Личностный элемент – самохарактеристика агитатора

Вводные замечания

Для фашистского фюрера характерна склонность к болтливым заявлениям о собственной персоне. Либеральные и леворадикальные пропагандисты, напротив, склонны к тому, чтобы ради «объективных» интересов, к которым они апеллируют, избегать намеков на частную жизнь: либерал – чтобы продемонстрировать деловитость и компетенцию, левый радикал – чтобы не подвергать сомнению свою коллективистскую позицию. В то время как такая «обезличенность» по праву обоснована в объективных условиях индустриального общества, то в отношении публики оратора она проявляет явные слабости. Отрыв от собственного Я, как того требует любая объективная дискуссия, предполагает наличие интеллектуальной свободы и силы, которые вряд ли имеются среди масс современных людей. Кроме того, «холодность», присущая объективной аргументации, усиливает чувство отчаяния и одиночества, из-за которых страдает в принципе каждый индивид и которых он стремится избежать, когда слушает публичные речи. Фашисты это поняли, их язык личностен. Он не только затрагивает непосредственные интересы своих последователей, но и включает часто персональную сферу оратора, который, как кажется, доверяется своему слушателю и преодолевает пропасть между людьми.

Однако имеются еще более специфические причины для применения этого метода, который, даже если он часто подпитывается тщеславием вождя, хорошо рассчитан и, несмотря на очевидный «субъективизм», является частью весьма объективной системы пропагандистской практики. Чем безличнее наш общественный порядок, тем более значимым становится индивидуализм как идеология. Чем энергичнее отдельный человек низводится до простого колесика в механизме, тем настойчивее должна быть подчеркнута, как компенсация за его бессилие, идея его неповторимости, автономии и значимости. Так как это может произойти не в индивидуальной, а в достаточно общей и абстрактной форме, то оно выполняется заместителем фюрера. В этом часть тайны тотального вождизма, его свиты – создать перед глазами последователей картину независимого характера, иметь который в действительности им не дано.

Далее, самопропаганда вождя фашистов – это своего рода трюк доверия. Хотя иногда он и восхваляет себя, а в решающие моменты может даже обманывать, он предпочитает, особенно пока не достиг решающей власти, оставлять в стороне тему своей непреодолимой силы. Он заверяет, что он «такой же человек», т. е. такой же слабый, как и его будущие сторонники. Самой по себе идеи силы и авторитета недостаточно, чтобы объяснить силу притяжения фашистских главарей, а скорее важно представление, что слабый может стать сильным, если он пожертвует свою жизнь «движению», «делу», «крестовому походу» или еще чему-то. С амбивалентной ссылкой на собственную личность, как одновременно человеческую и сверхчеловеческую, слабую и сильную, близкую и далекую, он дает модель для установки, которую он хочет закрепить среди своих слушателей.

Признания, правдивые или лицемерные, выполняют, кроме того, цель удовлетворить любопытство публики – универсальный признак сегодняшнего массового общества. Его структура еще недостаточно исследована; частично причина этого состоит в широко распространенном чувстве «быть проинформированным», чтобы поддерживать беседу, частично во мнении, что жизнь других богатая, волнующая и пестрая по сравнению с собственными мучениями. Может быть, в основе его лежит атрибут шпиона, глубоко укоренившийся в подсознании, который требует наслаждения тем, что можно заглянуть в частную жизнь соседа. Такое поведение отвечает сущности фашиста, он знает, что не важно, каким образом это любопытство удовлетворяется. Разоблачения коррупции или краж, в которых замешаны противники, обсуждения болезни его жены или его финансовых трудностей, которые, может быть, даже выдуманы, действуют с одинаковой силой. Как практикующий психолог он разбирается немного в способе функционирования амбивалентных чувств, даже если он объявляет психоанализ еврейской фальшивкой. Если со слушателем обращаются как с посвященным в тайну, то его либидо удовлетворяется, не важно, направляется ли его любопытство на положительные или отрицательные представления. Чтобы навесить на противника ярлык обманщика, достаточно иногда при некоторых обстоятельствах заявить, что он не оплачивает свои счета. Если Томас публично констатирует (как это в действительности было), что он не мог погасить счета за радио, этим он в любом случае завоевывает новых друзей.

В конце концов есть реальная причина недостаточной объективности фашистов: она им помогает скрыть свои собственные цели или замаскировать их. В Америке, где в отличие от Германии демократическая идея имеет длительную традицию и обладает сильной эмоциональной силой притяжения, было бы в высшей степени неуместным, если бы фашистский главарь стал нападать на саму демократию, как это открыто делали национал-социалистические пропагандисты. Американский фашист, в общем, согласен принять демократию для сокрытия собственных целей. Однако если он слишком навязчиво рекламирует себя сам, то надеется по рецепту Хуэй Лонга добиться столько влияния, сколько нужно для создания группы, имеющей достаточно власти, чтобы свернуть демократию во имя демократии. Расплывчато обещать всем группам все, ничуть не заботясь об их противоречивых интересах, это, помимо всего прочего, является хорошо известным трюком фашистской техники пропаганды. Если фашистский вождь говорит о самом себе, он набирает доверие к авторизации интеграции; однако он должен, с другой стороны, представить свои объективные измерения таким специфическим образом, чтобы не слишком ясно выступали противоречивые черты его программы. Персональный оттенок ему нужен для камуфляжа.

Томасу основательно знакома методика Гитлера благодаря его связям с Десереджем, Генри Алленом и миссис Фрай. Он хорошо осведомлен о манипуляции собственного Я для пропагандистских целей и он ловко приспособил технику разоблачения и признания, используемую Гитлером, для американской арены действия и к эмоциональным потребностям своей публики, пожилым и старым гражданам нижнего слоя среднего класса с их сильной верой в Библию и сектантским фоном. Мы приводим несколько примеров его манеры говорить о самом себе.

Трюк «Одинокий волк»

Трюк «одинокого волка» идет из арсенала Гитлера, который постоянно похвалялся своими семью одинокими и героическими товарищами по партии, основавшими движение, и который якобы мог рассчитывать только на самого себя, в то время как другие имели в своем распоряжении прессу и радио. Томас несколько умереннее: он бесчисленное количество раз повторяет в разных вариантах уверение: «У меня нет покровителей, и ни один политик никогда не потратил ни одного доллара на это движение»1. Эта модификация возникает из манипуляции американским недоверием к профессиональным политикам, которые якобы получают личную выгоду от мошеннических махинаций в общественных делах. Так как у Томаса самого, как и у ему подобных, имеются все признаки политического афериста, он с большим страхом пытается свалить позорное пятно профессии политика на тех, от которых он притворно дистанцируется. Чем сильнее он бичует обман, тем менее вероятно, как он считает, что его примут за обманщика. Одним из самых очевидных признаков фашистских и антисемитских пропагандистов является навязчивое обвинение своих жертв в том, что они сами или делают, или намереваются делать. Задача контрпропаганды должна была бы состоять в том, чтобы разоблачить их именно в этом. Нет ни одной категории фашистской агитации, к которой невозможно было бы применить это правило. Оно является образцовым примером механизма «психологической проекции», который ощущается во всей фашистской идеологии.

Наряду с выпячиванием собственной смелости и собственной безупречности, трюк «одинокого волка», чтобы завоевать доверие тех, кто чувствует себя одиноким и обделенным, таит в себе скрытый расчет успокоить всеобщий и постоянно растущий страх перед манипуляцией. Он возникает как результат сопротивления бойкому продавцу и заключается в полусознательной вере, что каждое публично произнесенное слово не имеет объективного значения, не представляет собой личного убеждения говорящего, а является пропагандой в широком смысле, которая служит интересам какой-то группы, оплачивающей это. Причина этого представления – экономическая централизация и монополизация средств коммуникации. Заявление: «За мной не стоят никакие деньги никакого политика», – сводится к утверждению, что собственные рассуждения спонтанны и ими не управляет какая-либо монополистическая организация. Однако это отношение к манипуляции и психологическую функцию данного трюка нельзя упрощать. В современных социальных условиях люди не только боятся манипуляции, но они, наоборот, ощущают потребность в ней и в руководстве тех, кто считает себя сильными и способными защищать их. Иерархическая природа нашей экономической организации усиливает желание быть объектом манипулирования и самому оставаться бездеятельным. Кроме того, начинает стираться граница между «объективной констатацией» и пропагандистскими трюками. Чем сильнее концентрация власти в интересах групп и индивидов, которые овладели средствами коммуникации, тем в большей степени их пропаганда становится «правдой», поскольку она выражает действительную власть. В высшей степени показательно название министерства Геббельса «Министерством народного просвещения и пропаганды», – объективная правда, которую он якобы хочет дать народу, идентифицируется с пропагандистскими лозунгами партии. Необходимо учитывать эту двусмысленность в отношении людей к манипуляции со стороны агитаторов, которые используют трюк «одинокий волк». Они не ожидают, что их речь будет воспринята серьезно, что, вероятно, никогда не имеет места. Играя с общим недоверием слушателей к манипуляции со стороны современных властей предержащих в сфере коммуникации и в политике партии, они внушают с помощью трюка «одинокий волк», что в действительности за ними стоит очень много, а именно действительные силы, которые работают против властей предержащих. В современной фазе разжигание ненависти к монополизму является одним из средств ускорить победу тоталитаризма. Слушатель, который ежедневно слышит по радио, что оратор один и работает за свой собственный счет, верит, что общественные и официальные организации сегодня не на его стороне, а скорее являются потенциальными силами интегрированного коллектива и «тайным царством, которое должно прийти». Гражданами его станут те, которые достаточно рано присоединились к нему. Очернение манипуляции является одним из средств ее. Рафинированным образом людям внушают убеждение, что инициатива в их руках и в руках их образца – оратора. Кажущаяся спонтанность речей агитаторов поднимается до уровня идеологии, чем в большей степени они ее лишаются.

Трюк «Освобождения от чувств»

Оратор подчеркивает симулированную спонтанность и неманипулированную индивидуальность посредством совершенно осознанного и настоятельного подчеркивания чувств. Это становится составной частью его техники и не только выставляется на всеобщий обзор, но также и рекомендуется. Томас при всякой возможности подчеркивает, что он чуть было «не плакал», когда он принимал от бедной старой вдовы пожертвование в размере 50 центов. Хотя все его личное обрамление – это обрамление вождя, он всячески избегает позы, «полной достоинства». Именно отказ от достоинства является, очевидно, самым действенным стимулом фашистской пропаганды. Гитлер постоянно прибегал к демонстративным истерическим вспышкам, и одно из его любимых выражений гласило: «Я бы скорее убил себя, чем…». У Томаса его трюк восходит к религиозным, евангелистским позам, к опоре на движение возрождения, которые противостоят официальному пресвитерианству. «Вы знаете, я благодарю Бога за то, что я, так сказать, освободил свое сердце за последние три года. Для пресвитерианца, который был воспитан так, чтобы не проявлять своего сердца, это, как известно, великая вещь. Послушайте, пресвитерианцы и англикане и все сторонники стоицизма, освободите ваши сердца! О, я знаю, как это трудно, как Вы себя чувствуете. Вы боитесь фанатизма2. Есть настоящее место, чтобы выразить любовь к Богу. Вам не нужно быть фанатичными, подумайте о том, что однажды сказал святой Августин: “Если вы позволите вашему сердцу заговорить, вы придете к Богу”. Похлопайте немного в ладоши. Вспомните о Старом Завете, вспомните то место, где говорится, что деревья от радости хлопали в ладоши. Вся природа восхваляла творца. Тот чудесный цветок, который цвел и склонился под солнцем, ни один человеческий глаз не увидит его никогда больше. Никакое животное его никогда не заметит. Он улыбается в честь Бога. Вся земля полна великолепия. Пророки восклицают, земля полна великолепия, великолепия Господня. Да, это чудесно узнать Бога, не правда ли? Великолепно знать Христа».

В таких тирадах Томас невольно выдает свои действительные намерения. Сентиментальность – это не что иное, как модель поведения, которую его слушатели должны принять и которой они должны подражать. Они не должны себя вести цивилизованным образом, они должны кричать, жестикулировать, дать выход своим чувствам. Под маской христианского экстаза скрывается поощрение геройства, вакхического раскрепощения собственных эмоциональных инстинктов, поощрение регрессии до нечленораздельной природы, что приносило особый успех национал-социалистической пропаганде. Последняя цель трюка «освобождение от чувств» – поощрение и поддержка бесчинств и насилия. Если однажды устранены барьеры против сетований и жалости к самому себе, то могут беспрепятственно проявляться подавленные чувства ненависти и бешенства, пусть коллективная религиозная разнузданность «Хоули-Роллерс»3 в конце концов завершится погромом. Чем больше оратор срывает барьеры самообладания со своих слушателей, тем легче они подчиняются его воле, послушно следуя за ним, куда он пожелает.

То, что фашизм живет за счет недостатка эмоционального удовлетворения в промышленном обществе и что он дает людям то иррациональное удовлетворение, которое они не получают из-за сегодняшних социальных и экономических отношений, это часто подчеркивается, и это утверждение прежде всего подтверждается трюком «освобождения чувств». Однако это понятие должно быть охарактеризовано еще и в другом отношении и согласовано с реальностью.

Прежде всего нельзя смешивать идеологию и реальность друг с другом. Предлагаемое фашизмом иррациональное удовлетворение планируется в высшей степени рациональным образом и также применяется и приводит к различного рода психотехникам, которые заимствованы из опыта организации работы современной фабрики и применяются ко всему населению. Она является чрезвычайно прагматической иррациональностью, и характерно, что Томас и немецкие агитаторы агитируют за нее, как будто она нечто вроде таблетки, которая делает жизнь приятнее. Этот рациональный аспект фашистской иррациональной пропаганды в такой же степени, как и аспект «эскапических» мероприятий современной массовой культуры, заслуживает особого внимания, поскольку он так очевиден, что должен вызывать определенное сопротивление против постоянной лживости. Его может использовать контрпропаганда, вскрывая за опьяненными словами лживую трезвость. Эти фашисты были бы загнаны в безвыходную дилемму, так как их пропаганда в сфере эмоционального освобождения должна прибегать к такому рационализму. Фашистский агитатор должен считаться с тем, что люди трезвы и практичны; он может вызвать их иррациональное поведение только тогда, если он покажется «благоразумным» для их психологического багажа.

Во-вторых, манипулированное иррациональное удовлетворение – это одна видимость. Манипуляция, по сути, противоположна «освобождению», которое она вызывает. Более того, фашистская пропаганда ради своих собственных целей не доходит до корней эмоционального вытеснения в нашем обществе, а способствует в большей степени смятению чувств посредством слова. Она не дает ни чистого удовольствия, ни чистой радости; она только освобождает от сознания собственного несчастья и способствует регрессивному удовлетворению благодаря растворению Я в обществе. Эмоциональное облегчение, которое дает фашизм, является лишь простой заменой исполнения желаний. Ярким примером этого является трюк «Божественный отец», применение энтузиастского «чуда» ко всем и к каждому, т. е. ни к чему. Мечтательность Томаса по поводу прекрасной погоды, великолепного южнокалифорнийского ландшафта и цветущих цветов близка к трюку негритянского проповедника, так как прекрасные вещи, которые он безудержно восхваляет как объекты бурных чувств, имеют мало общего с социальным миром его слушателей и в еще меньшей степени с его собственными целями4. Напрашивается предположение, что ссылки на эмоциональные вспомогательные источники природы должны отвлечь публику от актуальных проблем.

В-третьих, подключение проявления чувств – это отнюдь не только искусственный прием, рассчитанный на зрителей. Оно предполагает у них определенную склонность, и ловкость пользующегося успехом агитатора в действительности же состоит в том, чтобы обнаружить диспозиции, которые он может использовать в качестве приманки для своих целей. Для желания избежать трудности самообладания публика должна иметь сильную «базу», поэтому следует создать о ней соответствующее представление. Она сама по себе является следствием процесса рационализации, от которого люди хотели бы освободиться. Они хотят «перестать сопротивляться», перестать быть индивидами в традиционном смысле, как самосохраняющаяся и самоопределяющаяся единица. Негативные указания Томаса на стоицизм и самоконтроль, как требуют их устоявшиеся деноминации и являющиеся частью поведения независимого индивида в либеральную эру свободной конкуренции, нельзя рассматривать как случайность. Сила держать себя в узде отражает силу конкурировать с другими и определять собственную экономическую и духовную судьбу. Сегодня, когда эта независимость все больше и больше уходит, начинает исчезать и самообладание. Огромные общественные силы, действию которых подчинен каждый индивид, не только вынуждают его подчиниться им экономически, когда он предпочитает лучше стать служащим, чем остаться самосохраняющейся социальной единицей, но и психологически, так как он может переносить их социальное и культурное насилие, если это становится его собственным делом. Он должен поступать скорее адекватно конформистски, чем как единый, закрытый характер. Он становится не только жестче, поскольку он все больше учится думать прагматически, но и становится уступчивее, поскольку уменьшается его сопротивление давлению социального мира и промышленной технологии. Чем больше он перестает быть Я, «самим собой», тем в меньшей степени он готов и способен соответствовать требованиям самообладания. Истерия – это экстремальное выражение психологической структуры, которая быстро распространяется во всем обществе. Это является той особой склонностью, которую имеет в виду трюк «освобождение чувств». Он осмеивает стоицизм, так как люди не могут и не хотят больше быть стоиками, так как компенсация за самодисциплину – окрепшее и уверенное существование – более не действует. Эффект трюка – не столько преодолеть выявленные реакции, сколько сделать их общественно приемлемыми, отменить уже шатающееся табу и дать людям чувство, что они поступают социально правильно, если отбрасывают свое самообладание. «Общественное подтверждение» способов поведения, уже действующих в людях, но еще неясно ощущаемых ими несовместимыми с заветами, которые они заучивали в ранней юности, является существенным элементом фашистской и антисемитской пропаганды.

Трюк «Преследуемая невинность»

Выбор личных качеств, которыми, как утверждает оратор, он обладает прямо или косвенно, приобретает значение только благодаря противопоставлению их тем качествам, отсутствие которых бросается в глаза. Например, он подчеркивает по старым шаблонам избирательной пропаганды свою чистоту и честность, намекает на свое призвание вождя, но никогда не упоминает свои особые таланты для выполнения довольно запутанной задачи, над которой он работает, свое политическое становление, свои знания и какие-либо определенные черты, которые могли бы характеризовать его как политического вождя. Вместо всего этого он ограничивается расплывчатыми ссылками на зов Бога. Сочетание саморекламы и неясных намеков на свою личность имеет особое значение. Пусть даже он рассчитывает на широко распространенную антипатию к профессиональным политикам и экспертам, которая основывается на закоренелом, неосознанном сопротивлении имеющемуся разделению труда, Томасу нужна непрозрачность его имиджа, чтобы возбудить фантазию слушателей. Он кажется похожим на пустую раму, которую они должны заполнить самыми противоречивыми представлениями, будь то благожелательный и гуманный священнослужитель, или отважный солдат, или чрезвычайно чувствительное человеческое существо, или лукавый практичный человек, или проницательный наблюдатель, знающий все сомнительные подоплеки конфиденциальных историй, или чистый дух, взывающий в пустыне. Непроницаемость его личности в сочетании с неясностью его политических целей является средством интеграции. Оба эти элемента служат тому, чтобы объединить самых различных слушателей, которые следуют за ним тем более слепо, чем меньше его знают, кто он и за что он выступает. Некоторая абстракция, смешанная с незначительными конкретными отношениями, касающимися ежедневной жизни, относится к модели фашистского агитатора.

Однако вновь и вновь подчеркиваются специфические характеристики, например, уверение в собственной невиновности. Томас не только безупречный и самоотверженный человек. Благодаря его высоким моральным качествам он подвергается постоянным преследованиям, угрозам и заговорам со стороны своих врагов, он якобы даже должен постоянно опасаться, что его отравят или подожгут его церковь, являющуюся, между прочим, его частным владением. «Люди пишут всевозможные вещи, все возможное против меня. Они говорят, что убьют меня». Трюк «преследуемая невинность», встречающийся и у других фашистских агитаторов на западном побережье, например, у Фелпса, разработан национал-социалистами; примечательно, что их чрезвычайно агрессивные элитные войска, из состава которых выбирали членов гестапо, назывались СС, эшелон защиты. Трюк «преследуемая невинность» выполняет двойную функцию. Во-первых, он должен интерпретировать опасность, угрожающую вождю, как опасность, угрожающую всем, и скрывать агрессивность под маской самозащиты. «Послушайте христиане, подумайте о том, что он сказал. “Если они меня преследуют, они будут преследовать и вас”». Образцовым примером данного трюка является отец Кафлин, который заимствовал у большой политики оправдание гитлеризма во всех его аспектах как «механизм самозащиты». С тех пор как Цезарь напал на полудиких галлов со своей хорошо обученной армией и объявил свою захватническую войну как неизбежную и необходимую меру, военная агрессия постоянно стала называться защитой. Фашизм с его внутренним родством со всеми империалистическими видами поведения впервые приспособил этот прием для внутриполитических целей, даже для создания идеологий отдельных акций. Однако его механизм включает более скрытые психологические побочные явления. Он не назван буквально, более того, он должен быть стимулом к насилию. Как показал психоанализ, агрессивные садистские наклонности, к которым апеллирует фашистская пропаганда, не различают однозначно жертву и нападающего. Оба понятия, которые возникли в фазе развития общества, когда дифференциация субъекта и объекта, Я и внешнего мира еще четко не закрепилась, до определенной степени взаимозаменяемы психологически. Значение понятия самопожертвования в фашистской пропаганде делает эту двойственность еще более четкой. В конце концов, такая заменяемость позволяет обвинить намеченную жертву как раз в таком преступлении, которое хотел совершить сам. «Проекция» позволяет процессам, существующим только в подсознании, казаться реальными. Вспомним только о пожаре в рейхстаге. По-видимому, трюк «преследуемой невинности» как в Америке, так и в Германии применяется с некоторым цинизмом и также понимается как таковой; там любили бесчисленные остроты типа «еврейский коробейник кусает немецкую овчарку».

Трюк «Неутомимость»

Когда Томас говорит об исповедуемой им честности, самоотверженности, верности любимому делу, он редко забывает упомянуть еще и о своей неутомимости. Он читает сотни писем в день, тратит свою полезную энергию, из-за постоянного напряжения он рано поседел, он жертвует собой и работает несравнимо больше, чем его слушатели. «Я должен вам еще раз сказать, что мое дело – это труд, который я охотно на себя возложил. Я прошу вас только принять жертву вместе со мной. Я не жду от вас, что вы будете так же тяжело трудиться, как и я». Неутомимость – странным образом также одна из главных существенных черт, которую Томас приписывает своим противникам: «Большевики никогда не устают, день и ночь они занимаются своей подрывной деятельностью, подрывают структуру американского общества, в то время как честные граждане спят. У коммунистов нет отпусков; подумайте о том, что дьявол может прийти всегда. Вы и я, мы должны работать день и ночь, так как мы просто не имеем права терять время». Ясно видно сходство данного трюка с темой «Германия, проснись». Разнообразны и не совсем постоянны его психологические импликации. Сюда относится прежде всего желание «натравить» – исконная форма всякой агрессии и одна из глубинных движущих сил фашизма для действительной и идеологической непрерывной необходимости тяжелой работы, чтобы можно было оправдать «дисциплину» и эксплуатацию. Обоснованная общественно-экономическими тенденциями, она пронизывает всю фашистскую систему вплоть до ее последнего разветвления. Фашизм внушает чувство, что спать не разрешается. Один из видов пыток, предпочитаемый в тоталитарной системе, это прерывать сон человека через каждый час до тех пор, пока его нервы не выдержат. Отрицание фашистами сна, а в более широком смысле злое намерение ничего не оставлять в покое отражается в подчеркивании фашистским главарем своей неутомимости, которая должна стать примером для последователей. Неутомимость – это психологическое выражение тоталитаризма. Спокойствия не может быть, пока все не завоевано, не охвачено и не организовано. А так как этой цели никогда невозможно достичь, то здесь требуются бесконечные усилия сторонников5.

Призывая к неутомимости, агитатор, однако, не хочет вызвать у сторонников состояние полного «бодрствования», осознанности и ясности. Само собой разумеется, он желает, чтобы они были деятельными и готовыми к действиям, но как бы под чарами. Название «массовый психоз» содержит для фашистов долю этой правды, хотя оно недооценивает часто в высшей степени рациональный элемент, т. е. надежду последователей на материальную выгоду и улучшение их социального статуса. Достоверно все-таки можно сказать: в большей степени это активность загипнотизированных, являющаяся целью фашистской пропаганды, а не активность осознающих ответственность и думающих индивидов. Поэтому настоящий призыв к неутомимости действует как наркотик. Именно так, так как последователи должны некоторым образом впасть в сон и действовать во сне. Им постоянно приказывают быть бдительными и не спать. Из внешне амбивалентного состояния между сном и неутомимостью агитатор извлекает пользу. Кто должен спать, в то время как ему внушают, что он должен быть неутомимым, что он и есть неутомимый, тот будет меньше сопротивляться воле вождя. Внушают, что ему сделали прививку против заразной, угрожающей здоровью болезни6.

Трюк «Посланец»

Особенно характерна для Томаса последняя специфическая особенность, так как она явно несовместима с образом вождя, но, наверное, очень соответствует типу вождя фашистов – это идея, что говорящий не сам спаситель, а только его посланник. Трюк посланца у Томаса заимствован из языка теологии, особенно из роли Иоанна Крестителя. «Иоанн был достаточно умен, чтобы знать, что он не полностью соответствует этому другому месту. Он понимал, что у него есть свои собственные таланты, но что он не был избран, чтобы вступить в свет креста Иисуса Христа. Это – чудовищная правда, которую мы осознаем и которой мы должны повиноваться. Если мое сегодняшнее послание хвалит Мартина Лютера Томаса или какое-либо другое человеческое существо, тогда оно совершает ошибку, но если это послание великого христианского американского крестового похода возвышает Сына Божьего, то это движение будет иметь успех… Я не знаю, каковы ваши таланты в жизни. Может быть, вы должны быть только посланцем. Быть посланцем сегодня – лучшее задание в мире. Ну вот, теперь я посланец, которого Бог послал в мир. Вы тоже». Здесь нас интересует не хорошо продуманное смешение светских и духовных вещей, креста Христа с христианским американским крестовым походом, а идея посланца и заявление Томаса, что он пророк, который не сам может исполнить надежды, которые он пробуждает. Это может показаться случайным добавлением агитатора, которое имеет мало общего с главным содержанием фашистской пропаганды, саморекламой вождя. Однако Гитлер также при становлении национал-социализма использовал трюк посланца, когда он сказал о себе: «Я только барабанщик». Явным мотивом является тот факт, что многие фашистские вожди вначале были в большей степени пропагандистами, а не политиками, это – само по себе знаменательное явление нашего общества, в котором все больше стирается граница между рекламой и действительностью. Между тем и этот трюк имеет также психологическую подоплеку, которую, наверно, может прояснить случайное замечание Томаса о его отце: «Мой отец был очень умным человеком. К сожалению, его сын ничего не унаследовал от его ума». Пропагандистская ироническая скромность оратора только слегка маскирует противоположность его отцу, которая проявляется также и в других высказываниях, особенно когда Томас противопоставляет свое религиозное рвение мнимому «агностицизму» отца. «Моя борьба» Гитлера не оставляет сомнения, что у него с отцом были острые психологические конфликты и частые столкновения по практическим вопросам. Вероятно, в трюке «барабанщика» или «посланца» выражается желание говорящего считать образ сына тем, кто еще не является самим «ожидаемым»7. Эмфатическое противопоставление понятий сына и Бога отцу является, между прочим, одним из центральных пунктов в теологических «вывихах» Томаса. Агитатор, который хочет, чтобы его последователи отождествляли себя с ним, подражали ему, представляется не только как превосходящий их, как сильный человек, но одновременно и как его полная противоположность. Такой же слабый, как и они, он скорее сам нуждается в спасении, а не может быть спасителем. Он сын, подчиняющийся отцовскому авторитету, зависимый человек, и состоит на службе у более старшего, чем он сам8, который, однако, уже не отец, а что-то расплывчатое, смутное и весьма неопределенное. Все стимулы позволяют сделать вывод, что это общность «сынов», объединенных в фашистские организации, чья власть является психологической компенсацией слабости отдельного. Образ фашистского диктатора не является больше образом отца. В современной фазе общественного развития, когда семья перестает быть самосохраняющейся, независимой экономической единицей и отец не является больше гарантом жизни своей семьи, он не представляет больше психологически превосходящую общественную инстанцию. Если образу Сталина еще присущи некоторые восточные, патриархальные черты, то у Муссолини имеются только намеки на них, а у холостяка Гитлера и его коллективного образа они отсутствуют полностью. Гитлер выступает, более того, как бунтующий, невротический слабый сын, которому обеспечивает успех как раз невротическая слабость, так как она позволяет ему раствориться среди себе подобных в движении. Фашистский вождь должен достичь власти путем «самоотдачи», путем передачи себя обществу. От общества он получает обратно свой авторитет, за него он хлопочет во всех своих символических высказываниях. Отсюда идет тенденция подчеркивать, что он уже не спаситель, а его посланец или заместитель. Томас, с точки зрения публики, которая чаще всего состоит из людей среднего возраста со строго христианскими убеждениями, более патриархален, чем современные фашистские типы вождей. Это ни в коей мере не делает его более безвредным, однако его специфические качества позволяют ему оказывать влияние на группы людей, трудно достижимые для пропаганды9. Но он не может полностью отказаться от фашистского толкования «сына», которое проявляется в уверениях в его смиренной преданности чему-то большему, чем он сам в своей миссии простой предтечи спасителя. Подлинный психологический трюк фашизма состоит в превращении предшественника посредством определенных неосознанных механизмов в того, кого он должен провозгласить.

«Большой маленький человек»

За исключением его тяжеловесных, неосознанных импликаций трюк «посланца» входит в более общую структуру фашистской пропаганды. Он обозначает констелляцию, которая характеризует общую связь между оратором и слушателями. Как воплощение психологической «интеграции» своей публики в единство, оратор одновременно слаб и силен, слаб, поскольку каждый отдельный человек из толпы считается способным отождествить себя с фюрером, который поэтому не может его слишком превосходить; силен, поскольку он представляет могущественный коллектив, который образовался благодаря единению слушателей. Он создает себе имидж большого маленького человека с оттенком инкогнито того, который идет неузнанным по тому же пути, что и другие, но который в конце должен проявиться как спаситель. Он требует интимной идентификации и поддержания раболепной дистанции; поэтому его образ намеренно противоречив. Он рассчитывает на слабую память людей и полагается больше на неосознанные потребности, к которым он взывает в различное время как к консистентным рациональным убеждениям.

О трюке «большой маленький человек» есть двоякое суждение. Во-первых, это отношение Томаса к деньгам, или способ, каким он объясняет свои финансовые проблемы. Насколько известно, он не имел существенной финансовой поддержки, хотя его роль в кампании Мерриам – Синклер (предвыборная кампания республиканца Франка Ф. Мерриама против демократа Антона Синклера в 1935 г. в Калифорнии), как и некоторые другие факторы, позволяют предположить наличие такой поддержки. Однако, если он действительно зависел от небольших взносов своей радиообщины, то его поведение довольно необычно. Никакое уважение собственного достоинства не мешает ему снова и снова клянчить деньги, никакие благочестивые угрызения совести не запрещают ему смешивать религиозные и финансовые дела в такой форме, которая должна возмущать верующего человека. Все речи наполнены слезливыми, нарочито бесстыдными, умоляющими просьбами о пожертвовании. Нет ни одной речи, в которой он не выступал бы как нищий. В период развития национал-социализма, особенно в 1930–1933 гг., когда партия иногда расходилась во мнении со своими спонсорами, один сбор денег на улице сменял другой. У других американских антисемитских агитаторов такое попрошайничество также стояло на повестке дня. Было бы близоруко недооценивать его психологическое значение. В общем, люди готовы придавать более высокое значение делам, на которые они жертвуют деньги. Деньги действуют, как замазка. Однако это в недостаточной степени объясняет, почему сам будущий фюрер, поразительно противореча идее своего величия, выступает как нищий. Честолюбивые люди, как Томас или Фелпс, наверняка более заинтересованные в своей политической карьере, чем в непосредственной скромной финансовой прибыли, очевидно, знают, почему они все время крикливо повторяют свои просьбы о долларах и центах. Одной из причин этого могло бы быть универсальное чувство неуверенности масс в современной экономической ситуации. Никто, кроме очень богатых, не чувствует себя господином своей экономической судьбы, а, наоборот, большинство людей являются объектом гигантских слепых экономических сил. Каждый чувствует себя в определенной степени во власти общества, за психологическим образом каждого индивида таится призрак нищего. Фашистский агитатор учитывает эту ситуацию. В позе нищего-попрошайки он становится на одну ступень со своими слушателями, он не колеблется сам начать попрошайничать, подвергаться тому же унижению, которого они боятся, он символически освобождает их от стыда быть попрошайкой, он в качестве заместителя исполняет эту функцию и, так сказать, ее благословляет.

Нередко у Томаса техника попрошайничества, похожая на метод индульгенции римско-католической церкви в начале буржуазной эпохи, принимает черты метафизического шантажа. Во всяком случае, он дает понять, что тот, кто помогает оплатить его счета, может купить царство небесное. «Мы записываем очень точно каждый доллар, который нам дают для движения мои друзья, так что мы знаем каждое пенни, которое нам поступает, и знаем, откуда оно пришло и куда пойдет. Я призываю Святой Дух, чтобы он говорил вашим сердцам, чтобы вы приняли посильное участие в этом большом движении, которое распространяется по Америке. Подумайте о том, что мы должны оплачивать наши счета, маленькие счета, почтовые сборы, счета за радио и счета из канцелярии». При попытке направить «Божью десятину» в свой собственный карман Томас явно спекулирует на сложных отношениях большинства людей к деньгам, на чувстве нечистой совести перед лицом того, что они имеют. Кроме того, он апеллирует к американскому чувству хорошей сделки, к пониманию того, что все имеет свою цену и все должно быть выражено в финансовом эквиваленте, причем он следует директиве рекламы, которая надеется, что домохозяйки купят их мыло в качестве платы за их «мыльные оперы». Томас комбинирует это представление с трюком неутомимости: «Я жертвую этому великому делу каждую искру моего разума. Я спрашиваю себя, могу ли я попросить некоторых из вас прислать 10 долларов». Мало того что Томас попрошайничает у своих слушателей, он даже не боится постоянно жаловаться на свои финансовые трудности, упоминать об обязательствах, которые он взял на себя, хотя они слишком большие, чтобы он когда-либо мог их выполнить. Он срочно нуждается в помощи своих последователей, которым маячит огромное вознаграждение и которые могут считать себя в финансовом плане даже богаче его, если они поддержат великого маленького человека, имеющего такие же заботы, что и у них. Одновременно признание в такой некорректности может разбудить у слушателей инстинкт хищника.

Для пропаганды Томаса, характеризующейся смесью кичливости человека, который руководит важным делом, и криком отчаявшегося, показательна следующая цитата: «Я очутился в кризисе относительно моей будущей работы. Мой администратор представил мне от моей типографии счет за май, который составляет 800 долларов. Я заявляю открыто, что я не знал, до какой суммы вырос этот счет. Я установил, что в мае мы разослали сотни тысяч экземпляров всех наших печатных трудов. Только за май наши расходы на печать и почтовые сборы составили 1200 долларов. Я должен теперь решать. Или я должен буду обратиться к вам с решительным призывом помочь мне оплатить этот счет, или я должен немедленно приостановить рассылку. Без сомнения, мне придется полностью прекратить рассылку, пока этот счет не будет оплачен. Я не могу допустить, чтобы он стал еще выше, и я не думаю, что это воля Божья. Я не знал, и я не заметил, что счет из типографии за май самый высокий за всю историю движения, что он так вырос. Конечно, я благодарю Бога за это. Это же показывает только размер нашего движения, но это также и показывает, мои дорогие, что Вы и я сегодня утром упадем на колени и должны поставить этот вопрос на повестку дня». «Я имею больше власти, чем денег», – хочет сказать Томас, когда он, с одной стороны, как менеджер намекает на своего коммерческого директора, а с другой стороны, клянчит 800 долларов.

Не только финансовыми делами ограничивается комбинация мелочности и возвышенности. Вообще поведение Томаса колеблется между незначительными, прозаическими, каждодневными делами и высокопарными рассуждениями, которые объединяются без каких-либо логических переходов и идентифицируются друг с другом, так что даже самый жалкий слушатель может сразу же почувствовать себя «поднятым» из своего низкого положения в царство идей. Ни Томас, ни его слушатели не думают о пути, который ведет из их собственного частного существования в сферу социальных и религиозных абстракций. Чтобы извлечь выгоду из узколобости и лишенной иллюзий трезвости бедных, из старых теологических традиций извлекаются высокопарные идеи и карикатуры, ими манипулируют и переносят в мир их представлений. Речи Томаса изобилуют ничтожными техническими подробностями, которые связываются с «этим великим движением» или с распространением христианской веры в Америке. Так, он однажды описывает, как можно добраться до его церкви, даже упоминает, что «помощники сопровождают посетителей через бульвар», и продолжает: «Непременно приходите сегодня вечером. Если Вы истинные христиане и настоящие американцы, а я знаю, тысячи среди Вас являются таковыми, Вы будете здесь, так что мы сегодня вечером что-то с Божьего благословения сможем предпринять». Эта техника еще применяется к понятию вечной жизни. Переведенная на язык маленького человека, который боится всех земных болезней, она делает вечность, так сказать, страховкой жизни. «Вы знаете теперь, что означает вечная жизнь? Это означает навсегда и вечно. Это означает жизнь без конца. Это означает жизнь, где нет смерти. Это означает жизнь, где нет болезней. Это означает жизнь, где нет забот».

Если обещания полностью неосуществимы внутри существующего общества и не поддаются никакому рациональному контролю, они становятся безудержными, как дневной сон детей, в которых он хотел бы превратить своих слушателей. «Вечная жизнь означает, что ты и я, и каждый мужчина, и каждая женщина, которые принимают сына Живого Бога, 10 000 лет, десять миллионов лет, десять биллионов лет, десять триллионов лет будут жить дальше, и каждую эту цифру вы можете умножить на 10. Это означает всю вечность. Разве это не стоит того?» Гиммлер предсказывал в известной речи, что Третий рейх будет продолжаться от 20 до 30 тысяч лет. Самое совершенное выражение идеи большого маленького человека в том виде, в каком Томас хотел бы ее высказать, это его хвастовство триллионами лет жизни и одновременно завершающий вопрос «Разве это не стоит того?». Он ассоциирует представление о триллионах лет с солидной инвестицией, располагает вечностью и является надежным маклером.

Трюк «великий маленький человек», в котором трезвость идет рука об руку с великолепием, комбинируется в предложении, которое показывает чрезвычайное пренебрежение пропорциями, опять с трюком неутомимости: «Молитесь, чтобы Бог был в душе и сердце этих больших живых слушателей, чтобы они день и ночь не находили покоя, пока они все не затребуют эту важную литературу, которую мы рассылаем бесплатно». Он устанавливает непосредственное отношение между требованиями незначительных брошюр и религиозным миром души. Спать может только тот, кто непрерывно требует «эту жизненно важную литературу».

Человеческий интерес

Мотивом другой предпочитаемой Томасом позы, трюка «человеческий интерес», является контингент его аудитории, которая большей частью состоит из пожилых, немного одиноких, разочарованных людей, и прежде всего слушательниц женского пола. По хорошо показавшему себя образцу, типа ключевых фигур в женских журналах с их чрезвычайной силой притяжения, он симулирует личное тепло, близость и доверие. Он выступает в некоторой степени как простой философ, по-народному добродушный, скромный человек с золотым сердцем, который, хотя сам и не живет в роскоши, думает прежде всего о своем близком, несет ему облегчение и помогает то в одном, то в другом. Этот трюк у Томаса предназначен для специфической публики, его также можно встретить у Фелпса и у многих других фашистских агитаторов в США, но в немецкой национал-социалистической пропаганде он отсутствовал. Очевидно, чрезмерно высокое давление технологии и высокоцентрализованной деловой культуры в этой стране заставляет тех, кто подвержен этому явлению, требовать «сильных таблеток». Радиовещание с его фальшивой непосредственностью, которое приносит далекий голос в дом маленького человека, является, конечно, особенно подходящим медиумом для этого трюка.

Как кажется, Томас может совершенно без стеснения говорить постороннему о своих самых интимных вещах, о вещах, обычно умалчиваемых, если кто их действительно пережил. «Бог позвал меня. Он позвал меня только тогда, когда моя маленькая мама лежала на смертном одре, когда она послала за мной и сказала: “Прежде чем ты родился на свет, я обещала тебя Богу, я поклялась, что ты должен стать слугой Сына Божьего”». Это событие, как он сказал, изменило его жизнь до основания и означало Августинский поворот. «Моя жизнь сразу же переменилась. Вещи, которые я любил телесно, я теперь стал ненавидеть». Его частную жизнь нельзя назвать счастливой: вся семья мобилизуется для целей пропаганды. Если его жена заболела, он просит все общество молиться за нее, но одновременно добавляет, что она чувствует себя не слишком плохо. Если он страдает от кашля, то использует его как средство установить личный контакт, казаться «человечным», в то же самое время старается подчеркнуть свой безграничный дух самопожертвования. «Когда мне сегодня приходится кашлять, я знаю, что вы извините меня за это, и вы увидите, как трудно мне работать, несмотря на тяжелое препятствие». Соответственно он притворно проявляет «искреннее» участие в домашних делах своих слушателей. Всегда есть больные, страдающие люди и люди, живущие в унизительных условиях; всем им он выражает свою симпатию. «Я надеюсь, что все спокойно провели ночь, что вы свежи и готовы к завтрашнему великому дню, как и сегодня». Он разделяет их радости не меньше, чем их заботы, и заигрывает с их гордостью по отношению к молодежи. «Мужчины и женщины, которые слушают меня в этот утренний час и чувства которых в действительности не захватили их, пусть посмотрят в голубые глаза своего ребенка». Здесь явно виден трюк. У бесчисленного количества детей голубые глаза, однако для большинства матерей они являются личным, специфическим признаком. Когда Томас на них ссылается, он симулирует связь с людьми, которых он никогда не видел, не рискуя быть разоблаченным.

«Доброе старое время»

Особой формой трюка «человеческий интерес» можно назвать трюк «доброе старое время». Он акцентирует старомодное и устаревшее в действиях и в окружении людей. Вероятно, американский культ нового вызывает скрытую враждебность у тех, кто не пользуется плодами технической цивилизации, хотя для других, использующих ее преимущества, жизнь в быстром темпе прогресса становится все холоднее. Томас с избытком компенсирует это чувство, подчеркивая старомодность и домашнее как настоящее, как связанное с традицией, как бы несущее налет старины, которого нет у нового, но которое, как и все новшества, само попадает под рекламную схему, под известные методы рекламы. В описании церкви недостаточность блеска в ней становится у Томаса ее достоинством. «У нас здесь мало что есть от церкви. У нас нет пестро разрисованных окон, нет много мрамора и камня. У нас только маленькая старомодная церковь на этой большой центральной улице. Все вместе стоило не больше 3600 долларов, но, друзья мои, здесь мы любим Христа, здесь мы пытаемся служить ему всеми нашими силами. Если ваши силы иссякли и вы устали от жизни, если думаете, что Бога нет, то почему вы не придете сегодня вечером?.. Может быть, вы возьмете в руки свою старую Библию, которая была любима вами и сохранилась у вас от отца или матери. Идите и возьмите ее в руки». Из враждебности и разочарования Томас извлекает пользу, выдавая простоту тех, кто не может позволить себе ничего из приятных вещей, за морально более высокий образ жизни. Кроме того, осуждение «пестро разукрашенных окон и мрамора», которые являются здесь религиозной заменой «макияжа» и губной помады, находится в гармонии с его, в общем, аскетическим, антигедонистическим образом действия, который он практически разделяет со всеми фашистскими агитаторами во всем мире.

Фантастическая картина, скрывающаяся за трюком «человеческий интерес», – это идеал традиционалистических, антилиберальных бедняков, которые вопреки убогости своего существования довольны и готовы пожертвовать собой для сохранения именно тех условий, из-за которых они страдают, испытывая в качестве вознаграждения сомнительное удовольствие от неопределенного внутреннего превосходства над богатыми и недовольными. Все сентиментальные призывы Томаса имеют целью поддержание этого отношения, которое он считает особенно многообещающим у специфического слоя своих слушателей. «Я сегодня вижу, что ко мне приходят большие толпы скромных женщин, с шершавыми руками от мытья полов, от работы у корыта. Я вижу большое количество тех, которые никогда в жизни не падали на колени перед коммунизмом. Я вижу это большое войско женщин, многие из них… экономя, молясь, работают, чтобы это прекрасное Евангелие Сына Божьего дальше распространялось по земле». По существу, вся наигранная личная поза Томаса состоит в подчеркивании частного элемента, сходства между ним и его слушателями, в подчеркивании всей сферы интересов как своего рода эмоциональной компенсации за холодную, самоотчуждающую жизнь большинства людей и прежде всего бесчисленного количества изолированных индивидов нижнего уровня среднего сословия. Именно благодаря непосредственности и теплоте общения, теплоте его способа приблизиться к людям, усиленной посредством радио, он глубже и прочнее овладевает ими. Не солидарность, а послушание являются заменой их изоляции и одиночества. Устарелые, как бы докапиталистические формы человеческой эйфории он противопоставляет современным условиям жизни, чтобы препарировать их для трансформации в нечто более прогрессивное, тоталитарное государство фюрера. Фальшивый индивидуализм, который он проповедует, лишь усиливает тенденцию отказаться от индивидуума, в то время как он вливается в коллектив, где может чувствовать себя «защищенным», но не имеет права вообще что-либо сказать.

Метод Томаса

Вводные замечания

Изучать методы Томаса необходимо не только потому, что они являются правилами для всех фашистских и антисемитских агитаторов, настоящие учения которых действительно существенно расходятся, но и по особой причине. Для Томаса, как и для большинства его товарищей по интересам, метод (т. е. «как») важнее, чем содержание (т. е. «что»). Его настоящее дело – манипулировать людьми, сформировать их как сторонников своей организации, и для этой цели в конце концов служит все, что он делает. Идеи и постулаты – это лишь приманка, они имеют лишь незначительный объективный вес. С одной стороны, он слишком осторожен, чтобы раскрыть свои истинные цели, с другой стороны, он, возможно, с полным основанием предполагает, что его слушатели понимают намного лучше, за что он борется: шовинистическое насилие, если он менее эксплицитно занимается политическими целями. Он следует старому шовинистическому практическому правилу кулака: всегда об этом думать, никогда об этом не говорить. Частично сами цели расплывчаты, не выражены и должны быть приспособлены к изменяющейся политической ситуации, как только фашист почувствует себя вправе отдавать приказ; частично слушатели не должны абсолютно точно знать намерения и программу, ведь они могли бы обнаружить вопиющее противоречие между собственным, крайне примитивным интересом и интересами тех, бороться за которые они призваны. Поэтому подчеркивание «что» сдвигается на «как». Томас – специалист по рекламе в очень узкоспециализированной области превращения религиозного ханжества в политическую и расовую ненависть. Он уделяет больше внимания своей технике рекламы, чем идеям, которые он хочет продать. Тщательно продуманы психологические стимулы и ожидаемые механизмы реакции: его политическая позиция, напротив, расплывчата и абстрактна, или наивна и абсурдна. С полным основанием можно поэтому предположить, что он сознательно уделяет больше внимания обдумыванию психологических методов, чем конкретным политическим вопросам, так как, наоборот, последние проявляются только на очень трезвом, псевдотеоретическом уровне, в языке избирательных кампаний и в скандальных слухах, и так мало говорят о его конечных целях.

Совершенно нелогичны по объективным понятиям речи Томаса по радио. Нет ясно отграниченных и прозрачных отношений между посылками и заключениями, причиной и следствием, фактами и понятиями. Между тем Томас хитер, и было бы неправильно отмечать у него отсутствие дискурсивной и объективной логики, недостаточность умственных способностей. Его логика основывается на чрезвычайно логических рефлексиях о психологии его слушателей и лучшем способе дойти до них. Без сомнения, некоторые по виду весьма нелогичные приемы являются результатом интенсивного обдумывания и длительного опыта, однако нельзя не заметить некоторое сходство между определенно путаным мышлением слушателей и мышлением оратора. В общем, однако, речи Томаса по радио дают отличный пример одной из основополагающих характеристик фашистской и антисемитской пропаганды: до мельчайших подробностей рассчитан ее иррационализм, чрезвычайно рационалистичной природы, не только в отношении иррациональной философии, которую она имплицирует, но и ее иррационального эффекта. «Эмоциональное планирование» – таково было бы адекватное название метода Томаса, как это доказывает в первую очередь генеральная тактика его речей, которые делятся на две в корне различные группы: «эзотерические» и «экзотерические»10. Не распространяемые по радио, эзотерические речи прежде всего обращены к слушателям в Тринити, к ядру его последователей, которым он может сказать, что он думает, и которых мог возбудить до вершины эмоциональной ненависти. Только здесь он не сдерживал в узде свою антисемитскую пропаганду, и здесь находится ключ для определенных пассажей его речей по радио, в которых из-за того, что они прошли контроль радиостанций и общественного мнения, звучат более мягкие тона и в которых чаще всего избегаются поношения и ругательства. Их функция состоит в том, чтобы привлечь новых членов для своей организации и, само собой разумеется, получить деньги. Экзотерические речи, изучением которых мы здесь ограничимся, должны быть поняты в основном как реклама для необщественных, внутренних происков; они тщательно взвешены. Всегда, когда Томас осмеливался на сильную политическую атаку, он в следующий раз вел себя мягко и безобидно. Очень часто речи, которые затрагивали частично политические вопросы, сменялись речами на религиозные темы. Намеренно или автоматически он имитирует «волновую технику» Гитлера, как ее описывает Эдуард Тейлор11. Часто он держал на всякий случай дверь открытой для отхода и мог бы даже компенсировать антисемитские высказывания, следуя манере Кафлина, путем призызов к неевреям как к евреям. Рассматриваемые в целом его речи, вследствие растущего размаха «его крестового похода», могут развивать определенное крещендо по силе и агрессивности, которое, однако, все время прерывается, если он сталкивается с трудностями из-за общественных организаций, и это нельзя точно измерить. Речи по радио, в общем, относятся к области косвенной, полускрытой фашистской и антисемитской пропаганды, и большинство его трюков можно проследить вплоть до стремления разбудить ненависть и насилие, не компрометируя самого себя. В этом отношении он отличается от многих антисемитских агитаторов, таких, как, например, Пеллей. Однако даже тогда, когда он достаточно изощрен, чтобы ни с чем себя не связывать, он использует это как особый вид угрозы; без сомнения, на него оказывает влияние национал-социалистическая пропаганда, которая постоянно звучала самым угрожающим образом, когда она подчеркивала «строгую легальность» своих методов и намерений.

Трюк «Движение»

На основе цитат невозможно доказать неопределенность заявлений Томаса о его политической цели, так как они являются отрицательным аспектом его высказываний. Он определяет цель как озабоченность святостью Бога и предстоящей «регенерацией» мира. (Идея регенерации, которая включает ненависть к «дегенерированным», встречается у всех антисемитов с времен Гобино и Чемберлена.) Между тем Томас сам хитро использует неопределенность, заменяя намеренно неясно сформулированную цель движения на понятие движения. Пространно и без какой-либо точной связи он описывает приближающееся «пробуждение»: «Мой друг, есть только один путь обновления, и вся Америка должна прийти к этому обновлению… все церкви. История великого валлийского пробуждения была просто такой: люди были в отчаянии по поводу святости Бога в мире, и они стали молиться и стали просить Бога послать пробуждение (!), и куда бы ни шли мужчины и женщины, они чувствовали это пробуждение. Оно не ограничивалось одной церковью, одним районом. Когда мужчины и женщины собирались на улице, их охватывало нечто великое, и они познавали Бога. Они начинали призывать Бога принять их души». Эти описания более ранних встреч с пробуждением, наверное, не являются совершенно неправильными. Хотя они в действительности были не столько торжеством конкретной, специфической идеи, сколько коллективной имитацией, заразительным экстазом. Не случайно, что Томас описывает валлийское движение пробуждения не иначе как универсальное желание обновления. Пробуждение не означает пробуждение для чего-то определенного, оно в большей степени цель в себе. Томас переносит желание обновления на свою собственную систему политических трюков. Его движение является целью в себе, как и движение национал-социалистов, которые сделали из слова «движение» фетиш, но направление марша оставляли в неопределенности. «Это великое движение» – восхваление действия, которое продолжается, стирает и заменяет одновременно свою цель. Томас становится конкретным только тогда, когда речь идет о деньгах или об организационных вопросах, когда он говорит о своих противниках и о якобы грозящей опасности, но никогда о позитивной идее. Здесь, возможно, имеется связь с некоторыми важными импликациями разработанных для его слушателей стимулов. Томасу важно скорее знать настроение «против», чем «за», и удовлетворение, которое обещает его акция, в конечном итоге едва ли может быть другой целью, кроме погрома. Движение ценно само по себе, ибо оно означает насилие, угнетение слабого и демонстрацию собственной власти. А так как оно стремится к порабощению собственных последователей, оно их отвлекает и концентрирует их честолюбие на приятных сторонах самого движения, а не на идеях, которые оно, может быть, однажды осуществит. Перемещение акцента с целей и средств – одна из аксиом фашистской логики манипулирования – кончается лозунгом «Что мы можем продемонстрировать миру, что есть патриоты, богобоязненные, христианские мужчины и женщины, которые готовы пожертвовать свою жизнь делу Бога, Родины и Отечества».

Эта идея звучит как лозунг Ку-клукс-клана, нативизма и шовинизма, т. е. слова, подобные этим, несут определенное деструктивное содержание, но остаются, не считая такие ассоциации, расплывчатыми. Нельзя не заметить трансформацию средств – «Свою жизнь пожертвовать на дело Бога» – в цель: тому делу, которое никогда однозначно не называется. Томасу остается только отрицательное понятие жертвы, которую он может предложить в конце. Средствами для совершения этого якобы являются христианский американский крестовый поход, его произведения и памфлеты, а также деньги, которые он требует. Чтобы им содействовать, он использует весь арсенал своей пропаганды. Пропаганда – ее основное содержание.

Техника «Бегства от мысли»

По логическому построению речей Томаса становится очевидным отсутствие программы или цели. Так как ему нечего доказывать, не надо стремиться делать настоящие выводы путем анализа подаваемого материала, то и не приводится никакая действительная аргументация. Однако, будучи американцем, Томас учитывает здравый смысл своих слушателей, поэтому он поддерживает форму рационального мышления, подкрепляя тезисы примерами и будто бы применяя метод дедукции. Но как и примеры, так и выводы – это только видимость. Логический трюк состоит в том, что постоянно за данное берутся так называемые «выводы», которые являются с самого начала существующими убеждениями каждого истинного американского христианина. Когда он для вида что-то доказывает, он в действительности хочет только усилить те общие предрассудки, которые удобны для его планов. Все решено еще до того, как начинается аргументация. В его запутанных идеях господствует нечто вроде тоталитарного порядка. Все упорядочено и установлено, что есть зло и добро, каковы силы христианской традиции, семьи, родного дома, каковы силы низкого, дегенерации и мирового большевизма. Проблем нет, противники не опровергаются, рациональная правильность тезисов не доказывается. Голая идентификация, просто классификация – это и есть логический процесс. Весь ассортимент ценностей, также самых сомнительных, рассматривается как определенный заранее. Оратор направляет все свои усилия на идентификацию группы лиц, рас, деноминаций или, что еще может быть, с помощью застывших понятий своей системы отношений, и даже в этом процессе идентификации он ни разу не старается подтвердить правильность принадлежности какого-либо явления к этим псевдологическим классам. Он подпитывается предрассудками и усиливает их, подводя их под высокопарные категории, такие, как силы зла, фарисеи или битва под Армагеддоном. Аргументация заменяется трюком «name calling-device» [5] , как этот трюк называется в книге о Кафлине, изданной Институтом анализа пропаганды. Причина – не только слабость самой фашистской аргументации, которая с точки зрения ее потребителя достаточна разумна, но прежде всего циничное презрение к мыслительным способностям последователей, как ее открыто выразил Гитлер. Томас рассчитывает на слушателей, которые не могут думать, не способны обеспечивать длительный процесс дедукции, по-видимому, интеллектуально живут, так сказать, от момента к моменту и реагируют в меньшей степени на консистентные мыслительные структуры, чем на изолированные, логически не связанные рассуждения. Они знают, что хотят и чего не хотят, но не могут освободиться от своих непосредственных и атомистических реакций. Поднять их атомистическое мышление до «разумного» процесса – это один из главных трюков Томаса. Репродуцируя в своих речах расплывчатый процесс мышления, ограниченный голыми ассоциациями, «внутренним» монологом, он дает людям, не способным мыслить, приятную возможность почувствовать себя разумным человеком. Он подсовывает беспочвенные фантазии в качестве рационального процесса.

Наиболее часто применяемая техника в логике манипуляций Томаса – это техника «ассоциирующих переходов». Выбираются ли они намеренно или связаны с ораторской привычкой, ее содержание, разнообразные выражения, идеи можно объединить не посредством логических процессов, а поверхностно, посредством каких-либо общих моментов, которые, несмотря на возможную полную логическую несовместимость, создают впечатление связи друг с другом. Типичная, очень часто в разной форме повторяющаяся мысль звучит так: «Христос говорит, по их плодам вы должны их узнавать. Ну, единственный путь проверить, верует ли мужчина или женщина в Бога, можно по их делам. Мой друг, одно из лучших средств на свете, чтобы доказать, что ты дитя Бога, – это повлиять на своего ближнего; затребуй для этого все жизненно важные труды». Трюк состоит здесь в употреблении слова «ближний», которое благодаря своему двойному значению способствует связи мыслей. С одной стороны, это слово играет определенную роль в христианском теологическом языке: идея «по их плодам вы их узнаете» истолковывается обычно как добро, которое делают своему ближнему, с другой стороны, «ближний» – совершенно реальный человек, т. е. знакомый, которому сторонник Томаса должен передавать дальше эстафетную палочку пропаганды «от дома к дому». Он должен запросить эти «жизненно необходимые произведения», чтобы в соответствии с пресловутым трюком цепного письма, тоже имеющим свое собственное побочное значение, начать цепь, завязать контакт с вашими ближними, чтобы они привлекли еще пять человек, и далее поддерживать цепочку в действии. Идею добрых дел Томас связывает с заказом его публикаций, он связывает теологическую и моральную истину со своими памфлетами. Связь, которой совершенно нет, устанавливается им с помощью понятия «ближний».

Еще более произвольна связь в следующем примере. «Сегодня утром я смотрю на пустынный берег Новой Англии и вижу там майские цветы и небольшую группу мужчин и женщин, которые провели три месяца на большом, ни на одной карте не обозначенном море, и вот что они говорили: “Во имя Бога, прислушайтесь к историческому компасу, воплощенному в весеннем цветке”. Вы призываете того же Бога, что и наши отцы, вы просите того же самого Бога, чтобы он повел вас сквозь бури, которые на нас обрушиваются. Подумайте о том, мои друзья, что христианский американский крестовый поход, может быть, не будет длиться более 48 часов, если вы не принесете настоящей жертвы силой Святого Д

Поиск по сайту: