Глава 3 Познание образа мыслей Иисуса

Во второй главе мы размышляли о том, как присутствие распятого и воскресшего Господа изменило апостольскую группу, инициировав процесс перемены восприятия Бога[7]. Апостолы смогли устранить из представления о Боге всякие следы насилия; они смогли понять, что Бог есть любовь, и осознать Бога как творца. Мы начали с того, что обратили внимание на собственное представление Иисуса о Боге, чуждом смерти: мы видели, как оно сверкнуло в споре Иисуса с саддукеями. Затем и апостолы начали осознавать образ мыслей Иисуса и его отношения с Богом перед смертью Иисуса. Процесс осознания был очень медленным, потому что прежде, чем изменится наше восприятие Бога, должно измениться наше восприятие самих себя и наших отношений с другими. Много времени должно пройти, прежде чем человек преодолеет то понимание Бога, которое он усвоил от своих родителей, и также много времени проходит, прежде чем перемена его взгладов отразится на практических поступках, на готовности служить другим людям.

В этой главе мы будем наблюдать за тем, как мало-помалу осознавалось то, что понимал сам Иисус. Некоторые из вас привыкли к более рационалистической школе экзегезиса, отрицающей нашу способность понять, что думал сам Иисус о своей деятельности. Если вы придерживаетесь таких позиций, то восприятие последующего может оказаться для вас трудным» Мое мнение принципиально иное: я исхожу из того, что автор Евангелия от Иоанна (я буду называть его Иоанном) считал, что вполне возможно выяснить, о чем думал Иисус, хотя это и непросто. И более того, он верил: можно понять, что давало возможность Иисусу делать то, что он делал. В предыдущей главе, если вы помните, я указал на некоторые знаки, позволяющие осознать, что Бог есть любовь. Для того чтобы понять это, важно открытие апостольской группой после воскресения Иисуса того факта, что Иисус умер не случайно, но что он прекрасно понимал: его убьют. В синоптических Евангелиях он говорит о своей смерти как о необходимости. Нам надо понять, что смерть Иисуса была чем-то большим, чем печальная необходимость, поскольку сам он был не просто пассивным участником событий. Иисус добровольно пошел на смерть, и эта добровольность не имеет ничего общего со стремлением к смерти или мазохизмом. Наоборот: если человек полностью свободен от влияния смерти, то он может вести себя таким образом, что затем и другие, глядя на него, учатся жить так, как будто смерти не существует. В этом отличие искупительной смерти от обычной. Тот, кто полностью свободен в отношении своей смерти, может превратить ее в то, что навсегда лишит ее жала, уничтожит яд смерти и покажет ее бессилие.

Если мы не поймем этого, то не поймем и того, что может смерть Иисуса иметь общего с любовью. Возьмем одну фразу из Евангелия от Иоанна: «Бог так возлюбил этот мир, что пожертвовал Своим единственным Сыном». Зададим себе вопрос: каким образом Бог любит Иисуса, если дает его убить? Не похоже ли это на какой-то оперный сюжет? Не выглядит ли похожим на свирепую любовь какого-то героя, выбирающего между гибелью всего мира и убийством своего сына ради спасения мира? Если бы сам факт убийства Иисуса был для кого-то благом, то дело выглядело бы именно так, что Иисус был послан специально для того, чтобы его убили.

Но все не так. Если ясно, что в Боге нет насилия, и все насилие, приписываемое Богу — человеческий продукт, то следует понять и то, что Бог составил замысел преодоления насилия, и сам Иисус прекрасно знал об этом замысле, принимая в его осуществлении активное участие. Этот замысел состоял (если вы простите мне несколько неуместную терминологию) в организации своего рода театральной постановки со смертью на сцене. Это была настоящая смерть, но превращенная в театр[8] — Иисус должен был воскреснуть из этой смерти, чтобы показать ее бессилие, равно как бессилие всего механизма насилия, господствовавшего в нашей жизни.

Из аргументации Иисуса в споре с саддукеями мы знаем, что он прекрасно понимал: для Бога смерти не существует, а потому Божья поддержка и любовь к человеку не может прерваться или уменьшиться из-за его смерти. Поэтому Иисус мог жить вне влияния смерти. Это, конечно, не значит, что он, подобно некоторым из нас, прятался от смерти или саморазрушительно стремился к ней. Дело в том, что его сознание не формировалось смертью: оно было сосредоточено на живом Боге. Человек, сознание которого не подчинено смерти, может увидеть, что весь способ жизни, привычный людям, омрачен смертью, даже если они не подозревают об этом. Можно привести такой (может быть, не очень подходящий) пример: если человек с запада приезжает в какую-то исламскую страну, где не продается алкоголь, то осознает факт, остающийся скрытым для многих людей, живущих на западе: наше общество в очень большой степени зависимо от алкоголя, опасного наркотика. Только те, кто может наблюдать со стороны, осознают это полностью. Только тот человек, личность которого не сформирована культурой, скованной смертью, может с ясностью увидеть, что вся культура опутана смертью. Иисус смог ясно понять, что человеческая культура (в том числе и наша собственная) обусловлена смертью и движется к ней. Он знал, что культура обрушится на того, кто не является ее частью, не стал ее соучастником, не принял правил игры, в которой безопасность достигается ценой смерти. Столкнувшись с таким человеком, человеческая культура воспринимает его как угрозу себе, принимает меры, чтобы изгнать его, а лучше убить.

Иисус понимал, что с ним будет — и не из-за пророческого озарения, подобного получению секретной информации о том, что произойдет в следующий момент, но благодаря пророческому дару в гораздо более радикальном смысле — способности того, кто осознал жизненность Бога, понять принцип действия построенной на смерти культуры. Поэтому он и смог пойти на свою смерть так, как будто ее не существует, а также сумел представить свой поступок как зрелище, вид которого может помочь другим людям жить точно так же.

Когда мы говорим о Боге как о любви, то не имеем в виду, что Бог бросил нам Иисуса, как если бы мы были стаей голодных крокодилов. Нет, любовь Бога к нам — это та любовь, благодаря которой Иисус в качестве человека смог подарить нам (а значит, сначала — понять, представить, задумать) путь выхода из объятий насилия и смерти. Благочестие христиан создало образы, изображающие Иисуса на кресте, в то время как Отец наблюдает с небес. Некоторые версии благочестивого рассказа говорят, что Отец доволен, поскольку получил жертвоприношение, способное смыть наши грехи. В других рассказах Отец поражен жестокостью, которую проявили люда в отношении его Сына. Ни одно из этих представлений не кажется мне адекватным. Отец присутствовал там не как зритель, но как источник любви, дарящей себя, благодаря которой мы, люди, получили возможность преодолеть смерть и ее господство над нашей жизнью: Бог был не в зрительном ряду, но он участвовал в этой драме, где показал нам себя.

Будем считать вышесказанное предисловием. А теперь перейдем к тому, как Иоанн понимал Иисуса.

Как Иоанн понимал акт веры

Первым ключом к пониманию 14—16 глав Иоанна является то, как Иоанн понимал веру. Иисус осознавал Бога как абсолютно живого, и это осознание всецело заполняло его. Нас оно не заполняет. Мы может лишь постепенно открывать наше сознание для этой жизненности, исключающей смерть; вера дает нам возможность открывать наш ум и наше воображение высочайшей жизненности Бога. Иисус говорит нам:

Веруйте в Бога... (Ин 14:1).

Иисус знает, что ни инструкции, ни объяснения не помогут нам открыть наше сознание подобным образом. Нам необходима человеческая иллюстрация, образец для подражания. Поэтому он увещевает нас:

И в Меня веруйте... (Ин 14:1).

Иисусу надо было избрать и затем поддерживать людей, в присутствии которых он должен был исполнить эту драму. Люди должны были понять, что значит быть человеком, сознание которого преисполнено жизненностью Бога. Их вера в Иисуса и их понимание сделанного Иисусом смогут дать этим свидетелям способность открыть свои умы, свое сознание к тому, что преисполняло сознание Иисуса.

В конце 14-й главы Иисус возвращается к этому:

И теперь Я сказал вам прежде, чем сбылось, чтобы, когда сбудется, вы уверовали (Ин 14:29).

Он хочет, чтобы его свидетели поняли: все, что случится с ним — это не случайность, но часть того, что поможет им понять Отца, чуждого смерти. Он хочет, чтобы его смерть породила веру. Можно сравнить это с действиями инструктора по вождению мотоциклов, который перед своими учениками летит на мотоцикле через огненное кольцо над пятнадцатью выстроенными в ряд автомобилями, и успешно приземляется на другой стороне. До этого его ученики-байкеры считали такой трюк невозможным: из-за своей боязни огня и гравитаций они и подумать не могли, чтобы сделать такое. Действия инструктора заставили учеников поверить в то, что и они могут делать то же самое, могут подражать ему. Именно так поступил и Иисус: зародил в учениках веру в то, что смерть не имеет значения, показав, что он сам прошел через нее, а значит, это возможно.

Сведение небес с неба

Следующий момент, на который мы обратим внимание — как евангелист Иоанн понимал действие Иисуса по «де-целестиализации» небес. В этом состоит смысл фразы «я иду к моему Отцу». Неотъемлемой частью богословия Иоанна является убежденность в том, что эта фраза одновременно описывает две различные реальности. Для Иоанна крест Иисуса является и его смертью, и его триумфом (точно так же, как и вознесение на кресте, о котором говорится в Ин 3:13-15), а путь к Отцу одновременно означает и смертный путь, и путь на небеса: оба эти «пути» для Иоанна — одно и то же. Своей смертью Иисус завершает работу, которую поручил ему Отец: он показал людям, что те могут жить за пределами смерти. Умирая, Иисус восклицает: tetelestai — «совершилось». Значит, дело божественного сотворения завершено этим творческим актом умирания. Поэтому, когда в предшествующих главах мы встречаем слова «я иду...», то нам следовало бы читать их, избавившись от привычного восприятия этой фразы в значении «я иду на небеса». Слова «я иду» означают «я иду к смерти свободно, в добровольном творческом акте, и именно так я иду к Отцу»[9].

Итак, Иисус идет, чтобы приготовить для нас место. Он вдет на смерть, чтобы дать нам возможность быть с Отцом. Его путь — это единственный путь, потому что нет иного способа достичь Отца, помимо творческой и добровольной самоотдачи Иисуса вплоть до смерти. Иначе наше сознание йе было бы преображено полнотой жизни Бога, мы не смогли бы разделить его жизнь — потому что мы, такие, каковы мы есть, и не можем представить себе жизнь, превосходящую смерть: наше восприятие сформировано смертью. Только постигнув Иисуса и его самопожертвование, мы способны приблизиться к пониманию, что есть Отец.

Если бы вы знали Меня, то и Отца Моего знали бы (Ин 14:7).

Также Иисус говорит нам, что благодаря тому факту, что он идет к Отцу, мы сможем исполнить то, что и он, и даже еще больше того. Это не значит, что по причине отсутствия Иисуса мы, верующие, сможем сделать все это, но значит, что благодаря творческому самопожертвованию Иисуса Отец сможет пребывать в нас так же, как пребывает в Иисусе. Именно так мы сможем творчески, без соперничества, подражать Иисусу, совершая то, что он совершал, и даже еще большее. Мы можем вовлечься в чуждое соперничеству, творческое подражание Иисусу. Иисус сам подчеркивает это, говоря:

Но Я истину говорю вам: лучше вам, чтобы Я ушел. Ибо, если Я не уйду, Утешитель не придет к вам; если же пойду, пошлю Его к вам (Ин 16:7).

Можно сказать, что творческая самоотдача вплоть до смерти дает нам возможность принять того же самого Духа, которым обладал Иисус, и Дух даст нам возможность делать то же, что Иисус, и еще более.

Тем не менее, заметьте, что это означает: небо — это не место, куда можно попасть после смерти; и неверно представлять себе дело так, что Иисусу надо было пройти через смерть, чтобы мы получили возможность соединиться с ним на небесах. То, что Иисус пошел на смерть, уже само по себе открыло для нас небо, и небо после этого уже не может пониматься как что-то, следующее после смерти и не имеющее никакого отношения к нашему нынешнему существованию. Небеса — это пребывание с Отцом, доступное тому, для кого смерть перестала быть решающим фактором. Снова мы оказываемся лицом к лицу с центральной тайной христианской веры — воскресшим Иисусом, притом воскресшим как распятый. Смерть поглощена славой (ср. 1 Кор 15:54).

Наше усыновление Богом достигается через Иисуса

Если мы начнем с общего понятия о Боге и знания о том, что Иисус называл Бога Отцом, то у нас может сложиться представление о человеке, который довольно претенциозно настаивал на своих особых отношениях с тем, кто одинаково доступен для всех людей. Такой человек, наверное, кажется похожим на любимчика учителя: весь остальной класс его ненавидит. Но в случае Иисуса дело обстоит противоположным образом. Он говорит о своем Отце так:

Никто не приходит к Отцу иначе, как чрез Меня (Ин 14:6).

Иисус учит, что не существует общего понятия о Боге, доступного для любого человека. Все имеющиеся представления о Боге ложны; причем не только ложны, но и губительны. Позиция Иисуса проиллюстрирована в дискуссии с уверовавшими в него иудеями (восьмая глава Евангелия от Иоанна). Иисус противопоставляет двух разных отцов: своего Отца и отца собеседников. Эти понятия об отцовстве радикально и несовместимо различны: одно из них описывает отца, ведущего своих детей ко лжи и убийству, несмотря на всю кажущуюся безупречность родословия. Иисус связывает этого отца с убийством Авеля Каином (Ин 8:44). Такого отца можно назвать основоположником убийства; традиционно его называют дьяволом. Дьявол понимается не как мифическое существо красного цвета, с рогами как у греческого бога Пана и с трезубцем в руке (чтобы удобнее было жарить вас), но как гораздо более страшная фигура, сатанизированный бог — кто-то, кто кажется Богом, но на самом деле является противником, обвинителем, тем, кто своими нашептываниями подговаривает к суду Линча. Иисус говорит своим оппонентам, что Бог, всегда открывавший себя народу Израиля — не тот, о ком они говорят. Их интерпретация превращает Бога в сатану; лишь интерпретация Иисуса подлинно отражает истину о Боге.

Иисус утверждает, что Отец неизвестен, он непостижим иначе как через него, и не потому, что Иисус претендует на роль учительского любимчика, но потому, что образ сатанизированного бога обусловлен смертью: пока людей формирует общество, начинающееся и заканчивающееся в смерти, они не способны познать Бога, не имеющего ничего общего со смертью. Только тот, кто не знает смерти, может показать, кем является Бог. Поэтому Иисус, когда он делает возможной веру в высшую жизненность Бога, тем самым и делает возможным усыновление Богом людей. До самоотдачи Иисуса наше усыновление Отцу было абсолютно невозможно, поскольку мы были опутаны смертью. Способность быть детьми появилась не в результате обнародования указа об усыновлении, но в результате одного человеческого творческого действия, требовавшего особой мизансцены.

Я хотел бы подчеркнуть это еще раз: Иисус пришел не для того, чтобы сказать нам, что Бог — наш Отец. Это было бы банально. Он пришел, чтобы Бог стал подлинно нашим Отцом, или скорее, чтобы создать для нас возможность стать детьми Бога. В естественном порядке это было совершенно невозможно для людей, поскольку все мы были под воздействием ошибочного понимания Бога, считая Богом фигуру двусмысленную и сатаническую. Именно поэтому Иоанн говорит об «этом мире», «князе мира» и так далее. Он имеет в виду жизнь, порожденную убивающей ложью. Прочитайте Ин 15:18-16:4, имея в виду вышесказанное, и тогда смысл следующих стихов станет яснее:

Будут отлучать вас от синагог; но приходит час, когда всякий, кто убьет вас, будет думать, что он приносит службу Богу. И это они будут делать, потому что не познали ни Отца, ни Меня (Ин 16:2-3).

Здесь разница двух типов отцовства видна с предельной ясностью: тех, кто убивает и преследует во имя «бога», и тех, кто посреди мира насилия жертвует собой ради свидетельства об абсолютной полноте жизни Бога, чуждого смерти.

Исходя из этого, мы можем поставить под сомнение универсальное понятие о Боге, которое в каких-то вежливых разговорах может проявляться фразами типа «кроме того, все мы дети Божьи». О детях какого бога идет речь? Состояние усыновленности Богу проявляется в практическом поведении: откровение о полной жизненности Бога дает человеку жить, свидетельствуя об этой полноте жизни, вести жизнь свидетеля (слово «свидетель» на греческом то же самое, что «мученик»). Такой человек скорее сам пойдет на риск быть изгнанным, чем примет участие в преследованиях другого. Важно подчеркнуть это, поскольку если мы этого не сделаем, то может слишком привыкнуть к общему понятию о Боге, которое затруднит для нас осознание того, что некоему человеку необходимо было умереть, чтобы мы смогли осознать, насколько отличен от общего понятия наш подлинный Отец и Создатель. К нему нет иного доступа, кроме как через этот процесс самопожертвования.

Послание Святого Духа

Иисус говорит своим ученикам, что он упросит Отца, и Отец пришлет им Утешителя — другого ходатая[10], отличного от Иисуса, который будет им защитником от всех обвинений (Ин 14:16). Немного погодя он говорит, что ходатай будет послан Отцом во имя Иисуса (Ин 14:26). Затем Иисус говорит, что он сам пошлет Утешителя (Ин 15:26). А вскоре после этого обращается к ученикам с такими словами:

Но Я истину говорю вам: лучше вам, чтобы Я ушел. Ибо, если Я не уйду, Утешитель не придет к вам; если же пойду, пошлю Его к вам (Ин 16:7).

И наконец, Иисус объявляет, что когда придет Дух, то прославит Иисуса, поскольку возьмет от того, что принадлежит Иисусу, и объявит это ученикам (Ин 16:14).

Это может привести нас к неверному представлению, особенно если мы слишком привязаны к нашему «небесному» пониманию посылания Святого Духа: Иисус идет на небеса после воскресения, и затем договаривается с Отцом о том, кто достоин получить Духа. Может быть, они еще поспорят там на небесах, кто будет посылать его: только сам Отец, Отец через Сына, или Сын и Отец будут посылать вместе? Пока они теряют свое время в вечности и ведут божественный спор, мы дальше не продвинемся.

Конечно, мы не будем заниматься исследованием таких вопросов. Нас интересует другое. Идея такова: Иисус, добровольно и сознательно пойдя на смерть, открыл путь к тому, чтобы его творческая самоотдача была разделена и другими. Его дарование Святого Духа не означает, что он посылает в мир какую-то дружественную нуминозную силу в качестве утешения за свое отсутствие. Скорее это его действие показывает, что благодаря тому, что Иисус совершил, он открыл возможность постоянного обновления творения. Святой Дух — это внутренняя динамика совершенного Иисусом и миссии Иисуса, посланного Отцом — его послушания, проистекающего из любви. С того момента, когда господство смерти, князем которой является обвиняющий бог, было разоблачено Иисусом и его жизнью, не подчиненной смерти, — с того самого момента мы приобрели творческую и неограниченную способность приобрести ту же самую динамику, действовавшую в Иисусе, способность совершать все то же, что он совершал, и даже большее. Все это стало возможным благодаря тому, что он ушел к Отцу.

Однако дарование Святого Духа не является невидимым, небесным событием, происходящим где-то за кулисами, как это нередко представляют. На самом деле это творческое событие происходит в истории. То, что Иисус шел на смерть, было историческим сознательным актом ниспровержения практики человеческого насилия: это был акт дарования Святого Духа. Все Евангелия в какой-то мере свидетельствуют об этом, когда говорят, что на кресте Иисус «испустил дух», то есть «выдохнул» свой дух (умер). Это значит, что Святой Дух дан нам для того, чтобы мы могли представить то же самое свидетельство об Отце. Быть сыном Отца — значит, воспроизвести то же драматическое действие (безусловно, это может происходить при бесконечно разнообразных обстоятельствах). Именно это имеет в виду Иисус, говоря:

Помните слово, которое Я сказал вам: раб не больше господина своего. Если Меня гнали, и вас будут гнать; если слово Мое соблюли, и ваше будут соблюдать. Но это всё будут делать вам за имя Моё, потому что не знают Пославшего Меня (Ин 15:20-21).

Иисус сделал возможной в качестве нормальной человеческой практики бесконечно творческую динамику своих повторяемых и продолжаемых страстей. Он не совершает это независимо от других людей: его цель в том, чтобы сделать эту божественную внутреннюю динамику присутствующей в новой истории человечества, возникшей внутри обычной человеческой истории преследований и смерти. Одна из целей посылания Святого Духа — приготовление свидетелей и текстов, которые сообщают, кем был Иисус и что он делал. Все это является частью того, что совершал Иисус, посылая Святого Духа: так люди получили доступ к новому способу действий, находясь в то же время внутри общества, управляемого старыми принципами.

Теперь обратим внимание на два элемента этой новой человеческой практики: Святой Дух как защитник и Святой Дух как тот, кто ведет к истине. То, что Святой Дух назван защитником (ходатаем) — не случайно. Термин parakletos — это судебный термин. Этот адвокат[11] освобождает людей от выдвинутых против них обвинений. Противоположность защитнику — обвинитель, прокурор. Здесь мы имеем дело с двойной динамикой миметической теории: обвинитель представляет систему мира, которому нужно убийство и изгнание для поддержания порядка и общественного спокойствия. Это необходимо для того, чтобы насилие было под контролем; причем совершающие насилие думают, что этим они служат Богу (возможно, сегодня мы можем добавить «и Америке», «и отчизне», или что-либо иное). Адвокат смотрит на суд Линча с точки зрения жертвы: он знает, что ненависть к жертве беспричинна, и постоянно объявляет о невиновности подзащитного. Он беспрестанно напоминает о подлинном событии, произошедшем в истории: об учении и деяниях Иисуса, первого защитника, и о прощении, данном Богом. В каких бы обстоятельствах последователи Иисуса ни обнаружили себя, им не нужно бояться: к ним относятся так же, как относились к Иисусу, и тот же самый защитник объявит об их невиновности, разоблачит механизм лжи и выпустит на волю. В этом изначальная функция Святого Духа: защищать. Она в точности соответствует прощению грехов и созданию детей Божьих.

Пожалуйста, обратите внимание на значение этого: прощение грехов — для учеников Иисуса то же самое, что драматическое действие страданий Христа. Чем в большей степени наше сознание поглощено высочайшей жизненностью Бога, тем более очевидными становятся для нас культурные механизмы, управляемые смертью. Но они не могут более обвинять нас; что бы ни ожидало нас, наше будущее больше не определяется этими механизмами. Наша свобода зависит от той степени, в которой мы принимаем участие в творческом драматургическом акте, реализуя в человеческой практике отказ от обвинения и изгнания других. Именно об этом, я думаю, говорил Иисус, когда учил прощать других, чтобы быть прощенными. Чем более реально и творчески мы играем роль защитника, выступая против линчующего механизма мира, тем более мы обнаруживаем, что наши воспоминания о том, что мы сделали неправильно, превращаются из обвинений, стремящихся дать нам определение, основанное на совершенном нами, пытающихся навсегда осудить нас — эти воспоминания превращаются в простое описание того, где мы прежде были.

Второй элемент связан с первым: именно судебный защитник ведет нас к полноте истины (Ин 16:13). Я надеюсь, что теперь вы понимаете внутреннюю логику этих слов Иисуса. Говоря «Он введет вас во всю истину», Иисус не хочет сказать, что чем больше мы получим Святого Духа, тем более продвинемся в усвоении секретных знаний, скрытых в недрах Бога. Также это не имеет никакого отношения к истине, которая открывает Шерлоку Холмсу имя преступника (чаще всего приходит на ум судебная модель поиска истины, где ищут человека, которого можно обвинить в чем-то). В данном случае мы имеем нечто противоположное таким моделям. Прийти к полноте истины — значит, активно и творчески преодолеть ложь, укорененную в человеческой культуре, отказаться от этой повторяющейся лживой истории. Мы уже знает, в чем состоит обман: жертва ложно обвиняется, и мы, достигая единодушия в обвинении, примиряемся. Ложь вызвана смертью, и сама также влечет смерть. В ней нет никакого творчества. Иисус ясно говорит об этом ученикам:

Еще многое имею вам сказать, но теперь вам не под силу. Когда же придет Он, Дух Истины, Он введёт вас во всю истину, ибо Он... от Моего возьмёт и возвестит вам (Ин 16:12, 13а, 14б).

Дух истины постоянно делает для нас доступным «путь к Отцу» — историческое действие Иисуса. Это дает нам возможность создавать истину как что-то новое, прекрасное, отличающееся от истории лжи мира, где мы живем, хотя и начинающееся посреди этого мира.

Творение смысла и горнило любви

Есть еще один момент, который я хотел бы здесь вкратце затронуть. Он связан с вопросом, который я старался прояснить, когда речь шла о посылании Святого Духа, а именно, об активном и творческом действии Иисуса. Оно творчески приносит в жизнь то, что можно назвать «открытым определением». Это выражение звучит как оксюморон, поскольку определение — это инструмент ограничения смысла; дав определение коровы, мы исключаем из рассмотрения овец. Открытое же определение, напротив, является творческой открытостью к разнообразию того, что начинается из одного пункта. Мы можем назвать это «гибкой парадигмой» или чем-то вроде этого. Смысл вот в чем: творческая самоотдача Иисуса вплоть до смерти открыла нам возможность вписать себя в бесконечное разнообразие различных историй, имеющих смысл, общим для которых является то, что они начинаются с творческого преодоления смерти человеком.

Это мне кажется очень важным, потому что многие из нас имеют тенденцию сводить христианскую жизнь к последовательности правил, а в качестве идеала видят такую ситуацию, когда мы все будем одинаковыми, и столь же одинаково будем поступать. Иисус, согласно 14—16 главам Евангелия от Иоанна, видит все совершенно иначе. Единообразие правил и сходство форм — это часть порядка смерти. Но Иисус, направляясь к Отцу, готовит для учеников «много обителей». Его сознание было охвачено безмерной творческой мощью Бога, и он мог представить себе огромное творческое разнообразие, которое недоступно нашему воображению, пока мы заперты в круге, созданном смертью. Мы начинаем осознавать это бесконечно творческое многообразие по мере того, как каждый из нас позволяет Отцу и Сыну обитать в себе. Слово, обозначающее место для обитания, топе, появляется впервые в начале 14-й главы:

В доме Отца Моего обителей много (Ин 14:2).

И затем оно снова встречается в Ин 14:23:

Если кто любит Меня, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему Мы придем и обитель Себе у него сотворим.

Значение фрагмента таково: идя на смерть, Иисус создает для нас возможность начать построение совершенно иной истории. Наша способность собственной жизнью сотворить эту новую историю зависит от того, насколько мы в наших обстоятельствах способны преодолеть историю смерти.

Нам дана возможность творить новый смысл и участвовать в нем. Это совсем иная история — о том, как мы открываем истину и живем в ней, как учимся преодолевать историю смерти, и о многообразных способах, которыми новая история может направлять наши жизни, прежде погруженные в повторяемые преследования и бесконечную усталость.

Я знаю, что вопрос довольно сложен, но все же посмотрим, как это можно применить, говоря о любви. Единственная заповедь Иисуса о том, что мы должны любить друг друга, представляет собой именно то, что я называю гибкой парадигмой или «открытым определением». Мне кажется, что нас часто сбивает с толку банальное использование слова «любовь». Зачастую мы интерпретируем эти слова Иисуса, отталкиваясь от общего понятия, сложившегося у нас о любви, где любовь оказывается общим термином, объединяющим страсть, привязанность, склонность, какое-то принуждение, щедрость, секс, и еще много чего. Согласно широко распространенному взгляду, Иисус говорит об особой группе отношений внутри этого общего понятия: отношений, где требуется самоотверженность, особенно если требуется спасти чью-то жизнь. Этот аспект часто вспоминают, когда речь идет о погибших и в других подобных случаях сакрализации ужасов: люди хотят почтить память своих товарищей, убитых на войне во время атаки вражеских позиций — подвергших себя риску, и даже пошедших на смерть, принеся «величайшую жертву».

Я позволю себе выразить здесь свое несогласие, нисколько не пытаясь умалить достоинства тех молодых людей, которых вело то, о чем английский поэт сказал:

Старая ложь: dulce et decorum pro patria mori[12].

Иисус не имеет в виду какое-то подмножество значений общего термина «любовь». Напротив, он создает новое определение любви. Мы можем перефразировать Ин 14:23 следующим образом:

Человек любит меня, если позволяет своему сознанию и своим поступкам выйти за пределы культуры, погруженной в смерть. Преодоление культуры, в которой человек родился, возможно — благодаря тому» что я сделал и чему учил; если вы сделаете это, то значит любите меня. Через совершение этого живая и творческая самоотдача моего Отца сотворит в вас обитель, и тогда Отец и я сделаем вас активными, осязаемыми, творческими участниками нашего сотворения истории во многообразии, не знающем смерти.

Затем Иисус подчеркивает то, что я назвал открытым определением, провозглашая бесконечно разнообразную гибкую парадигму:

Это — заповедь Моя: да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Больше той любви никто не имеет, как кто душу свою положит за друзей своих. Вы друзья Мои, если делаете то, что Я заповедую вам(Ин 15:12-14).

Заповедь — это то, чему мы должны научиться подражать гибко и творчески, делая то же, что делал Иисус. Теперь обратите внимание на то, что обычно упускают из виду, когда в крайне нравоучительном и высокопарном тоне обращаются к этим стихам Евангелия. Иисус дает нам открытое определение, гибкую парадигму любви как пожертвования жизнью за своих друзей. При этом Иисус вовсе не совершает торжественного жеста отречения, чтобы другие могли жить. Сразу за словами «за своих друзей» следует фраза: вы мои друзья, если делаете то, что я вам заповедал.

Смысл того, что говорит Иисус: «Я иду на смерть, чтобы для вас стала возможна модель творческого поведения, не определяемого смертью. С этих пор единственной заповедью для вас будет жить, творчески преодолевая смерть, показывая, что вы готовы умереть, поскольку не подчиняетесь смерти, и этим вы сделаете для ваших друзей возможным такое же поведение. Они будут вашими друзьями настолько, насколько они смогут воспринять ваши творческие действия и жить, не подчиняясь закону смерти. Они должны будут расширить свое осознание так же, как и вы, и они тогда смогут вступить в эту творческую жизнь, не ограниченную смертью».

Именно об этом говорил Иисус, Если мы не затемним его слова мифом о священном отречении, то увидим, что он говорит ученикам о том, что теперь уже они его друзья, а не слуги, потому что он сказал им о том, что узнал от Отца. Они узнали его всецело живую жизнь. Все это дает им силу идти и принести плод. Заповедь любви не имеет ничего общего с приказом совершать насилие над нашими чувствами, хотя именно так это нередко понимают, делая, таким образом, из этой заповеди гротескную пародию на христианство. Эта заповедь заключается в том, чтобы создать реальную человеческую историю, которой можно подражать, жить такой жизнью, которая обрела силу благодаря сознанию, не подчиненному смерти, и разными способами следовать человеческой истории, сотворенной и прожитой Иисусом.

Я приношу свои извинения, если изложенное мною было сложным для понимания, но мне хотелось подчеркнуть, что дарование Иисусом Святого Духа — это объявление им гибкой парадигмы и открытого определения, раскрывающего подлинный смысл и истину посредством предоставления нам возможности творчески жить в многообразии различных историй, укорененных в одной и той же уникальной истории самоотдачи вплоть до смерти. Только так я смог обнаружить смысл в языке Иоанна[13].

Раскрытие творения

В том, как Иоанн понимал мышление Иисуса, есть и еще одно измерение, менее очевидное, но очень важное. Это близко к тому, что мы назвали новым взглядом на знакомые вещи. На протяжении всего Евангелия Иоанн разбрасывает Намеки на то, о чем говорил в прологе: что Бог сотворил мир со Христом и через Христа. Особо ярко подчеркнуто это в сцене, описывающей работу Иисуса в субботу. Там приведено объяснение субботней работы Иисуса, которого мы не находим в других Евангелиях. Иисус отвечает:

Отец Мой доныне делает, и Я делаю (Ин 5:17). Теперь обратите внимание на следующее: это не тот очевидный ответ, который могли бы дать «благоразумные люди», имеющие общее понятие о Боге, который, несомненно, всегда работает (почему бы тогда и нам не работать?). Нет, здесь все гораздо глубже. Иисус недвусмысленно отрицает, что Бог покоится в субботу, противореча этим книге Бытия. Бог полон творческой жизни, он постоянно творит, действуя из любви. А потому установление субботы, хотя и важное для того, чтобы люди могли отдыхать, является символом творения еще не завершенного, не достигшего полноты. Поэтому Иисус тоже работает, то есть приводит творение к завершенности, исцеляя I людей в субботу. Он делает это не только для того, чтобы помочь людям, но и для того, чтобы сотворить знаки. Знаки — это реальные действия, указывающие на что-то большее, чем они сами. Они указывают на реальные дела, совершаемые Иисусом посредством его творческой самоотдачи вплоть до смерти, и дают нам образец для подражания. Подражание Иисусу дает возможность исполнения истории, приведения ее к совершению.

Сейчас рассмотрим историю об исцелении слепорожденного в девятой главе Иоанна. Человек родился слепым, а это значит, что для него творение не достигло завершенности. В субботу Иисус завершает процесс творения, прославляя тем самым Бога. Тот, кто раньше был слепым, провозглашает не больше и не меньше, чем следующее (в этом отрывке изысканный стиль Иоанна доставляет огромное наслаждение читателю, во всяком случае — мне): От века (ek tou aionos) не было слышно, чтобы кто открыл глаза слепорожденному (Ин 9:32).

Именно так: Иисус завершает то, чего недоставало в начале творения. Здесь мы видим даже не столько подарок слепому, сколько знамение для всех: это ясно из хода последовавшей затем дискуссии между Иисусом и фарисеями, присутствовавшими при встрече Иисуса со слепцом (теперь уже зрячим). Иисус говорит, что те, кто осознает свою слепоту, прозреют, а те, кто считает себя зрячими — участвуют в механизме изгнания (они прогнали из синагоги бывшего слепца) и не видят абсолютно ничего.

Иисус настаивает на том, что его труды свидетельствуют: он пришел от Отца. Он говорит это тем, кто собирает камни для того, чтобы убить его (Ин 10:31-39). Чтобы мы поняли, о чем говорит им Иисус, нам необходимо понять, что дела Иисуса свидетельствуют об Отце. Иисус не говорит: «Посмотрите, я сделал много добрых дел, и это значит, что я святой»; скорее он говорит так: «Посмотрите на то, что я делаю — таких дел не способен совершить никто, кроме Творца всех вещей. Даже если я вам не нравлюсь, посмотрите на эти творческие дела и знамения. Кто еще, кроме Создателя, может это делать? Это значит, что Он работает через меня, и потому подтверждает тот факт, что я — надежный представитель Бога».

То, что люди ненавидят Иисуса и стараются от него избавиться даже несмотря на то, что видели его дела, подразумевает, что им не просто некомфортно от общения с Иисусом. Это значит, что они закоснели в своем глубоком отвращении к творению как таковому. Они цепляются за пустую, бесполезную и отмершую форму незаконченного творения, они сопротивляются тому, чтобы творение в них достигло полноты. Когда творение достигает полноты, то человек надежным и совершенным образом становится радостно-творческим, он следует тому, что мы описали в разделе о «гибкой парадигме».

Когда Иисус говорит о рождающей женщине (Ин 16:20-21), имея в виду свой путь к смерти, то Иоанн вкладывает в его уста ту же самую метафору, которую Павел использует в описании всего творения, страдающего, ожидая явления детей Божьих (Рим 8:18-23). Самопожертвование Иисуса завершает творение, после него творение оказывается в ситуации рождения. Тогда и мы, все еще окруженные порядком смерти, но творчески подражая Иисусу, можем достичь состояния полностью сотворенных творений, стать такими, какими Бог всегда хотел нас видеть. А вместе с нами достигнет завершенности и все творение в целом. На это указывают последние слова Иисуса на кресте согласно Евангелию от Иоанна: tetelestai, что значит «совершилось», «завершено». Это означает, что само творение приведено к завершению самопожертвованием Иисуса, и этим для нас открыт творческий путь, идя по которому, мы можем соучаствовать в сотворении. Отсюда понятно, почему воскресение Иисуса произошло в первый день недели, причем в саду. Творение началось вновь — творение, обозначенное опустевшим гробом.

Я подчеркиваю этот момент, на который Иоанн указал лишь намеком, поскольку прежде, чем мы подойдем к раскрытию эсхатологического осознания, нам надо преодолеть представление об Иисусе, которого влекут к необязательной, случайной смерти. Иоанн понимает, что видение Иисуса было абсолютно экстраординарным, его сознание было полностью захвачено Богом: благодаря этому он в качестве человека смог внести завершающий штрих в божественное сотворение. Этот штрих представляет собой творческое постижение пути, на котором мы — остальное человечество — можем быть освобождены от того, что кажется необходимо присущим нашей природе, то есть от смертности и от подчиненности нашего существования смерти. Иоанн также дает очень важное указание на то, как сам Иисус понимал то, что он делает: евангелист говорит о радости Иисуса. Иисус радостно приближается ко своей смерти. Его творящие деяния торжественны и даже могут показаться пугающими. Возможно, он трепетал, и даже пот его был как кровь, но все это воспринималось в радости тем, чье сознание было сосредоточено на неистощимой творящей радости. Эту радость он хотел передать и своим ученикам:

Теперь же к Тебе иду, и говорю это в мире, чтобы радость Моя в них была полна (Ин 17:13).

Он уже до этого сказал ученикам, что после того, как они увидят его воскресшим, то возрадуются, и этой радости уже ни* кто не отнимет (Ин 16:22). Эта радость, так же как и покой, который дает Иисус, и который не может дать мир, проистекает из сосредоточения сознания на наивысшей жизненности чуждого смерти Бога. Такое сосредоточение сознания стало возможным после того, как Иисус своим принятием смерти открыл для подвластных смерти людей путь к соучастию в творящей любви и жизни. Иоанн — не единственный, кто свидетельствует об этом. Мы уже читали строки из Послания к Евреям:

... Будем с терпением проходить предлежащее нам поприще, взирая на Начальника и Совершителя веры, Иисуса, Который, вместо предлежавшей Ему радости, претерпел крест, пренебрегши посрамление, и воссел по правую сторону престола Божия (Евр 12:1 -2).

Заключение

Мы увидели, как Иоанн понимал осознание Иисусом значения его собственных деяний. Также мы рассмотрели то понимание, которое стало доступно для апостольской группы после избавления от представления о Боге, вовлеченном в насилие, и по мере осмысления того, что Бог посредством творческого акта любви, которую можно понять только благодаря конкретной истории Иисуса, подлинно дал себя познать. Эта конкретная история была прожита и представлена нам Иисусом, тем самым открывшим нам доступ к Богу. Любовь Бога к Иисусу и к нам состояла в послании Иисуса: можно сказать, что Бог добровольно и намеренно стал источником самоотдачи Иисуса. Любовь Иисуса к Отцу состояла в послушании Ему, а послушание заключалось в истинном подражании бессмертной жизненности Бога и представлении ее в человеческой лш-зансцене посреди царства, принадлежащего смерти (ср. Ин 14:31). Я говорю об этом потому, что это дает нам возможность рассмотреть еще один момент, когда мы переходим к изучению эсхатологического сознания: это сосредоточенность сознания Иисуса на бессмертной жизненности Бога. Любовь Бога, прежде всего, не может быть понята (хотя мы нередко пытаемся это сделать), как некое страстное сердцебиение или общее излияние блага. Ее суть в том, что она дает людям возможность жить по-особенному. Возможно, иногда это of-личается от наших ожиданий. Мы хотели бы быть любимыми, хотели бы, чтобы о нас заботились, говорили нам, что все хорошо, что мы очень хорошие. Мы хотели бы чувствовать себя хорошо в той ситуации, в которой мы окажемся. Но Иисус не так понимал любовь.

Кажется, что он настаивает на том, чтобы случилось что-то, не соответствующее нашим желаниям. Это подобно тому, как если бы корабль отправился в ином направлении, чем мы ожидали. Нельзя сказать, что Иисус утешает нас, примиряя нас с нашей мелкой и трусливой идентичностью. Скорее, он дает нам средства к тому, чтобы принять участие в ином действии, которое требует от нас стать чем-то отличным от того, чем мы, по нашему мнению, являемся. В свете этого мы в следующей главе постараемся рассмотреть, каким образом Иисус проповедует Царство, а также обратим внимание на то, как возникает церковь.

Глава 4 Отверзшиеся небеса и Царство, которого не ждали

В предыдущей главе мы видели, каким образом Иоанн понимал творческое видение Иисуса, пошедшего на смерть ради того, чтобы у нас появилась возможность следовать за ним, создавая историю богатого разнообразия, завершающего сотворение. Иными словами, мы видели, как Иисус инициировал новую практику, которой предстояло стать нашим постоянным и свободным новым творением истории Иисуса. То, что делал Иисус, также можно описать как принесение им Царства, или назвать это основанием церкви.

Я хотел бы особо отметить одно затрудняющее обстоятельство, которое трудно сформулировать, но которое кажется мне очень важным: проект Иисуса — очень необычный, какой-то странный. Это мы видели в случае Иоанна, который, возможно, является богословом, наиболее полно понявшим то, что осталось упущено в других текстах апостольского свидетельства. Дело в том, что Отец Иисуса не известен никому, и узнать Его непросто. Эта трудность возникает не из-за того, что Отец так уж скрытен. Она обусловлена нашим пониманием, образованием, мышлением, подчиненными смерти и ее последствиям. Это значит, что Божью любовь понять непросто, поскольку она не всегда совпадает с тем, чего мы желаем — и не из-за того, что любовь эта настолько причудлива, но из-за того, что наши желания и стремления искажены влиянием смерти. Именно поэтому может оказаться, что осуществление проекта любви Отца, то есть завершение творения, пройдет мимо нас — если мы не научимся искать этой любви и находить, вглядываясь пристально, иначе, чем мы смотрим обычно.

Попробуем разобраться в этом ощущении странности и необычности. Попытаемся понять что-либо в правилах игры, в которой мы можем принять участие: в осуществлении нового неба и новой земли. Это подобно освоению правил грамматики, необходимых для того, чтобы мы смогли написать истории наших жизней как иную историю, отличную от истории мирового насилия. Иисус не ограничил себя некоторым упорядочением смерти, которое отвело бы от нас ее жало; он оставил нам возможности обогатить наше творение новой историей. Эти возможности открывают нам как проект, который осуществлял Иисус, так и те трудности, которые стоят на пути нашего вступления в вышеупомянутую игру.

Отверзшиеся небеса

Теперь мы рассмотрим три разных истории и попробуем понять, куца они могут нас привести. Вначале обратимся к истории из Евангелия от Иоанна, когда Иисус призывает тех, кто должен будет стать его свидетелями и сопровождать его во время его трудов, а впоследствии возвестить благую весть остальным людям. Он обращается к человеку по имени На-фанаил. Нафанаил — хороший израильтянин, немного ворчливый и недоверчивый, как показывают его слова «разве из Назарета может быть что-нибудь доброе?» (Ин 1:46). Однако он идет вместе с Филиппом, чтобы встретиться с Иисусом, который скажет ему, что Нафанаил — истинный израильтянин, то есть сын Израиля, в котором нет и тени притворства. Нафанаил спрашивает Иисуса, почему он так говорит. Иисус отвечает, что видел его под смоковницей перед тем, как Филипп позвал его, и Нафанаил сразу провозглашает, что Иисус — царь Израиля (что является мессианским титулом). Иисус удивлен^ что Нафанаил так быстро распознал это, и говорит, что тому предстоит увидеть еще более великое, добавляя:

... истинно, истинно говорю вам: увидите небо отверстым, и ангелов Божиих восходящих и нисходящих на Сына Человеческого (Ин 1:51).

Мы помним, на что указывают эти слова: они отсылают к Иакову, первому истинному Израилю, который заснул и во сне видел лестницу и ангелов Божиих, спускающихся и поднимающихся по ней (Быт 28:11). И теперь истинному сыну Израиля обещан тот же самый опыт, но с одним различием: уже не говорится о лестнице, соединяющей небо и землю, но теперь этой лестницей Иакова является Сын Человеческий, то есть Иисус.

В самом начале своего публичного служения Иисус в тех словах, которые мы прочли, объясняет группе свидетелей то, что сам он станет центральным моментом их опыта: следуя за ним, они научатся видеть открывшиеся небеса и ангелов, спускающихся и поднимающихся к Иисусу. В одной лишь строке дано объяснение всего проекта Иисуса, всего, о чем мы говорили. Открывшиеся небеса дадут доступ к Отцу, не знающему смерти, к присутствию Иисуса как воскресшей жертвы. Благодаря Иисусу небеса остаются открытыми, и поток небесного изобилия достигает тех, кто получил доступ к Отцу.

Другой момент апостольского свидетельства мы находим в Деяниях Апостолов, когда после Вознесения Стефан защищается перед Синедрионом. Его защита заключается в попытке по-новому пересказать историю Израиля — можно сказать, в ревизионистском пересмотре этой истории. Эта попытка не понравилась поборникам традиции, сплоченным вокруг официальной истории. Стефан рассказывает ту историю, которая была известна всем, но делает это с новой точки зрения, которая стала доступна лишь после того, как Святой Дух позволил увидеть в новом свете историю линчевания жертвы. Чем закончилась попытка Стефана — понятно; мы все хорошо знаем это. Интересна здесь последняя строка истории, предшествующая описанию линчевания:

И я увидел небо новое и землю новую; ибо прежнее небо и прежняя земля ушли, и моря уже нет. И я увидел город святой, новый Иерусалим, сходящий с неба от Бога, приготовленный словно невеста, украшенная для мужа своего... И храма я не уввдел в нем; ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне, чтобы они светили ему; ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец (Откр 21:1-2, 22-23).

Его слушатели отреагировали так, как этого и можно было ожидать: они услышали явное богохульство, поскольку здесь дано новое определение Бога, включающее в себя мертвого человека. Поэтому они заткнули свои уши и громко закричали, чтобы не слышать богохульства, а затем кинулись на Стефана и убили его.

Лука здесь пишет как голливудский сценарист, и если бы его Деяния были экранизированы, то мы могли бы увидеть сцену, когда Стефан устремляет взор к небу. Он стоит посреди ревущего Синедриона, окутанный неземным светом; слышны сладостные небесные хоры, и затем наступает момент мученичества. Должно быть, это было бы захватывающе... но я не думаю, что все дело в этом. Важнее понять, что со Стефаном произошло то, что Иисус обещал Нафанаилу: он увидел открывшиеся небеса и все остальное. Начало этому было положено Вознесением. Не только последние минуты Стефана были освещены этим чудесным светом, но сам этот свет был тем, что позволило Стефану рассказать первосвященнику и людям, бывшим в Синедрионе, ту историю, которую он рассказал. Стефан жил, обладая этим ведением; он смог не только рассказать новую историю, которая сделала возможным воскресение жертвы, но и подлинно жил этой историей, жил до самого конца — так, как если бы смерти не было. Он даже смог сыграть до конца свою роль верного подражателя Иисуса (и это также было божественным творением), молясь о том, чтобы его смерть не была вменена в вину его убийцам. Именно так: он завершил свое собственное сотворение, в своем последнем поступке отделив себя от истории насилия этого мира, преодолев ее без гнева, без желания мести.

Его первое свидетельство церковь по праву называет первомученичеством[14]. Он засвидетельствовал преизобильную полноту жизни Бога, открытую в умершей и воскресшей жертве, а также силу, которой эта жертва раскрывает небеса.

Завершает апостольское свидетельство одна из самых удивительных книг среди всех, что когда-либо были записаны. Я надеюсь» что теперь, прочитав все, что было написано выше, мы сможем по-новому посмотреть на эту книгу. Это — продолжительное размышление об открывшихся небесах, в центре которых находится трон Бога и закланный агнец, кому единственному подобает открыть книгу и снять с нее печати (а это и есть ключ к подлинной истории всего). Можно сказать, что книга эта вся сконцентрирована на видении, которое было обещано Нафанаилу, и которым жил Стефан. Я хотел бы обратить ваше внимание на фрагменты, находящиеся ближе к концу Откровения, где тайнозритель говорит следующее:

И я увидел небо новое и землю новую; ибо прежнее небо и прежняя земля ушли, и моря уже нет. И я увидел город святой, новый Иерусалим, сходящий с неба от Бога, приготовленный словно невеста, украшенная для мужа своего... И храма я не увидел в нем; ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне, чтобы они светили ему; ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец (Откр 21:1-2,22-23).

Я надеюсь, что понятно, о чем мы говорим: учитывая различия литературного подхода, это — то же самое видение, о котором Иисус говорил Нафанаилу, и которое узрел Стефан. Но тут есть еще и дальнейшее развитие, и притом важное (не только в смысле наполненности видения всеми видами славы). Хотя в книге Откровения и нет недостатка в ангелах, здесь ангелов заменил Новый Иерусалим, спускающийся с небес. Центром города является не храм (в отличие от земного Иерусалима, разрушенного ко времени написания текста), но сам Бог и его свет, освещающий город посредством Агнца (конечно же, закланного). Можно сказать, что воскресший Иисус здесь — посредник Божьего света, и тот, благодаря кому открываются небеса. При этом мы имеем здесь отнюдь не индивидуальное видение, имеющего целью утешение принимающего мученичество, но целый город, спускающийся с небес. Здесь церковь является коллективным живым существом, исходящим из бреши в небе, она нисходит от Бога, и это стало возможно благодаря воскресшей жертве.

Посмотрим на прогресс, наблюдаемый в трех наших историях о небесах. Сначала мы видели избрание свидетеля, которому предстоит увидеть открывшиеся небеса — это один из спутников Иисуса, избранный, чтобы свидетельствовать о том, что сотворил Иисус, и о том, как он жил. Затем видели «обычного христианина», который не был апостолом, но научился тому, как творить свою собственную новую историю, озаренную светом воскресшей жертвы. И, наконец, мы смогли осознать, что весь проект, начатый Иисусом, заключается в нисхождении новой коллективной истории, сотканной из множества разных историй людей, позволивших Богу осветить себя посредством закланного Агнца — истории тех, кто, говоря возвышенным языком тайновидца, убелил свои одежды кровью Агнца.

Апостол, обычный христианин и вся церковь — все сосредоточено на небесах, открытых кровью воскресшей жертвы, восседающей по правую руку Бога. Что это может сказать нам о том, что совершал Иисус и как он сам понимал свое дело?

Проповедь Царства

В начале Евангелий от Матфея и Марка Иисус приступает к проповеди. То, что он говорит, кажется простым:

Исполнились сроки, и близко Царство Божие; кайтесь и веруйте в Евангелие (Мк 1:15).

Во-первых, он объявляет о приближении Царства Божьего и творит знамения. В то же самое время он начинает избирать людей, которые будут его свидетелями. Он выбрал двенадцать. Данный факт дает нам понять, что он сам думал о своей миссии: он символически основывает новый Израиль с его двенадцатью коленами. Это очень важно отметить, потому что число 12 постоянно подчеркивается вплоть до Пятидесятницы. Те, кто был избран, понимали, что их выбрали для восстановления Царства Израиля: именно поэтому они спрашивают Иисуса перед его Вознесением, не сейчас ли Иисус восстановит Царство Израиля (Деян 1:6). Сразу досле Вознесения, перед Пятидесятницей, они избрали Матфия, чтобы восполнить число двенадцати апостолов, уменьшившееся после ухода Иуды. Их критерий выбора был таков: апостол должен быть одним из тех, кто был вместе с Иисусом и двенадцатью первыми свидетелями в период общественного служения Иисуса и вплоть до Вознесения. То есть они исходили из того, что Иисус намеревался основать некий новый, символический Израиль, и осуществить это можно, обеспечив присутствие людей, которые пережили весь процесс перемены ума и сердца благодаря служению Иисуса, его страданиям и присутствию в качестве воскресшей жертвы.

Скажем с определенностью: что бы Иисус сам не думал о своей миссии, он определенно не хотел, чтобы ее смысл остался загадкой; он говорил на том языке, который люди понимали, использовал имевшиеся ожидания и символы, которые должны были сделать для людей понятным то, что он собирался сделать. И теперь обратите внимание на следующее: он оставил нечто вроде инструкции или определенных правил грамматики, дающих возможность прочитать о том, что он делал. Эти правила грамматики указывают на то, что я назвал «переворотом изнутри». Иисус не говорит: «Царство небесное столь неописуемо и таинственно, что невозможно выразить его человеческим языком, поэтому я оставляю вас жить в смутных поисках, и смысл этой жизни вы поймете только в жизни будущей». Не говорит он и так: «Царство Божие — это завершение Израиля, который вы все знаете и любите, со всеми его надеждами и ожиданиями». Несомненно, вы узнали обе эти тенденции: они те же, о которых мы говорили, размышляя о принципе аналогии в первой главе. В конце данной главы мы еще вернемся к этой теме.

Иисус совершает что-то странное, и он использует язык Израиля и его традиции. Поэтому есть некоторое соответствие между его человеческой историей (историей человека, преодолевающего историю человеческого насилия) и небесной историей, которую он начинает. Однако то, что Иисус делает, не следует слишком полно отождествлять сэтой историей. Вопрос апостолов в Деяниях показывает, что они склонялись (как добрые протокатолики) к тому, чтобы слишком тесно идентифицировать историю Израиля — с историей нового Израиля, и то, представителями чего они были — с небесами. Можно сказать так: они еще не осознали тот элемент необычности и ошеломляющей незащищенности, который заключался в создании того, что позднее назовут церковью.

Не так обстояло дело с Иисусом. Он на самом деле проповедовал о пришествии чего-то, что было очень странно для слушателей. Именно поэтому он проповедовал притчами. Пожалуйста, обратите внимание на данное им объяснение того, почему он учит в притчах. Он цитирует пророка Исайю, говоря:

«Слухом будете слышать, и не уразумеете; и глазами глядеть
будете, и не увидите; ибо ожирело сердце народа этого, и
ушами они едва слышат, и глаза свои они закрыли, чтобы не
увидеть глазами и ушами не услышать и сердцем не уразуметь
и не обратиться. И Я исцелю их» (Мф 13:14-15, цитата из Ис
6:9-10;ср.Мк4:12 и Лк8:9-10).

Именно так обстоит дело: невозможно дать прямого описания Царства, потому что умы людей отупели. Этого и следовало ожидать, исходя из всего, что мы видели: человеческое существование, включая и наше собственное, подчинено смерти.

Остановимся ненадолго, чтобы посмотреть, в чем заключается это обучение с помощью притч. Притчи — блистательные маленькие истории, сотворенные Иисусом. Их цель состоит в том, чтобы помочь людям преодолеть их способ бытия, глухой в отношении Бога и его плана. Заметьте, однако, что притчи — это обоюдоострое оружие, и могут интерпретироваться по-разному. Большую часть их вполне можно интерпретировать как рассказ о жестоком Боге: будучи поняты таким образом, притчи только усиливают обычный для людей способ мышления и мешают им продвинуться вперед. Такое прочтение притч я назвал бы «жестокосердным». В то же время вполне возможно прочесть те же самые притчи как требование преодолеть такое мышление. Из этого следует, что есть интерпретация тех, кто уже понимает, и в результате такого прочтения их понимание экспоненциально возрастает, и есть другая интерпретация — тех, кто не понимает, и из-за нее даже то малое, что они понимали, утрачивается, а они еще более запутываются в понимании божественных вещей[15]. Нам будет мало пользы от беспокойства относительно возможности элитаризма со стороны Иисуса: по сути дела, здесь и есть элитаризм. Снова и снова Иисус говорит: много званых, но мало избранных; или: тому, кто имеет много, еще дано будет, а у того, у кого мало, отнимется даже то, что он имеет. Иисус как проповедник ·— отнюдь не популист!

Чтобы лучше пояснить, что я имею в виду, приведу притчу из Мф 13:47-50.

Еще подобно Царство Небесное большой сети, закинутой в море и собравшей рыб всякого рода. Когда она наполнилась, ее вытащили на берег и, сев, собрали хорошее в сосуды, а плохое выбросили вон. Так будет в конце века: выйдут ангелы и отделят злых от праведных и бросят их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов.

Сначала скажем о том прочтении притчи, которое всем вам известно и вполне допустимо: в церкви есть разные люди, как плохие, так и хорошие; когда они переступают порог смерти, происходит великое разделение их Богом, и те, кто заслужил наказание, получают его. Но действительно ли Иисус хотел сказать что-то подобное этому? Нуждались ли те, с кем он говорил, в пугающих историях о загробном существовании? Нужно ли в любой притче Иисуса искать «инсайдерскую информацию» о том, что будет в конце? Лично я в этом сомневаюсь. Мне кажется, что метод Иисуса был более интересным. Я думаю, что он принял как данность некое представление людей о Боге и попытался потрясти его изнутри. Он очень хорошо понимал, что если бы он сразу начал говорить о Боге все, чтохотел сказать, то люди стали бы возражать ему, цитируя тексты противоположного смысла, и разговор ушел бы в бесконечные циклы аргументации и контраргументации. Поэтому он принял решение работать «на вражеской территории», приспосабливаясь к представлениям своих слушателей, и как бы закладывал нечто вроде бомбы с часовым механизмом, которая должна в свое время взорваться и изменить эти представления.

Говоря о процитированной выше притче, надо спросить себя; что если она не дает информацию о конце, а учит о том, как надо жить здесь и сейчас, во времени, предшествующем концу? В таком случае роль ее совсем иная. Тогда она не рассказывает о подробностях посмертного суда, а говорит, что до смерти человека не следует производить никакого суда. Когда Иисус говорит: «Там будет плач и скрежет зубов», мы не должны рассматривать это как угрозу, но нам следует понимать это так: «Оставьте другому возможность приговорить к плачу и скрежету зубов. Пусть это будет не здесь, но там. Не выносите никакого осуждения, не разделяйте плохих и хороших людей сейчас. Если вы не делаете этого, то принимаете участие в построении Царства». Полезно было бы заново прочитать и остальные притчи согласно этой формуле. В нашей книге мы рассмотрим также притчу об овцах и козлищах, а пока что ограничимся только этим примером. Пожалуйста, обратите внимание на то, в чем заключается метод Иисуса: он мало-помалу осуществляет ниспровержение привычного образа мыслей, действуя изнутри него — ради того, чтобы постепенно открывать нам горизонт восприятия Бога и его путей такими, каковы они есть.

Посмотрим на притчу другого типа: Иисус говорит слушателям, что Царство небесное подобно женщине, которая замесила три меры теста, и ждет, пока оно поднимется (Мф 13:33). Интересно здесь использование слова «закваска», поскольку в других случаях Иисус сообщает ученикам о том, что следует опасаться закваски фарисейской и саддукейской (Мф 16:6). Я полагаю, что Иисус говорит следующее: то, что он приносит, то есть Благая Весть о Боге, провозглашающем невиновность жертвы, послужит закваской, которая малопомалу начнет производить изменения во всем человеческом обществе, так что вся жизнь людей окажется пропитана и скреплена ею. А закваска фарисейская и садпукейская создает человеческое общество, вроде бы исходящее из кажущегося блага, но на самом деле она лишь маскирует насилие преследований, и ни к чему не ведет, кроме внешне благочестивого сохранения текущего положения вещей.

Сходна с предыдущей и притча о горчичном зерне. Иисус говорит, что знамение, которое он даст своим принятием смерти, хотя и не будет выглядеть очень многообещающим, тем не менее принесет грандиозные результаты в смысле социальной структуры: так что даже птицы, которые обыкновенно склевывают все попадающиеся им зерна, станут вить гнезда в ветвях этого дерева. То, чему Иисус дает существование, окажет гостеприимство даже тем, кто прежде были его главными врагами: и все это произошло! Не подлежит сомнению, что мы живем в обществе, которое гордится тем, что дает место для жизни даже своим противникам, которое предлагает целый рад льгот для людей, не желающих иметь ничего общего с христианской религией, и более того, борющихся против нее, но при этом сохраняющих все преимущества жизни, основанной на допущении невиновности жертвы.

Обратите внимание на то, что все это не имеет никакого отношения к морализму: это вполне реалистическое объяснение социальных перемен, произошедших в обществе, где постепенно, незаметно, была принята интерпретация Иисуса, говорящая о невиновности жертвы. Можно сказать, что Иисус очень долго объясняет смысл того, что он делает: только сейчас нам это становится понятно. Насколько же менее это было понятно до его смерти и воскресения! Но давайте продолжим наш разговор о необычности Царства.

Потрясение

Необычность Царства видна не только из притч, долговременное значение которых мы рассмотрим в следующей главе, но также и из отношения Иисуса к своим последователям. Помимо выбора двенадцати, являющегося вторжением внутрь старой историй Израиля низвергающей новой истории, мы можем указать несколько примеров того, как Царство поражает и потрясает людей. Обратимся к рассказам о тех людях, которые выразили желание следовать за Иисусом. Книжник говорит, что готов идти за ним, «куда бы Ты ни пошел» (Мф 8:19). Иисус отвечает, что Сыну человеческому негде и голову приклонить. Я не думаю, что Иисус здесь хочет испытать книжника, как бы говоря: «Хорошо, можешь идти за мной, но учти, что часто ты будешь попадать в такие ситуации, когда не сможешь найти место для ночлега». Мне кажется, что выражение «Сын человеческий», цитирующее книгу Даниила 7:13 (а мы помним, что там речь идет о раскрывшихся небесах и о человеке на облаках рядом с Ветхими днями), предполагает несколько другой смысл слов Иисуса. Иисус говорит: «Если ты думаешь следовать за мною, то не рассчитывай, что я приведу тебя в какое-то безопасное место; не ожидай чего-то подобного. Следующий за Сыном человеческим вообще не имеет своего места: в любом месте, где он (или она) окажется, ему нужно творить новую историю, нисходящую из открывшихся небес. Эта история означает, что ни одно место не будет местом этого человека, поскольку сама история, приходящая с небес, — это история бездомного человека, которому не может быть места внутри мира человеческого насилия». Еще один ученик говорит Иисусу:

Господи, позволь мне прежде пойти и похоронить отца моего. Но Иисус говорит ему: следуй за Мною и предоставь мертвым хоронить своих мертвых (Мф 8:21-22).

Мы можем себе представить, как должен был оказаться этот ученик ошарашен подобным ответом. В самом деле, насколько же это звучи

Поиск по сайту: