров проявления творческого воображения из всех, которые когда-либо знала наша планета.

Теперь представим» что для нашего танцора кариока его отношения с бывшим любовником стали камнем преткновения (а эротическое и жестокое никогда не отстоят далеко друг от друга, и в мире сексуальных меньшинств это прослеживается еще заметней; тот же, кто сомневается в тесном переплетении эротики и насилия у гетеросексуалов, может обратиться к истории отношений между Дездемоной и ее героем мужем, воинственным мачо Отелло). Давайте вообразим, что танцор остался при своем соблазне, сказав себе: «То, что я жил с ним, и то, что он делает с уличными детьми из baixada fluminense — это очень похожие вещи. Лучше я сначала стану хорошим и приведу себя в порядок перед тем, как расскажу всем о том, в чем я сам, вероятно, был соучастником». Он бы никогда не пришел доложить о том, что произошло. Он никогда бы не пришел на свадебный пир воскресшей жертвы.

Все вышеизложенное приводит нас к осознанию необходимого измерения надежды, заключающегося в том, что для меня или существует надежда вне зависимости от того, каков я, или ее нет вообще. Надежда появляется в обществе в результате публичного объявления об абсолютной полноте жизни Бога; она возникает посредством сотворения (сотворения, которому можно подражать) Иисусом веры в бессилие смерти. Об актуализации этой вести постоянно заботится церковь. Но надежда не является чем-то абстрактным; она не удовлетворяется фразой «вот хорошие новости для человечества, и благодаря им с человечеством все будет хорошо». Надежда особым образом обращена непосредственно ко мне именно как сообщнику и соучастнику всех человеческих соблазнов. То есть именно вы, такой, как вы есть, приглашены на брачный пир закланного агнца, вне зависимости от того, какой вы. Вы приглашены именно таким, какой вы есть.

Я надеюсь, что нет нужды говорить, насколько важно это для нашей моральной жизни. Совершенно ясно, что никакое пробуждение нашей доброты, никакое участие в освещении темных закоулков жизни, никакая причастность к сотворению небесной контристории не начинается с нашего собственного самоочищения. А в контексте этого понимания важным становится момент, когда мы сознаем, почему Иисус описывал Святого Духа как судебного защитника. Не потому, что этот ходатай появится и провозгласит невиновность жертв, но потому, что заступник защищает нас от нашей собственной дезориентированной совести и дает нам возможность понять, что мы сами можем создавать божественную контристорию, а наше соучастие в дурных делах не должно удерживать нас от этого. Теперь мы уже близко подошли к пониманию наиболее традиционного католического морального богословия, гласящего, что у нас никогда не будет абсолютной уверенности в том, что мы ведем себя должным образом в тех или иных обстоятельствах, так как благо появляется только через надежду. Другими словами, только те, кто не занят мыслями о собственной праведности или порочности, действительно оказываются свободными для того, чтобы создавать благо; причем, может быть, они даже и не очень ясно осознают, что именно делают. Это объясняется тем, что они хорошо понимают, что не в состоянии с ясностью постичь (не говоря уже о том, чтобы систематизировать) контр историю, которую помогают строить, и полный смысл которой еще не явлен людям.

Все это было сказано для того, чтобы подчеркнуть: понятие об абсолютной инаковости Бога, то есть мысль о том, что Бог совершенно Иной — невозможно отделить от осознания того, что надежда является благом для меня. Именно поэтому истинный Бог — не «спасатель» в трудных ситуациях, а тот, кто дает силы преодолевать страдания и дарует способность к построению контр истории, не имеющей ничего общего со смертью.

Поиск по сайту: